Журнал Поляна - Поляна, 2013 № 02 (4), май
Потом опять стало не до того. Мы с Еленой погрузились во взаимное созерцание, многомерное общение и обладание, восхищались божественной красотой, звездными достоинствами друг друга. Это были упоительные прогулки по метафорическим виноградникам, оливковым рощам, вишневым садам и ливанским кедровникам. Яблоки, смоквы, дикий мед, сладкое вино подкрепляли наши силы. Лилии и лепестки роз украшали наше ложе.
В то же время я испытывал удовлетворение исследователя и первопроходца, который все-таки открыл главную в своей жизни, доселе никому неведомую страну и теперь в принципе мог бы успокоиться, почивать на лаврах. Я был уверен, что составил полную, ясную картину нашего необыкновенного братства.
Визиты, посещения счастливцев стали для нас привычным времяпрепровождением. Я вполне привык к тому, что самочинно осуществлял что-то вроде неуловимой координации между «братьями» и «сестрами». Подготовка к свадьбе, любовь с Еленой Белозеровой ничуть этому не мешали.
Я был увлечен идеей закончить к началу зимы так сказать полную «перерегистрацию» Т.Б.С., а затем даже организовать своего рода судьбоносный виртуальный форум для всех членов братства, чтобы на основе обновленной иерархии-структуры совместными усилиями открыть принципиально новые, еще более удивительные, глобально-всемирные перспективы.
Но что-то уже начало портиться…
Сентябрь оказался африкански жарким, — как будто лето никогда не кончится, но в октябре резко похолодало, и мокрыми хлопьями повалил снег.
Глупо связывать это с погодой, но именно теперь, когда мы погрузились в хлюпающую промозглость, я запоздало спохватился: веселое сияние, прежде так густо окружавшее меня, куда-то улетучилось… А вместо счастливого сияния вокруг меня начал обволакивать некий зловещий вакуум.
Ощущения ощущениями, но начались неприятности. Притом — по нарастающей. И самые что ни на есть конкретные. Например? Неожиданная и пренеприятная проблема: стали портиться отношения с родителями Елены. Причем на банально-пошлой почве, когда я вдруг был искусно, но весьма пристрастно допрошен в том смысле, кто я, собственно, такой, какие у меня материальные основания и т. д. Как будто обо мне резко изменили мнение или раньше я пытался ввести их в заблуждение. Как будто раньше я не был как на ладони. Однако теперь мне дали понять, чтобы я на досуге непременно поразмыслил над этими серьезными вопросами и поскорее дал вразумительный ответ… Какой ответ я мог им дать?! В лоб завести разговор о Братстве, о котором им и самим, как я предполагал, было отлично известно? Как и моей активной деятельности на данной ниве.
Слава Богу, с Еленой у нас все обстояло прекрасно. Она была мне верна. Мы оба чувствовали, что рождены исключительно друг для друга, решив, что будем вместе, что бы ни случилось.
Впрочем, с родителями более или менее утряслось. По крайней мере неприятных, если не сказать унизительных допросов больше не было. Но и прежней радушной атмосферы тоже. До нашей свадьбы оставалось каких-нибудь две недели. Я пытался сосредоточиться, понять, что происходит. Возможно, просто немножко переутомился или нервы расшалились.
Увы, сосредоточиться не удалось. Как снег на голову свалилась эта жуткая история с нехорошим письмом, которая еще больше все запутала, но, по крайней мере, показала, что нервы тут ни при чем.
Готов поклясться, что нечто подобное мне однажды снилось. Я и теперь, словно только что проснувшись, словно вспоминая тот давешний, практически пророческий сон, лежал, свернувшись клубком под одеялом, не в состоянии согреться, меня бил озноб, я чувствовал себя так, словно сплетен из ледяных прутьев.
Снилось, что я вроде бы попал в небольшой такой театр, где вот-вот должен был начаться спектакль. Пьеса имела странное название — «Нехорошее письмо».
Свет в зале уже погас. На сцене виднеются кое-какие декорации. Дверь с ободранным почтовым ящиком. За дверью задрипанная квартирка. Комнатенка с кроватью, стулом, столом. За окном сумерки, качается фонарь, метет метель, на столе неряшливые остатки утренней трапезы. Свечка.
Пауза перед спектаклем затянулась сверх меры. Зрители давно расселись, прислушиваются, присматриваются. Кажется, откуда-то из-под земли доносится моцартовский реквием. Такой приевшийся, но как всегда гениальный, донельзя суровый, как бы нагнетающий.
Вдруг в глубине зала затеялась какая-то возня. Кто-то пробирается, нарочито неловко протискивается между рядами стульев. Словно не свое место ищет, а рассеянно и устало продирается сквозь уличную толпу.
