Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11
Скажем только, что в публицистике и советской литературе тех лет (включая тридцатые) было множество тематически близких сюжетов, правда, выполненных в стилистике ложной псевдоромантики. Последнюю не любили ни Платонов, ни Шолохов.
Подобным же образом набираются Н. Журавлевым и другие примеры. Цель ясна: открыть читателям главную истину — «Они сражались за Родину» написал Платонов. Методологические установки для этой версии в последней и публикации «Новой газеты» остались прежними. И что ни формулировка, то большая ложь, которую не затмить риторикой, непозволительной, кстати, в здоровом обществе (синоним — «гражданское общество», за которое так ратует «Новая газета»).
Неправда 1: «А почему Платонов не мог быть негром? С 1929 по 1942 год он был под полным запретом. А жить-то надо, кушать, за комнату платить, семью содержать. А что он умел? Только писать».
Только некоторые факты. В 1929 г. выходит книга повестей Платонова «Происхождение мастера», печатается рассказ «Усомнившийся Макар», в 1930-м — «Первый Иван», в 1931-м — повесть «Впрок», после которой на ее автора обрушивается сокрушительная критика (все это известно). В 1934 г. Платонов становится членом Союза писателей, едет в командировку в Туркмению, заключает договор с издательством на роман «Счастливая Москва»; с 1935 г. в главном толстом журнале «Красная новь» печатаются блистательные рассказы «Такыр», «Нужная родина», «Третий сын»; в 1937 г. выходит книга рассказов «Река Потудань» и т. д. В отличие от многих пишущих, в том числе и нас с Николаем Журавлевым, Платонов умел не только писать. Платонов — выдающийся русский инженер, имевший ко времени наступившей после истории с публикацией «Впрок» изоляции патенты на технические изобретения, мог на жизнь заработать нелитературным трудом. Кстати, он так жил и до 1931 года, а с 1931 года становится старшим инженером-конструктором Росметровеса, получает высокую зарплату (инженерам тогда хорошо платили) и абсолютно свободен от литературной среды. Последняя его не любила, в том числе за эту абсолютную свободу. Платонов, впрочем, платил им тем же: «гении литературы»; «одержимые достоинством»; «оргия гуманизма»; «жеманство и юмористика»; эксплуататоры «доброты и долготерпения читателя-народа» и т. п. Как, впрочем, за ту же свободу от московской литературной среды ее завсегдатаи патологически не любили Михаила Шолохова. Действительно, сидит себе в Вешенской, и никакими усилиями (даже Сталина) его не смогли перетащить в литературную Москву; не участвовал в печально знаменитой писательской поддержке политического процесса 1936–1937 гг.; игнорирует писательские пленумы (единственный, кто не приехал на московские пушкинские торжества 1937 г. — в эти дни боролся за освобождение невинно осужденных!); обманул всех с финалом «Тихого Дона» и т. п. Как свидетельствуют документальные источники, тексты разнообразных приглашений Союза писателей, Платонова тоже регулярно звали участвовать в самых разных писательских акциях. Но на этих бумажках он чаще всего записывал все тем же знаменитым карандашом, каким созданы его шедевры, слово «никогда» или «никак», а затем выбрасывал их в корзину (Мария Александровна сохранила эти бесценные документы писательской биографии, и они спокойно лежат в архиве РГАЛИ).
Неправда 2: «Оба, каждый по-своему, ценили друг друга, оба любили выпить…». Пример, как вроде бы правда (1-я часть предложения), дополняясь гнусной полуправдой, рождает все ту же большую неправду. Ну что за глумливая страсть у «умных» и очень трезвых литераторов писать о пьянстве русских писателей! Оставляю это все без комментариев, посоветую лишь не пренебречь полной убийственной иронии записью Платонова: «Выпей водки, может, твое мировоззрение изменится» («Записные книжки»).
Неправда 3: «Во второй половине 1942 года Платонов получает звание капитана, должность военного корреспондента (а это стабильное и неплохое содержание), и его снова печатают. В толстых центральных журналах опять появляется имя Платонова, его проза, его тексты».
