Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

– Что-то светлеет там, в вышине.
Что-то темнеет там, в глубине…

– Ну и что? Занимайся своим: высь
и глубь не имеют к тебе отношения.
Все это, друг, не твои имения.

Если тебе нравятся эти слова, то, чтобы употребить их,
Придется изобрести, создать какое-то «я»,
Подходящее к этим словам, которые тебе так хочется
Произнести – пусть про себя – или написать
И увидеть. И вот, выдумывая это «я», ты обнаружишь
Следы его в самом себе, что, в общем-то, не так уж странно:
Творение из ничего под силу только Богу (это слово
Не из тех, которые хотелось бы употребить, но что поделать –
Оно здесь кстати). Обнаружив следы кого-то,
Кто живет в тебе и чей язык охотно произнес бы
Те слова, которые тебя сейчас так занимают,
Ты постараешься его разговорить, и поначалу это будет
Трудно, но с каждым днем все легче. И наконец
Жилец настолько ободрится, что станет помыкать тобой,
Хозяином жилища. Вот тут-то призови на помощь силу воли,
И если не сумеешь силой одолеть, попробуй смех:
Посмейся всласть над этим gubbins'oм (хорошее словечко –
Я встретил его в стихотворении американского поэта) –
Он смеха точно не перенесет, и ты останешься владельцем дома.

Отправляясь в путь, покидаешь какое-то место,
Думая, что оно ничего для тебя не значит,
Рассчитывая, что найдешь место получше,
Страну, в которой не жил никто из твоих предков,
Но из которой ты родом, и где тебя ждет
Родовое имение – сад, роскошный дворец,
И луга, и леса, и, может быть, горы…
Рыцарем древних времен отправляешься ты
В этот путь, не оглядываясь на современность,
На эту эпоху, – столетие модерна и постмодерна, –
Где слишком много социальных проблем
И разговоров о социальных проблемах,
Слишком много политики, телевещания,
Где все слишком заняты устранением
Дискриминации, несправедливости
В отношении различных меньшинств,
Где много военных конфликтов, и беженцев,
И демонстраций по всяким причинам,
Где быть кем-то можно,
Лишь объединяясь с другими,
Где сам по себе человек – это ноль,
Хотя там повсюду говорят о личных правах
И личной свободе и почитают известных людей,
Как будто им удалось по-настоящему
Выбиться в люди.
Со всем этим миром ты расстаешься
Без сожаления, надеясь добраться до края,
Где и один что-то значит,
Где можно остаться наедине с целым миром,
Забыв о других, их бедах, проблемах
(Без неловкости, угрызений,
Потому что есть другие проблемы, намного важнее).
Со дня отъезда ты всегда в дороге, в движении.
Но дело не в том, что ты просчитался, –
Маршрут твой был верен. Остановок нет
И не будет, потому что (и ты давно это понял)
Страну твоей грезы обретают только в пути.
Это край пилигримов – он нигде и повсюду.
Странствуя, ты приближаешься к цели,
Хотя и не так, как думал об этом раньше, –
Приближаешься не к точке на карте,
А к чему-то иному.

Проходят месяцы, годы, и ты замечаешь,
Что герб той страны все ярче проступает
На твоем панцире и плаще.

Одиночество – прекрасный замок, взятый как будто из немецких
Сказок или повестей времен Германского союза,
Когда настоящие рыцарские замки уже пришли в упадок,
И обрести одиночество делалось все труднее, – то одиночество,

Которое так необходимо тому, чьи мысли, чувства нуждаются
В просторе – то ли потому, что не обладают иммунитетом,
Достаточным, чтобы ужиться в соседстве с мыслями и чувствами
Других людей, то ли потому, что в них – избыток силы.

Когда находишь одиночество, находишь все – и разом становишься
Владельцем обширнейшего края, безлюдного, как небо
Или дно морское, – ты сразу делаешься королем без поданных
(Что означает – могущественнейшим из королей).

Какая радость-знать, что утром твои мысли никого не встретят, –
Никто их не окликнет, не остановит, не смутит вопросом,
Не спутает их детскую игру. Тогда и сон быстрее гонишь, и не
клянешь погоду, и напеваешь что-то на прогулках.