Это — Я.
Луч прожектора выхватывает меня из мрака и уже не отпускает.
Зрители(возмущенно). Безобразие! Вы мешаете! Куда лезешь! Осторожнее по ногам! Хамство какое!
(Я в пальто с комьями мокрого снега на плечах и воротнике. В одной руке дымящаяся сигарета, в другой одновременно кейс и авоська с картошкой.)
Я(флегматично). Приду домой, сварю картошечки…
Зрители. Тсс!.. Тсс!
Я. Господи, устал же, как собака.
Зрители. Вот оно, бескультурье-то!
Я. Пардон, сорри.
Зрители. Да цыц! Мать твою!
Я. А еще лучше пожарить… Только на чем жарить? Маслице-то все вышло…
(Наконец выбираюсь на сцену, останавливаюсь перед дверью, слепо тыча ключом в замок. Мое внимание привлекает почтовый ящик.)
Я. Гм, тут конвертик, письмецо! Кто теперь письма пишет?!.. (Достаю письмо, вхожу в квартиру, сажусь за стол, почему-то зажигаю свечку, кладу перед собой письмо, рассматриваю…)
Абсолютно то же самое происходило и наяву.
Что-то было, так мне сразу показалось, — что-то необычное в виде самого конверта, напоминающего отчасти какую-нибудь бесплатную рекламную рассылку. Определенно в этом чувствовалась какая-то мистификация и подвох. Мой адрес на месте, но адрес отправителя отсутствовал.
Я задумался, безуспешно стараясь отгадать, от кого могло быть это странное письмо. Затем я поднес его к свече (у нас из-за какой-то очередной апокалиптической аварии уж как сутки вырубили электричество). Посмотрел письмо на просвет. Хотя оно было совсем тоненькое, но ничего сколько-нибудь отчетливого различить не удалось. «Гм!» — все, что я мог сказать самому себе. Пощупал.
Наконец, когда решил, что достаточно раздразнил свое любопытство, разыскал ножницы и очень аккуратно надрезал конверт по самому краю. Заглянул внутрь. Там оказался сложенный пополам плотный листок — ничего больше.
Но лишь только я собрался развернуть листок, как в это самое мгновение раздался телефонный звонок. Продолжая держать письмо в руке на отлете, я взял трубку.
— Уже прочел? — загромыхал в трубке жестяной, словно искусственный голос гипертолстяка-компьютерщика Варакуты. — Сначала здравствуй, Варакута, — сказал я.
— К чертям твое здравствуй! — прокричал он нервно. — Отвечай мне сейчас же, ты письмо прочел? — Послушай, Варакута, какое тебе дело до этого письма?
— О, Господи! — заорал наш гипертолстяк, — я тебя ведь русским языком спрашиваю, ты уже успел его прочитать?
— Нет еще, не успел, — ответил я, — вот сейчас как раз держу его в руке. Но почему ты орешь, ты что, спокойно объяс…
— Уфффф!.. Благодари же Бога!!
— А что такое?
— В общем, так: если тебе не надоело жить, сейчас же припрячь это письмо куда-нибудь подальше.
— То есть?
— Да, да! И не вздумай его читать.
— Объяснишь ты мне, наконец, по-человечески, в чем дело? Варакута заперхал в трубку.
— Я бы тебе объяснил, — проворчал он, — в чем дело… Я бы тебе все по полкам разложил. Я бы тебе растолковал это, просветил так и быть… Если бы сам знал! Но ни черта, скажу я тебе, я не знаю. Одно могу сказать точно: если прочтешь письмо, это самое, на котором отпечатан твой адрес, а обратный отсутствует, можешь считать, что ты уже труп. — Что же случится?
— А что угодно. Точно сказать не могу. Могу предположить. Ты можешь, например, броситься под поезд, удавиться, отравиться, из окошка выпрыгнуть, ты ведь, кажется, как и я на семнадцатом этаже проживаешь … Да мало ли чего. Выбирай, что нравится. Это уж твое дело. Если прочтешь письмо.
— Ха! Любопытно.
— Любопытно?.. А ты знаешь, откуда я звоню?
— Понятия не имею.
— А вот чтобы имел, я тебе скажу. Из морга я звоню. Из морга. Я невольно вздрогнул.
— Полчаса назад, — продолжал Варакута, — сюда привезли чету наших психоаналитиков Филиппских. Наелись яду. Они, между прочим, тоже получили письмо. Прочитали, поджарили на ужин яичницу с беконом, откупорили по бутылочке прекрасного пражского пива, но ни есть, ни пить не стали… А вместо этого — наелись крысиного яду! — Не может быть!
