Александр Башкуев - Храмовник
Обзор книги Александр Башкуев - Храмовник
Александр Башкуев
Храмовник
«Не ссылайся, — прервал ее Храмовник, — на различия меж нашими Верами. На Тайных Собраниях нашего Ордена мы смеемся над сиими детскими сказками».
Вальтер Скотт «Айвенго»Шин
Шут
The Jester
Le Fou
Der Narr
«Открылась Бездна,
Звезд полна.
Звездам нет счету,
Бездне — дна».
Я проводил его взглядом до самой земли. Люблю смотреть, как они падают… Задание я выполнил, полоса — вон она, и вообще — конец войны, их теперь — днем с огнем!
Только сделал разворот к полосе, как на меня вываливается этакая лосина: красная и вместо крестов — конская голова! Голова-то меня и смутила: пока думал, кто это, — скорость у него — ого-го, сверху падает и лупит по мне почем зря. Я так растерялся, что — на себя и очередь ему через голову. Они всегда сверху проходят, чтоб врезать мне еще раз, а тут — мой заградительный.
Да только дернулся я, дал сдуру очередь, а это же не Калашников Европа (черт бы ее побрал!), — перегрузок не любит, а я по сути «на кобру встал» — вот ствол и заткнулся. Не умеют в Европе.
Без пушки — не война, я сразу на крыло и — вниз. К полосе. И тут у меня из рук джойстик шарахнуло… Эта лосина с конскою головой сверху падала — из облака и влупила уже оттуда. А когда подошла, врезала еще раз и клюнула вниз, а не как все!
А я загляделся на падавшего и первой не видел. От второй ушел — прямо под первую! Да еще на хвост встал — меня в клочья!
Заиграла музыка. На экране появился аккуратный гробик и надпись: «Вас воскресить?» — я с досады аж по столу — кулаком.
Девятая кампания — я уж месяц летаю по вечерам, думал — хоть на этот-то раз! Блин… Не надо меня воскрешать. Неспортивно. Интересно, кто это меня? Точно — ас.
Смотрю в записи — так и есть: красный с конскою головой — сам «красный барон» фон Рихтгофен! Время: декабрь семнадцатого — я чуть не выругался. Ладно, от Рихтгофена — не обидно…
Дурак… У нас — Революция, скоро у вас офицеров пошлепают, летел бы под Ригу — комиссаров шмалять. Убьют ведь тебя, дурака!
И в жизни убили и здесь убьют. Навалятся всемером и кончат. Ваших-то уже всех посшибали! Ведь сам знаешь, что убьют…
А вообще, — нормальный мужик. Жаль, что убили. Ему где-то месяц остался. Блин… Жаль мужика.
Остался бы жив, Герингу не видать твоей эскадрильи, как своих ушей. Не было бы Геринга — Героя Войны, — привет «Пивному путчу». Не будь «Путча», не из-за чего сажать Гитлера. Не сядь Гитлер, не было б «Майн Кампф»! Не будь «Майн Кампф»…
Не было гвоздя — кобыла захромала. Лошадь захромала — командир убит. Конница разбита — армия бежит. Враг вступает в город, пленных не щадя… Жаль мужика.
За моей спиной кашлянули. Поворачиваю голову и вижу мою секретаршу Олю. Она уже надела шубку и смотрит чуть виновато:
— Мы готовы. Вы кончили?
Я смотрю на часы: без пяти одиннадцать. Блин… Конец года, директор кредитно-депозитного вся в делах, как сучка в репьях, а я дурака валяю. Рождество. Никто не хочет никого убивать и вообще… Все добрые, белые и пушистые. Никому не нужна огромная гайка к верному танку. Или винт к вертолету. Всем рождественских гусей подавай. В кленовом сиропе. А «утка-курка» — птичка маленькая, да костлявая, зачем ее за обеденный стол?
Оленька подошла ко мне ближе, откатила меня вместе с моим креслицем на колесиках и с неодобрением достала из-под стола пустую бутылку из-под «чухонки».
Так и не привык я ко всяким вискарям да текилам со всякими там бурбонами, наполеонами. А вот водочку уважаю. Запал как-то раз на «Финляндию», вот теперь и пью лишь ее — «чухоночку»! Рекомендую.
Пока Оленька нагибалась, чтоб добыть из-под стола мой стакан, я ее чуток приголубил… Ну, так. По-свойски. Она чуток дернулась, покачнулась и я мигом усадил ее к себе на коленки. Поцеловал в щечку. Девонька еще сильней заюлила и с отчаянием глянула в сторону двери, я же сказал:
— Да ладно тебе! Как будто она со мною не трахалась! Живее, чем ты — мне подмахивала. Фигня. Все свои. Кроме мужа ее — опарыша. Белого, мягкого опарыша из кучи дерьма. Так ей и скажи!
Оля попыталась еще раз вырваться, когда от двери раздалось:
— Он пьян. Пойдем домой, Граф… Хватит уже. Пора и честь знать… Я жду вас на вахте.
