Кит Ричардс - Жизнь
За день до свадьбы Грегорио говорит мне: кстати, ты слышал про эту немецкую девицу с вигвамом и большим автобусом-мерседесом? И я окаменел. Немка? Большой мерседесовский автобус? Вигвам? Да иди ты! Автобус стоял на приколе на пляже в Кабо-Сан-Лукасе. Я знал из журналов, что Уши Обермайер в последние годы странствовала хипповскими маршрутами по Афганистану, Турции и Индии на огромном автобусе с меховой обивкой внутри и целой сауной. Разъезжала со своим мужем, Дитером Бокхорном. Я сразу понял, что она в Кабо-Сан-Лукасе, когда открыл дверь в свой номер в Twin Dolphin, который выходил прямо на пляж, а снаружи стояла эта вазочка с цветами. Страннее совпадения было не придумать — нам двоим встретиться накануне моей свадьбы в этом мексиканском захолустье, наверное, на максимальном возможном расстоянии от Афганистана, или Германии, или любого другого места, где Уши могла бы быть. Что она здесь делает? Потом Уши и Дитер пришли в гости, и я сказал ей, что женюсь и что по уши влюблен в Патти. Мы стали говорить про годы, проведенные врозь, про слухи о её смерти и про то, как оно было на самом деле, то есть про её странствия по миру в своем автобусе, её жизнь в Индии и Турции и еще бог знает где. А через несколько дней, за день до Нового года, Дитер попал в аварию на своем мотоцикле: его оторванная голова в шлеме осталась лежать сбоку на дороге, а остальное тело улетело через мост. Я пошел проведать Уши. Там меня встретила большая черная собака, которая лаяла на пороге. Кто там? Я сказал: это англичанин. Дверь открылась. Я слышал новости, может, чем-нибудь могу помочь? Она сказала: спасибо но не надо, со мной друзья и есть кому обо всем позаботиться. И я расстался с Уши в этих невероятных и трагических обстоятельствах, и получилось, что все наши внезапные свидания закольцевались горем и потрясением — сначала моим потом её.
Дорис и Берт оба приехали на нашу свадьбу — встретилсь в первый раз за двадцать лет, и Энджела заперла их в комнате, не выпускала, пока те наконец не поговорили. Марлон тоже приехал. Мик был шафером. Четыре года мы были вместе с Патти, четыре года ходовых испытаний, и я расходовал достаточно спермы, чтобы оплодотвориить весь мир, — а детей нет как нет. Не то чтобы я сильно надеялся завести с ней кого-нибудь. «Я не могу иметь детей» - так она говорила. Ну что значит не можешь. Но я на тебе женюсь не из-за этого. А стоило только надеть это колечко от занавески ей на палец, и через шесть месяцев — что бы вы думали? «Я беременна». А что до средневековой комнаты, которую мы планировали, — забудь, теперь это будет детская. Крась все в розовое и тащи кроватку — цепи со стен убираем, зеркала выносим. А я думал, что уже отстрелялся по отцовской части с Марлоном и Энджелой. Они растут нормально, все устроилось, все на мази, никаких больше подгузников. Ан нет, прибыло еще одно дитё! Назвали её Теодорой. А год спустя и еще одно — Александра. Маленькие Т. и А.[182] И ведь они даже на горизонте не просматривались, когда я писал эту песню.
Я держу на руках Вуду, спасенного котенка, в гостиной его имени. Барбадос, август 1994-го
Глава двенадцатая
Тайные сольные дела и проделки. Вспыхивает Третья мировая — между двойняшками Глиммерами. Я беру в союзники Стива Джордана и трачу много сил на фильм С Чаком Берри, потом ухожу в одиночное плавание и собираю X-Pensive Winos. Воссоединение с Миком на Барбадосе; Вуду, спасенный кот; новое рождение Stones, начало мегатуров со Steel Wheels. Bridges to Babylon и четыре песни с параллельным повествованием.
Вначале 1980-х Мик начал становиться невыносимым. И тогда же он стал Брендой. Либо её Величеством, либо просто Мадам. Мы сидели в Пapиже, снова в Pathe Marconi, работали над песнями к Undercover. Это был ноябрь-декабрь 1982-го. Я как-то зашел в WHSmith, английский книжный магазин на рю де Риволи, и не помню название книги, какой-то романный кич, но что я запомнил: сочинение Бренды Джаггер. Ну все, попался, старик! Теперь ты всегда будешь Брендой, хоть тебе никто и не скажет и мнения твоего не спросит. Ему, конечно, это не понравилось. Но узнал он сильно нескоро. Мы говорили про «эту суку Бренду» прямо в его присутствии, а он ничего не подозревал. Но это начало всяких мерзких вещей — почти так же, как мы с Миком когда-то обращались с Брайаном. Если однажды выпустить, он начинает разъедать все.