Так непросто быть откровенным даже наедине с собой.
Казалось бы, нет никаких препятствий, и можешь говорить свободно,
Не стесняясь, а все же что-то связывает твой язык
И делает медлительными мысли.

Здесь слишком хорошо, чтобы о чем-то думать.
Здесь слишком много зелени, чтобы укрываться в зелени стихов.

Король без подданных – король молчания.

Мне это нравится. Я не жалею, что забрел сюда и принял власть.
Пусть листья говорят.

по осени-реке
сплавляюсь на байдарке
от пышных пламеней
до скудных икебан,
мелькают мимо дни,
иные – как подарки,
и сразу за спиной
впадают в океан.

впадают в водопад,
в белесую пучину,
и длятся навсегда
сквозь радужную взвесь,
люби меня, люби,
как женщину – мужчина.

ведь это мы и есть,
ведь это мы и есть.

А село зовется – Вишневое.
Вишня тут с кулак, ломает ветки.
В ближнем продуктовом, через поле,
Булки есть и мятные конфетки,

Чипсы и корейская морковка…
Время тут, как водится, застыло.
Дунет ветер – унесет обновку,
Подтолкнув по-школьному в затылок:

Мол, в свою тетрадь! не отвлекайся!
Не лети вперед велосипеда!
Памяти вьюнковые девайсы
Прорастают из любого лета

В это. Обживают внутривенно,
Скручиваясь в клейкие спирали.
Будь же навсегда благословенно
Всё, что мы с тобой не выбирали;

Что однажды выбрали не глядя,
Словно бы детьми играли в жмурки,
Там, где ветерок ласкает пряди
Оскоря[3] в тенистом переулке.

человек человеку – юг,
север, восток и запад,
в бездну открытый люк,
меди окислый запах

с внутренней стороны
бёдер и с внешней – рая.
криком отделены,
криком же выбираем

жить, прорезаем в свет
мутные щелки зрения.
невесомости больше нет,
только лишь от-земления

краткие: вот берут
на руки, вот качают.
как-нибудь назовут.
будут не спать ночами.

вот понесли кормить,
мыть, пеленать… как странно:
человек человеку – нить
в узком ушке пространства.

голода льнущий рот,
кожа на тёплой коже…
человек человеку выложен на живот
и ползет по нему, как может.

заплесневелая заварка
седеет в чайнике, ноябрь.
и жизнь идет себе насмарку
по телевизору – моя.

легкодоступна и реальна,
да всё никак не протяну
к ней руку: чисто визуально
ее ласкаю, как луну.

переключаю, выключаю,
включаю снова, так и быть.
и даже не с кем выпить чаю,
и чайник незачем помыть.

Магнитной стружкой снег летит на тьму.
Мой город бит любовью – белой оспой,
И больше не тождественен тому,
Где я жила-была на Комсомольской.

Ходила в школу, зо уши держа
Ушанку и ничком ложась на ветер;
Где рыскал бич в компании бомжа
И с ними – самый страшный – кто-то третий,

Вне зрения уловленный едва,
Крадущийся вдоль граней и излучин;
Где я впервые трогала слова –
Мой оберег, мозоль от авторучки.

Перебегала незнакомый двор.
Вставала, скрипнув крышкой, из-за парты.
Где солнце, выплывая из-за гор,
Мимозой пахло на Восьмое марта.
Где полудетский спрятанный дневник
Хранит мой почерк – никому на память…
Есть только ты, мой выросший двойник,
Да беглый шелест клавиш под руками,

Похожий на роенье костерка,
На треск пластинки, на сюжет романа.
И зябнут пальцы, и саднит слегка
Бесследная утрата талисмана.

Девочка на подоконнике гладит свои колени,
Словно они безрогие маленькие олени.
Там, за окном, – полярная,
Черная, как повидло,
Белая-непроглядная
Зга, но ее не видно.

Мама ушла за Сонечкой, папа в командировке,
А на оленьих мордочках есть и глаза, и бровки.
Грустно всегда быть маленьким,
Слушать, как вьюга воет…
Крепче прижаться лбами, не
Паниковать: настрое.

Нам ведь совсем не страшно же,
Правда же, Левый с Правым?..
Шелест в замочной скважине.
С грохотом на пол: мама!!!