О том, что «снова» и «опять» неверно, мы уже писали выше. А вот о Платонове и о войне так писать нельзя, даже если тебе — в «высоких» целях твоей партийности — очень хочется выставить Платонова эдаким диссидентом, который и на войну-то идти не хотел, а просто зарабатывал коррес-пондентской работой на жизнь. Последнего, к слову, было очень много среди маститых советских писателей — читайте дневники Всеволода Иванова, где написано про гнусности московской литературной жизни времени войны, а также о том, как создавались не произведения, а то, что П. Журавлев называет словом «тексты». Но, господа хорошие, к Платонову и Шолохову это ровным счетом не имеет никакого отношения. Уже на второй день войны Шолохов отправляет из Вешенской телеграмму наркому обороны с просьбой зачислить только что полученную Сталинскую премию за роман «Тихий Дон» в Фонд обороны СССР, а себя — в Красную Армию. С первых месяцев войны на фронт рвется Платонов, и, как свидетельствуют записные книжки, уже в августе 1941 г. он был на Ленинградском фронте. Слова «родина», «русский солдат», «Россия», «народ» он употреблял не потому, что они были срочно реабилитированы в первые годы войны, а просто потому, что эти слова-концепты были в его художественном языке — и в 20-е, и в 30-е годы. Это и есть платоновская «вечная родина», а русские солдаты, наверное, тоже любившие выпить, предстали в платоновских военных рассказах — «одухотворенными людьми» и приняли смерть на маленьком пятачке Севастопольского сражения так же достойно, как русские крестьяне в его великом и скорбном «Котловане». «Русский солдат для меня святыня, — пишет он в письме с фронта в 1942 г., — мне кажется… что мне кое-что удается, потому что мною руководит воодушевление их подвигом…».
В сегодняшнем либеральном сознании платоновская логика крайне непопулярна, ибо сознанием, извращенным то ли гордыней, то ли ненавистью, то ли просто нелюбовью, «правда» видится в другой логике: а достойны ли они, солдаты великой войны, умершие и живые, чтобы Я, такой образованный и культурный, писал о них… У Платонова, как мы видим, прямо противоположная логика: мои писания должны быть достойны подвига Солдата. Этой духовной установкой и рождена его великая проза времени войны, единственный и уникальный пример высокой духовной прозы XX столетия. «Одухотворенные люди» сражаются не за паек, не за деньги, не за орден и медаль («Теркин»), они приняли «смертный бой» ради жизни и любви. В галерее «одушевленных» и «одухотворенных» людей, воссозданных в рассказах 1940-х годов, Платонов воскресит имена и биографии героев всей своей предшествующей запрещенной России — России «Чевенгура» и «Ювенильного моря», «Котлована» и «Джан». А герои романа «Они сражались за Родину» придут в 1942 году даже не из «Поднятой целины», а все из того же крамольного «Тихого Дона», опровергая авторитетное суждение Алексея Толстого, высказанное тем в том же 1942 году в докладе «Четверть века советской литературы»: «…от Мелехова до воина Красной Армии, бросающегося со связкой гранат под вражеский танк, чтобы подорвать его своим телом, — не протянуть генетической линии». Вопреки утверждению Толстого мелеховская «генетическая линия» была подтверждена самой жизнью и русской литературой уже в первые годы войны.
Неправда 4: «В 1944 году сотрудничество с Платоновым явно прекратилось…».
Трудно сказать, на чем базируется это утверждение Н. Журавлева. Стилевой изыск со словом «явно», как бы мимоходом подчеркивающим высокий и непререкаемый смысл высказывания, высвечивает ту «глубину» его содержания, которую Платонов язвительно называл «глубиной картона».
Как раз с 1942-го по 1945 год Платонов и Шолохов почти не встречались: оба были на фронте, в разное время приезжали в Москву и т. п. Платонову и писать-то «Они сражались за Родину» было некогда. Впервые за всю литературную жизнь он так много печатается. Очерки в фронтовых газетаx, рассказы в журналах, выходят четыре книги рассказов… Естественно, Платонов и Шолохов читают друг друга и ведут диалог в произведениях, а встречаются они уже после войны. Объединяет их теперь, как признавался Платонов в письме к Шолохову 1947 г. (!), «организация дела издания русского эпоса»: «Ты сам понимаешь, что это значит. Оно имеет общенациональное значение. Без тебя мы этого дела не вытянем…». Речь в цитируемом письме Платонова к Шолохову идет не о романе, а о книге русских сказок «Волшебное кольцо», которую после войны готовил Платонов. Эта последняя книга Платонова выйдет в октябре 1950 года — под редакцией Михаила Шолохова, что известно даже выпускнику филологического факультета.
Неправда 5. Журавлев приводит фрагмент воспоминаний Федота Федотовича Сучкова о том, как в 1940 году тот присутствовал при встрече Платонова с неким щеголем, которому Платонов переписывал роман, и делает из этого еще одно доказательство главного своего тезиса. Я думала, что Журавлев проведет линию связи с 4-й книгой «Тихого Дона», в которой в наибольшей степени запечатлелись следы дружбы Шолохова и Платонова и в целом их встреча в метафизическом пространстве большой русской литературы. Однако нет, не потянул или не посмел ученик отринуть идею своего учителя. Ведь Бар-Селла уже назначил «автора» 4-й книги романа «Тихий Дон».