Эта ситуация была последним этапом изменений, которые происходили уже несколько лет. Непосредственная проблема заключалась в том, что Миком овладело неуемное желание контролировать все и вся. В его глазах теперь мир делился на Мика Джаггера и остальных. Это отношение чувствовали все окружающие. Он мог сколько угодно это прятать, но постоянно выходило, что по крайней мере в своих глазах он возвышался над всеми. Теперь отдельно существовал мир Мика, то есть всякий высший свет, и мир нас. Что, конечно, совсем не сплачивало коллектив и радости тоже никому не добавляло. Это же столько лет прошло, и здравствуйте — мы опухли от самомнения. До такой степени иногда, что уже и в двери не пролезаем. Группа, и я в том числе, теперь, по сути, была разжалована в обслуживающий персонал. У него всегда было такое отношение к другим, но никогда к группе. Когда оно перекинулось и на нас, это был трындец.
Раздутое эго всегда очень мешает работать в группе, тем более в группе, которая уже отмахала такой срок, и плотно сыграна, и вообще-то держится за счет такой особой, необъяснимой самодисциплины, по крайней мере изнутри. Группа — это как одна упряжка. Очень демократичная вещь, если посмотреть. Все должно решаться между нами — такая-то роль отводится левой ноге кверху от колена, такая-то — твоим яйцам. И любой, кто пробует возвыситься над остальными, ставит себя под удар. Мы с Чарли только закатывали глаза к потолку. Ты слышал — он что, серьезно? И какое-то время мы просто мирились, когда Мик упорно подгребал все под себя Ведь если подумать, мы же провели вместе сколько уже — Двадцать пять лет, пока все не начало всерьез накрываться. Так что позиция была такая: чему быть, того не миновать. Это случается со всеми группами, рано или поздно, значит, для нас настало время проверки. Устоим или нет?
Наверное, всем окружающим нас тогда — тем, кто работал нал Undercover, — было довольно хреново. Агрессия, раздрай. Мы почти не разговаривали, старались не контактировать, а если контакт был, то в виде пререканий и подколов. Мик наезжал на Ронни, я его защищал. Под конец, когда мы уже дописывали альбом в Pathe Marconi, установился такой режим, что Мик приходил туда с полудня до пяти вечера, а я появлялся в полночь и сидел до пяти утра. Это были только первые пристрелки, война понарошку. Сам результат вышел неплохой, альбом приняли нормально.
В общем, Мик стал очень много о себе думать. Это у солистов сплошь и рядом. Известное заболевание, Называется ССВ, синдром соло-вокалиста. Первичные симптомы проступали и раньше, но теперь болезнь перешла в тяжелую стадию. На стадионе в Темпе, штат Аризона, где Stones давали концерт, а Хэл Эшби снимал «Давай проведем эту ночь вдвоем», на большом экране появилась надпись «Мик Джаггер и Rolling Stones». С каких это пор? Мик держал на контроле каждую мелочь, и это был никакой не недосмотр шоу-продюсера. Кадры с этим потом вырезали.
Если к врожденному ССВ добавляется непрерывное ежесекундное облучение лестью на протяжении долгих лет, ты начинаешь верить тому, что слышишь. Даже если лесть тебе не льстит или ты вообще её презираешь, она просачивается тебе в голову, она тебя меняет. И даже если ты не веришь ей до конца, ты говоришь: а что, если все остальные верят, не буду же я спорить. Забываешь, что это просто такая часть работы. Поразительно, как она может затягивать даже довольно разумных людей вроде Мика Джаггера, как они начинают серьёзно верить в свою исключительность. Мне с девятнадцати лет всегда было не но себе, когда люди говорили: ты необыкновенный, — и ты при этом знаешь, что ни хрена подобного. Низко будет падать, парень. Я имел возможность наблюдать, как легко это болото засасывало других, — я сделался пуританином в этом отношении. Мне туда пути нет. Я лучше себя изуродую. Что я и сделал, в общем-то, —дал повыпадать кое-каким своим зубам. Не играю я в эти игры, я не из шоу-бизнеса. Я играю музыку — это лучшее, что я умею, и я знаю, что её есть за что слушать.
Мик как-то сбился с шага, перестал доверять собственному таланту — и, как ни странно, в этом, видимо, и была причина его самонадувания. Все 1960-е Мик был невероятно обаятельным и юморным парнем. Естественным. Ты заводился, глядя, как он обрабатывает эти крохотные аудитории и голосом, и танцами; повороты, движения — просто заглядение, и работать с ним на одной сцене тоже было в кайф. И не было у него в этом ничего продуманного. Он просто зажигал, и никому не казалось, что он как-то там старается. Причем он до сих держится на уровне, хотя, по-моему, на больших сценах эффект размывается. Правильно, народу ведь надо одного —эффектного зрелища. Но совсем не обязательно, что это лучшее, что он умеет.
