Нина Анненкова-Бернар - Бабушкина внучка
— Что ты играл?.. — спросила мать. — Я никогда не слышала… Что-то странное и удивительное?
— Charmant![68]- прошептала бабушка. — Что это?
— Свое, — промолвил небрежно Юрий.
Одна Ненси молчала. Одна она знала, что говорили эти странные, дивные звуки, и когда все общество вышло в столовую, где его дожидался ужин — молодые счастливцы были не в силах оторвать глаза друг от друга. Их обоюдно пожирал один огонь, ярко, неудержимым светом горевший в их чистых, прекрасных глазах…
«Que-се qu'elle а, la petite?..»[69] — снова подозрительно пронеслось в мыслях у бабушки.
А очарованная музыкой сына, Наталья Федоровна читала в глазах Ненси только дань восхищения его таланту.
По отъезде гостей, Марья Львовна вошла в комнату Ненси, разстроенная, недовольная.
— Ненси, ma chére[70], — ты себя не хорошо вела, и я хочу с тобой поговорить серьезно.
— О, я сама хочу поговорить с тобою, бабушка!.. И не противоречь ты мне… не отговаривай — все будет бесполезно, все! Я люблю его, бабушка, и никуда я не поеду!.. Я выйду замуж. Это решено!
Марья Львовна даже опустилась на стул от неожиданности, широко раскрыв испуганные глаза.
— Как решено?
— Да, решено… и никаких других решений быть не может!
Ужасная мысль молнией промелькнула в голове Марьи Львовны.
— Ненси… tu dois me dire la vérité!..[71] Слышишь — все, все, как было!
Ненси правдиво и просто рассказала историю своей короткой юной любви.
— И… и больше ничего?.. C'est tout?..[72]- задерживая дыхание, спросила Марья Львовна.
— Чего же больше, бабушка? C'est tout… — наивно ответила Ненси.
— Pas de baisers?[73]
Ненси вспыхнула.
— Нет!
— О, Dieu merci!..[74]- Бабушка перекрестилась.
— Ты, бабушка, не думай только, чтобы я перерешила!.. — серьезно проговорила Ненси.
— Он сделал тебе предложение? — уже с негодованием спросила Марья Львовна, успокоенная в своих «страшных опасениях».
— И никакого предложения… Да разве это нужно? Я люблю его, он меня любит, и мы должны жениться — это ясно.
Бабушка разсердилась.
— Совсем это не ясно. Tu est belle, riche, jeune[75], ты можешь составить счастие самого блестящего юноши, и вдруг отдать все это первому встречному мальчишке, без имени, без положения… à Dieu sait qui?!..[76]
Ненси побледнела.
— Бабушка, не оскорбляй его!.. Бабушка, не говори!.. Бабушка, я люблю его!.. — нервно вскрикнула она и топнула ногой.
Теперь, в свою очередь, побледнела Марья Львовна.
— Ненси, c'est trop![77] Ты забываешься. С кем ты говоришь?
Но Ненси уже не слушала. Она бросилась в постель и, уткнувшись в подушки, громко, неудержимо рыдала.
— Чего же ты хочешь — чтобы я умерла?.. Да, да, умерла?.. — выкрикивала она посреди рыданий. — Ты думаешь увезти меня, но это все равно… где бы я ни была… я умру… я покончу с собой… я брошусь с горы… не знаю, что я сделаю… и ты будешь моей убийцей… да, да!.. радуйся!.. ра…радуйся!
Ненси конвульсивно билась в кровати.
Марья Львовна смертельно испугалась. Она не знала, что ей делать. Она бросилась в свою спальню и дрожащими руками едва могла достать, из домашней аптечки, несколько пузырьков успокоительных капель. Она не знала, какие выбрать, и потащила все в комнату Ненси.
— Ненси! Mon enfant…[78]— говорила она, чуть не плача, протягивая Ненси рюмку с лавровишневыми каплями. — Выпей!.. Успокойся!.. Ну, ради Бога… Ну, пожалей меня!..
Ненси, всхлипывая, выпила лекарство. Бабушка нежно гладила ее спутавшиеся волосы, целовала заплаканные распухшие глазки; но в душе твердо решила не поддаваться малодушию.
— Ты успокойся, дай мне подумать… Может быть, все устроится так, как ты хочешь… Ляг, моя радость, — усни!
И в первый раз, с тех пор как бабушка начала культивировать ее красоту, Ненси заснула без перчаток и без всех предварительных приготовлений во сну.
VII.
Бабушка Марья Львовна провела тревожную ночь. Она ломала себе голову над решением так внезапно возникшего пред нею вопроса о замужестве Ненси.
«Но как же быть?.. С одной стороны, это — безумие, чистейшее безумие!..» Но в ушах бабушки еще слышались отчаянные крики Ненси… «Qui sait? — avec un coeur si passionné![79] все может случиться — не углядишь!..» В воображении вставал образ погибшей Ненси и… бабушка — ее убийца! Марья Львовна содрогалась от ужаса… «Elle est si maladive, pauvre enfant[80], — ее надо беречь». Марья Львовна старалась найти примирение в новом «невероятном положении вещей». Ее мысли останавливались на Юрие и его высокой, неуклюжей фигуре, робких, неловких движениях… «Peut-être, ça passera, il est trop jeune… Но он возмужает… il deviendra plus fort… он сложен недурно — trop maigre… voilà le défaut… Et puis: надо одеть у хорошего портного… Il est un peu sauvage… поездка за границу… Париж… un bon entourage[81] — он развернется».