В дверях стояла стройная, красивая женщина. Лена. Леночка… Что ж ты не дождалась меня, девочка? Дело прошлое — что мне, что Ленке, что — Оленьке уже скоро сорок. А сердечко все еще екает. Хорошие были тогда времена! Жизнь красивей, да вода — мокрей.
Забыл доложить, — мы все ж ведь с одного и того же двора. С одной школы. Одного класса. Вместе в Универ поступали. И поступили. Странно было бы — не поступить.
У нас был забавный двор и забавная школа. Папаша мой — бывший секретарь одного из московских райкомов партии. Фамилия — Кравцов. (Наверно — слышали.) Дед — Трижды Герой. За Винницу, Тегеран и еще кой за что. Великий чекист. Командовал ротой в 37-ом.
Второй дед — сидел. И в 37-ом, да и — раньше. Из — «совсем бывших». Не Герой — нет. Полный кавалер Орденов Отечественной, Ленина, Славы, Боевого Красного Знамени… А вот — не Герой. По причине «социально чуждого происхождения». Зато — Народный Учитель. Директор той самой школы, где учили всех нас.
Правда, умерли они еще до моего рождения. Первый — на Войне, став Героем «посмертно». Второй… За год до моего рождения. Потому что в молодости отбили ему на фиг и — печень, и почки. Сами знаете — где, и сами знаете — кто.
Ленкин отец… Известный хирург. За немалые деньги делал кому нужно скромную операцию. Отрезал мальчикам — лишнее. Старший сын хирурга великого… Одного из тех самых врачей. Ага, — тех самых!
А Ленкина мать — из семьи потомственных ювелиров. Поставляли украшения Императорскому двору со времен Нессельрода. Был такой канцлер у Николай Павловича.
В общем… Смешались в кучу — кони, люди и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой… Забавная у нас была школа. «Половина детей от парткома, другие — завхозовские, третьи — по знакомству…» Поэтому и сексуальная революция для нас грянула чуток раньше, чем для всех прочих.
О чем это я? Не важно… Теперь — все не важно. Я закрыл глаза. Я услыхал голос деда Васи — отца моей мачехи. Как-то раз, вспоминая про смерть моего деда — чекиста, деда Вася сказал:
«Мы все — Храмовники. Мы Предали и Продали нашу с тобой Землю Обетованную. Знаешь почему? Потому что…
Страшно прибыть в Иерусалим и найти лишь развалины. Страшно знать, что тысячи твоих друзей и товарищей легли черт знает ради чего, ибо в Гробу том — смрад, слизь, да — плесень! Страшно стоять на Голгофе и Думать не о Муках Его, но том — где здесь лучше бы поставить баллисту, иль плаху для палача…
Страшно знать, что доходы твои — от охраны караванов в Персию, Индию, да Китай, но не от сопровожденья паломников! Страшно помнить, что оборона этого грязного городишки с чьей-то вонючей могилою всем нам в убыток…»
Я тряхнул головой, отгоняя преследующее меня видение. Там внизу — ползут танки. Наши, — Т-62. И я ловлю передний из них в перекрестье, а в шлемофоне: «Алекс, прикрой нас! Фойер, Алекс, фойер!» И я стреляю, а наши танки бьют в меня прямою наводкой и — некуда спрятаться. Я высокий — мне не удобно, приходится скособочиваться, а от выстрелов башню дергает и в горле першит от едкого дыма, а наши ползут на меня и в шлемофоне: «Алекс, гут! Гут! Фойер! Фойер!» И я вижу, как из одного из боковых танков — вдруг вырываются клубы черного дыма и появляются крохотные человечки и кто-то совсем рядом долбит по ним короткими злыми очередями… Потом страшный удар и огромное синее небо и меня тащат в пятнистой плащ-палатке немецкого бундесвера неизвестно куда и какой-то мужик, мешая немецкую и английскую речь, бежит рядом, крича: «Руссише швайне! Гут, Алекс, Гут! Вир стоп зем! Верштеен?! Кэн ю хир ми? Ви стоп руссиш бастардз!» А я лежу и думаю — Господи, неужто я только что — вот этими вот руками, — в НАШИХ?!
Надо меньше пить. Надо — меньше пить… Черепицею шурша, крыша едет неспеша. Я как будто очнулся.
Оля уже стояла рядом со мной, протягивая мне мое старенькое пальто из «верблюжки». Я не стал его надевать. Перебросил его через руку и пошел, чуть тиская Оленьку к выходу с нашего «секретного» этажа. В нашем банке весь директорат — на этаже без окон. Без окон, без дверей — полна ж… огурцов! Вы не поверите, господа, но это — ножницы! А верней — вилы. Не к добру меня сегодня так развезло…
В подземном гараже водила наш уже закемарил — так долго работаем. Ленка села к нему, а меня Оленька загрузила на заднее кресло. Ленка сказала один раз:
