Admin - <4D6963726F736F667420576F7264202D20D4E8EDCFEEF0F2C0F0F2F3F02DD2EEEAE8EE2E646F63>
все из того, что Гапон со товарищи успели понаписать в «Верноподданническом адресе» от
имени столичного пролетариата. Но спокойная, доброжелательная речь и вполне доступная
общему пониманию логика Императора, а также время за чаем, данное им на спокойное
размышление над сказанным, свое дело сделали. Плюс еще и «комплекс вины» из-за
сорвавшегося цареубийства, ширмой которого они сами могли оказаться, причем со всеми
вытекающими печальными последствиями, как для его соучастников…
Однако, пока оставались еще два больших «но», отделяющих от краха как эсэровско-
виттевский план госпереворота с легким темзенским душком, так и безответственные,
злобненькие великокняжеско-гвардейские намерения пустить бунтовщикам кровищу, свалив
потом всю грязь и позор на Николая.
Во-первых, пришедшие к Зимнему рабочие не знали, что господин главный заводила и
подстрекатель - Гапон - сейчас вовсе не среди их делегатов, а под замком в подвале дворца, и
его затаенная, лишь раз как-то высказанная в узком кругу по пьяному делу мечта: «А что?
Была династия Романовых, будет теперь династия Гапонов!» уже накрылась медным тазом.
А во-вторых, несмотря на своевременную раздачу собравшимся на площади газет с
подробным, доходчивым изложением позиции царя и правительства по каждой «просьбе»
или, вернее, по каждому, заявленному от их имени ультимативному требованию, толпа-то на
Дворцовой поредела не шибко. Попивая дармовой царский чаек, перетаптываясь на морозе
и, по-видимому, добавляя кой-чего горячительного от себя, тысяч двадцать народа ожидало
возвращения из Зимнего своей депутации и ее предводителя.
Многие периодически отправлялись к специально разложенным вдоль стен Генштаба
кострам погреться, где о чем-то спокойно толковали с подходящими туда же и с той же
целью служивыми. В руках у большинства рабочих были видны газетные листы, – очевидно,
что обсуждение царского ответа на петицию и было главной темой всех этих пересудов.
Внешне пока все смотрелось чинно и спокойно, былого утреннего напряга в воздухе
уже не висело. Только вот как дело повернется после выхода к людям депутации, в которой
не будет их вожака, пока не мог предсказать никто. Тут достаточно было одной искры,
одного удачно брошенного в народ визгливого лозунга, и катастрофа была бы неизбежна.
Вадим понимал, что при любой попытке толпы прорваться к Зимнему, гвардейцы
немедля ни секунды откроют огонь на поражение. А видя бесовские искорки, скакавшие в
глазах царских дядьев, особенно у командовавшего гвардией Владимира Александровича и
генерал-инспектора кавалерии Николая Николаевича, получившего недавно от финнов
прозвище «Бешеный пес» за успехи в деле усмирения волнений в генерал-губернаторстве,
последовавших за убийством местным фанатиком столь ненавистного для чухонской элиты
генерала Бобрикова, сомневаться в том, что эти двое только и ждут момента, дабы «проучить
взбунтовавшуюся чернь», не приходилось.
Осознавал все это и Николай: по тому, как деловито общались его дядья со своими
генералами, как сновали из дворца на площадь и обратно их адъютанты, было понятно, что
именно такого развития событий оба Великих князя и ожидают. Причем ожидают с каким-то
нездоровым, театрально кровожадным азартом, в котором было больше напускного безумия
рабов зеленого сукна игорных столов Императорского яхт-клуба, чем трезвой, рассудочной
реакции офицеров, понимающих действительный риск сложившейся кризисной ситуации.
Банщиков, стоя несколько поодаль от суеты вокруг проводов депутатов, в компании с
флигель-адъютантами царя – графом Шереметевым, Оболенским и Свечиным, генералами
Гессе и Ширинкиным - комендантом Зимнего и начальником дворцовой полиции, а также с
только что подошедшими к ним Петром Николаевичем Дурново и министром Двора бароном
Фредериксом, мог со стороны понаблюдать за всей этой гвардейской и великокняжеской
«сабачьей свадьбой». Причем этим же, как оказалось, занимался и главный полицейский
России, в серцах, и ни к кому конкретно не обращаясь, проронивший вдруг с грустной
иронией: «Эк, Великие-то клювики как свои понавострили…»
В ответ на его реплику, умудренный немалым жизненным опытом за почти что семь
деятков лет жизни, из которых более четверти века прошли в ближнем окружении царской
семьи, Фредерикс печально улыбнулся и со вздохом добавил: «Это еще ничего, любезный
мой Петр Николаевич… Вот если бы Государь не настоял третьего дни на том, чтобы Сергей
Александрович сегодня оставался в Москве и смотрел за ситуацией там, - одному Господу
ведомо, до чего бы все тут дошло… А так, даст Бог, может, все и уладится.»
«Стало быть Вы, многоуважаемый Владимир Борисович, только успешно косите под
старого, оловянного солдафона, если сразу и вполне правильно уяснили, ЧТО именно
сегодня обещал самодержец рабочим депутатам. И понимаете, КАК отреагировал бы на это
«дядя Сергей». Здорово, что «дядя Володя» с «Николашей» гораздо тупее Вас и до этого
пока не доперли. Но, даю рупь за сто, что через часок и до них тоже все дойдет. Главное –
чтобы махать кулаками после драки было уже поздно… Только бы Николай выдержал все до
конца!» - зажал палец в кулак на удачу Вадим.
Между тем, развязка неотвратимо приближалась. Кульминационный момент, во
многом определяющий не только для будущего «судеб российских», но и лично-персонально
для доктора Вадика. Ибо припасенный для финального акта разыгрывавющегося сегодня
действа сюрприз, приготовленный самодержцем при его и Лейкова-Фридлендера деятельном
участии для господ-сценаристов запланированной на сегодня братоубийственной бойни,
явно застал тех врасплох.
И заставил-таки царских дядьев взглянуть на Банщикова серьезно. Не только как на
новую и, скорее всего, как это уже случалось не раз, недолговечную игрушку Николая. Или
как на мимолетный каприз его младшей сестренки, несправедливо обиженной недостатком
мужского тепла в собственной семье. Или даже, в конце концов, как на нежданно-негадано
болезненную занозу в дородной заднице братца генерал-адмирала, хотя от молодого моряка,
только что вернувшегося с войны, хлебнувшего там вволю флотского бардака и внезапно
обласканного Императором, этого вполне можно было ожидать.
Теперь же его увидели…
И удивленные взгляды эти говорили примерно о том же, о чем говорит взгляд хомо
сапиенса кусающему его сквозь носок комару. Так что дальше… Дальше Вадику предстояло
играть по-крупному. И в этом он смог убедиться уже через несколько дней. Только вот игра
такая могла стоить ему очень и очень дорого.
***
Был у Вадима один хороший приятель. Из той, невозвратно далекой уже, прошло-
будущей жизни. Обитал он на одиннадцатом этаже в башне их институтской общаги и
принадлежал к небольшой, но существовавшей всегда, плеяде вечных студентов, которые
академками и прочими правдами-неправдами продляли свое существование в стенах ВУЗа
на несколько лет в сравнении с прочими недорослями-студиозиусами. Будущие карьерные
минусы из-за отсутствия реального трудового стажа «по специальности», для многих из них,
уже, фактически, взрослых дядей, давно нашедших себе в столице стабильные источники
дохода, безусловно перевешивались в их понимании некими разнообразными плюсами от
пребывания в перенасыщенной юными восторженно-романтичными студентками среде.
Звали его Сосо. Или Иосиф. И прибыл он на учебу в Златоглавую из замечательного
грузинского городка Гори. Кроме великолепных продуктов местного домашнего виноделия,
город этот был замечателен еще и тем, что кроме сотоварища Вадика по факультету, дал
миру еще одного своего знаменитого сына. Сосо родился в доме, стоявшем всего через пару
дворов от того, где на сто с лишним лет раньше увидел свет его тезка по фамилии
Джугашвили. И в честь кого, естественно, был назван и он сам.
Будучи человеком от природы общительным и по-грузински хлебосольным, Сосо не
чурался общества младших сокурсников. На посиделках за картишками у него, Вадик
впервые познакомился с достоинствами домашней семидесятиградусной чачи из огромных,
десятилитровых бутылей, бережно упакованных в аккуратные, по их форме сделанные
корзины, а также вкусил неповторимых ароматов домашних вин прямо из бурдюков: на
