Нина Анненкова-Бернар - Бабушкина внучка
— Зачем я буду представлять, — смеялся Юрий, — мне веселее думать: что вы — вы, а я — я.
— Нет, так лучше. Я живу вон там — видите, где этот бельведер, куда я вас теперь веду… Но это не бельведер, а пышный замок с башнями и стрельчатыми окнами. Мой отец — грозный владыка окружающих нас людей, его все боятся, я тоже боюсь… Вы — прекрасный принц. Вы меня не знаете, вы видели только издалека и влюбились в меня. Наш замок неприступен, и мой отец ревниво охраняет меня. Но вы побороли все препятствия, и когда мой отец и вся стража, подкупленная вами, спали крепким сном, вы проникли в замок и похитили меня… Ах, Боже мой! Зачем мы не живем в то время, когда так много было страшного, таинственного и чудного?!
— Отчего вы не пишете стихов? — спросил Юрий. — У вас такая богатая фантазия. Я уверен, что в вас живет великая писательница!
Они взбирались на гору и подходили в бельведеру. В легкой синеве надвигавшихся сумерек великаны-деревья стояли точно заколдованные исполинские тени, среди которых белели колонны бельведера.
— Смотрите, — указала Ненси на деревья, — когда спускается ночь, мне всегда кажется, что они хотят поведать мне свои великие старые тайны… А вот и он — мой бельведер!
Когда они прошли между колоннами, — мимо Ненси, задев ее слегка крылом, бесшумно пролетела летучая мышь. Ненси вскрикнула.
— Не бойтесь — вы со мной! — шепотом и твердо произнес не без горделивого чувства Юрий.
— Вам не страшно? — тихо спросила Ненси.
— О, нет!
— Вы очень храбры?
— Не знаю, но в жизни я хочу борьбы…
Он даже выпрямился и вздохнул всей грудью.
— А без борьбы — какая жизнь? — произнес он с блестящими глазами. — Бороться должен каждый, кто сознает несовершенство жизни, обман и злобу, и неправду; бороться за обиженных и защищать невинных…
— О, да, вы правы… Но это революция? — с испугом проговорила Ненси.
Юрий улыбнулся ее искренней наивности.
— Я говорю вам о борьбе, великой борьбе всего человечества за идеалы совершенства, а революция — это… это другое!..
Ненси перевесилась за балюстраду бельведера.
— Смотрите, смотрите — видите, как там темно?
Юрий тоже наклонился. У подножья горы сплошной, темной стеной высились деревья, едва покачивая своими верхушками.
— И ветер шелестит чуть слышно, едва-едва… — прибавила Ненси. — А когда я на какой-нибудь горе, мне смерть как хочется зажмуриться — вот так — и со всего размаха — вниз!
— Ой, нет! — испуганно произнес Юрий и потянул ее за платье.
Она вдруг откинулась и повернула к нему свое немного бледное от окутывавшего их полумрака лицо, с принявшими какое-то странное выражение глазами.
— Скажите — вы не забудете меня?
Он посмотрел на нее с удивлением.
— Вы знаете — я уезжаю через два дня, — произнесла она отрывисто.
Юрий хотел что-то ответить, но, вместо слов, беспомощно вздохнул и опустился на скамью. Ненси села возле него.
— Вы не забудете? — едва слышно повторила она свой вопрос.
Он сидел, опустив низко голову, и, закрыв лицо руками, слегка вздрагивал всем телом.
— Вы не забудете обрыв и камень, и что мы говорили? вы не забудете?.. Ну, поклянитесь!..
Вместо ответа, он поднял голову и с полузакрытыми глазами, точно боясь увидеть что-нибудь страшное, весь дрожа и изнывая, припал безмолвно к бледной ручке Ненси, лежащей на ее коленях. Ненси вздрогнула. Сладкий трепет охватил все ее существо. Она не отняла своей руки. Ей захотелось долго, долго сидеть вот так: в этой упоительной истоме, с этим блаженным трепетом и с этой радостью в груди.
Наконец, он с невероятным усилием оторвался от ее руки и голосом, полным мольбы: «Простите!» — прошептали его сухие губы. И Ненси, от восторга, готова была кричать, прыгать, плакать, смеяться… Ее руки невольно, точно сами, тянулись обнять голову Юрия… Но вдруг ей стало безумно стыдно своего состояния, словно чего-то преступного, и, не говоря ни слова, она выбежала из бельведера.
— Ау!.. — раздался уже снизу ее голос. — Идемте, Юрий Николаевич, — нас, верно, ждут пить чай.
Бабушке начинало не нравиться долгое отсутствие Ненси. Она с приветливостью любезной хозяйки угощала чаем, подаваемым важным, угрюмым лакеем, на серебряном подносе, свою гостью и вместе с тем озабоченно вглядывалась в темноту сада.
— А наши молодые люди загулялись.