Неразрешимое, таким образом, становилось разрешимым. По мере приближения утра, Марья Львовна все находила новые и новые достоинства на оборотной стороне медали. «II est pauvre — тем лучше: он будет чувствовать себя обязанным — il sera comme esclave auprés de le femme belle et riche… Быть может, она встретит в жизни… Qui sait?.. un homme»!.. В виду этих высших соображений, Юрий представлялся Марье Львовне почти идеальным мужем… Покорный, доверчивый, недальновидный — les qualités bien désirées pour un mari!.. А что он будет именно таким — она не сомневалась… Да, наконец, теперь… l'amour des enfants pures — что может быть прелестнее? Марья Львовна находила невозможным лишать Ненси такого счастия: «И даже справедливо, чтобы первый обладатель прекрасной невинной девушки — был чистый, невинный мальчик… c'est fait!..»[82]
Утром вопрос был решен окончательно, и бабушка с достоинством объявила свое решение Ненси:
— Ненси, mon enfant, все это очень… очень печально! Я не о том мечтала для тебя… Mais, que faire?[83]- пусть будет так, как ты того желаешь.
Ненси бросилась к ней на шею, осыпая поцелуями, и ураганом понеслась, с радостной вестью, в обрыву.
Юрий уже ждал ее. Он забрался чуть не с самого утра и сгорал от нетерпения.
— Все решено — я выхожу за вас замуж! — крикнула ему Ненси, сияющая, запыхавшаяся…
Что-то невероятное произошло в сердце юноши. Он сам не отдавал себе отчета в своем чувстве. Он благоговел, он преклонялся перед Ненси, обожал ее, готов был сложить за нее голову, но такой простой исход и на мысль ему не приходил. А теперь, вдруг, все стало ясно для него. Ну да! она — его жена! Иначе не могло быть, и не может!
Весь трепетный, стыдливо и несмело, он протянул к ней руки, а она прижалась крепко к его молодой груди.
В траве стрекотал кузнечик, ручей тихо журчал, шумели деревья… И вся природа, — свидетельница их поцелуя, — казалось, ликовала вместе с ними и пела им радостный гимн любви.
Они уселись на свой камень; они болтали, болтали что-то бессвязное, смеялись, беспрестанно целуясь, — опять болтали, опять целовались, опять смеялись…
— Прощай!.. — сказала, наконец, раскрасневшаяся Ненси, целуя его «в последний из последних» раз. — Сегодня вечером ты к нам придешь.
Вечером бабушка ласково встретила молодого человека и даже произнесла нечто в роде маленькой речи по поводу его будущих обязанностей относительно Ненси и серьезности предстоящего шага. Она сняла со стены старинный образ Скорбящей Божией Матери, — «que ma chére mére m'а bénite»[84] — и благословила, растроганная, со слезами на глазах, «les enfants terribles et bien aimés»[85], — как назвала она счастливую пару юнцов. А так как, по ее мнению, вопрос окончательно решен, — «то нечего делать излишних проволочек, бесполезно мучить бедных детей» — условлено было обвенчать их как можно скорее, дать насладиться семейным счастием и затем ехать втроем в Париж, на всю зиму.
В чаду, в угаре счастия Юрий позабыл совсем, что в сентябре обязан будет явиться в консерваторию. Он сразу растерял все свои мысли, понятия о пространстве и времени; вера в призвание, жажда жизни — все это странным образом спуталось, переплелось и даже точно исчезло из памяти, заслоняемое одним безумным, всевластным чувством. Ему казалось, что он на все должен смотреть глазами Ненси, думать ее мыслями и жить только для нее, для нее одной! Остального не существовало больше!.. А бабушка, эта чудная бабушка, устроивающая его счастие, была для него теперь идеалом добра и великодушия!
В таком полуопьяненном состоянии вернулся он домой.
— Мама, знаешь, я женюсь!.. — сразу объявил он, распахнув настежь стеклянную дверь балкона.
Мать, сидевшая у лампы с работой в руках, не вдруг поняла его.
— Ну да — я женюсь!
Наталья Федоровна продолжала глядеть на него, по прежнему, с полным недоумением:
— Ты, кажется, с ума сошел, — медленно произнесла она.
Юрий вспыхнул и рассказал ей подробности своего романа.
Пока он говорил о тайных встречах у обрыва, о своих горячих чувствах в девочке — Наталья Федоровна понимала все. Но когда вышла на сцену бабушка с своим согласием и благословением — Наталья Федоровна была просто возмущена: она прямо не могла постигнуть — как эта важная старуха, опытная и, по-видимому, рассудительная, решается венчать детей, которым нужно еще учиться и готовить себя к жизни?!