— Пускай, — им весело: молодое с молодым, — с беззаботным добродушием откликнулась Наталья Федоровна.
— Как будто сыро, а Ненси — в одном платье, — волновалась бабушка.
— Вечер прелестный — пускай гуляют.
— Ваш сын разве не боится простуды? Он, кажется, так слаб здоровьем, — спросила Марья Львовна, не желая больше обнаруживать своего волнения перед «этой дурой», как мысленно назвала она Наталью Федоровну.
— Какая же тут может быть простуда, — спокойно отозвалась та. — Но он не очень крепок — это правда!.. — она вздохнула. — Он слишком нервен — в этом большое несчастие. А впрочем, может быть, и счастие, — прибавила она тотчас же:- это залог его таланта.
— Il est bien doué, votre fils![65]
Лицо Натальи Федоровны оживилось — коснулись ее излюбленной темы; она сразу почувствовала себя иначе, и эта важная светская дама, с которой у нее так долго не вязался разговор, стала ей даже симпатичной в эту минуту.
— Я очень счастлива, — горячо заговорила Наталья Федоровна. — Любая мать может гордиться таким сыном… И я не увлекаюсь, как все матери, — нет, не думайте… Не оттого я прихожу в восторг, что он учился превосходно, шел первым учеником, что он, может быть, гениальный музыкант… Я не знаю — но говорят: вот, я ездила с ним в Петербург — он поразил всех в консерватории, и его приняли сейчас же, бесплатно, только бы поступил… Мы и поедем к сентябрю опять… Он у меня — мальчик трудолюбивый, серьезный — я сознаю, — но не это приводит меня в восторг и заставляет чуть не молиться на него, а удивительная чистота, благородство духа, способность жертвовать собой.
«Какая странная чудачка!» — мысленно удивилась Марья Львовна.
— А вот и они — наши дети.
Странный, растерянный вид «детей» не укрылся от внимательного взгляда бабушки. Она была очень недовольна Ненси. «Que-се qu'ils ont fait?»[66] — подозрительно думала она, но высказать свое волнение считала неприличным.
— Молодой человек!.. Может быть, чаю?.. — обратилась она в Юрию.
Тот неуклюже, боком поклонился и исчез в неосвещенной еще большой зале.
Через минуту оттуда раздались робкие и нежные отрывистые аккорды.
— Il faut de la lumiére[67], — поспешно встала Марья Львовна.
— О, нет! Он любит так… Он будет сейчас играть, — остановила ее Наталья Федоровна. — Надо, чтобы не мешали…
Ненси охватило внезапное беспокойство: а вдруг эти нелепые лакеи пройдут через зал! Она встала.
— Куда же ты, Ненси?
— Сейчас приду.
Обежав вокруг дома, она прошла в буфетную.
— Ходить в зал и через него — не нужно!.. — приказала она прислуге.
— Велено ужин накрывать, — мрачно заметил старик.
— Обходите вокруг!
Она вернулась довольная своим распоряжением. Бабушка пытливо посмотрела на нее. Ненси ответила ей даже победоносным взглядом. После того, что с ней произошло сейчас в саду, она почувствовала себя совсем уже взрослой, самостоятельной, вне всякой опеки.
И загремел рояль. Он выл, стонал; казалось, все стихии мира соединились в этой буре звуков; казалось, кого-то звал на бой, на смертный бой, чей-то могучий дух, изнемогавший в оковах….
У Ненси сначала сердце сжалось, потом порывисто забилось, переполненное бессознательным горделивым чувством.
Но вот послышались томящие душу другие звуки…
— А-а… «Warum»… — Ненси вся точно замерла, вся превратилась в слух. Чем дальше наростала мелодия, тем тревожнее и тревожнее становилось чувство. Ненси чудилось, что это не звуки рояля, не фантазия Шумана — ее собственное сердце громко и отчаянно кричит:- Warum?.. Warum?..
И едва замерла под пальцами играющего последняя музыкальная фраза — Ненси, стремительно вскочив с места, в одну минуту очутилась возле рояля.
— Ненси, да куда же ты?.. — точно сквозь сон услышала она недовольный голос бабушки.
Э, да какое дело теперь Ненси до бабушки, до всего мира! Если бы цепями связали ей руки и ноги — она порвала бы эти цепи и, поддаваясь могучему, влекущему ее неудержимо желанию, очутилась бы здесь — у рояля.
— Послушайте… Я вас люблю… и не уеду никуда, — прошептала она, задыхаясь, и, закрыв лицо руками, выбежала из залы.
А вслед за ней, после минутного молчания, понеслись бешеными скачками, точно все сокрушая на пути и ликуя свою победу, полные восторга, пламенные страстные звуки… То была молодость, встречающая свою первую любовь…
Когда юноша кончил и взволнованный поднялся с места, в комнате стояли очарованные, потрясенные, его мать, Марья Львовна и Ненси.
