Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 02
Обзор книги Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 02
№ 02 2005
Память
Мозаика войны
Леонид Хомутов
Всё, всё настоящее русское было
Из повести «В лихолетье»
Трудовые подвиги советских людей в тылу, равно как и немеркнущие ратные подвиги наших воинов на фронте, имеют своим источником горячий и животворный советский патриотизм.
И. Сталин, 6 ноября 1944 годаБольшинство советских людей, прочитав или услышав слова «труженики тыла», наверняка представят себе такую картину: промозглый, сумрачный цех одного из многочисленных эвакуированных на восток заводов; гул станков, напоминающий налеты вражеской авиации; женщины-станочницы в платках и телогрейках; пожилой мастер в потертом пальто и кепке, в неизменных круглых очках с веревочкой вместо заушников; и — мальчишки-подростки в обшарпанных малахаях, в отцовских пиджаках и мамкиных кофтах, взгромоздившиеся на пустые деревянные ящики из-под боевых снарядов, чтобы дотянуться до суппортов, резцов, до обрабатываемых деталей…
И под закопченными, едва не уходящими в небо потолками, почти вровень с урчащими, ползущими по рельсам мостовыми кранами — из края в край, от стены до стены — ставшие привычными для тружеников тыла оптимистические лозунги: «Всё для фронта! Всё для Победы!»
Ветеран Великой Отечественной войны, семидесятитрехлетний житель Челябинска Леонид Петрович Хомутов прислал в редакцию «Нашего современника» автобиографическую повесть-воспоминание «В лихолетье», отрывки из которой мы предлагаем вниманию читателей рубрики «Мозаика войны». Главный герой повествования, «мужичок с ноготок» Боря Ушаков — один из представителей многомиллионной армии тружеников тыла, которые вместе с воинами действующей армии «дни и ночи битву трудную вели» от Волги и Днепра до Урала и Сибири…
С утра было жарко. Хотелось купаться. И мальчишки стайками потянулись к речкам, которых в городе было две: Каменка и Исеть.
Боря — двенадцатилетний худощавый, невысокий мальчик — по дороге к Исети зашел к приятелю Вечке, который недавно переехал с семьей в новый собственный дом вблизи реки.
Вечка, поздоровавшись, шепнул на ухо:
— Подожди немного, я в огород, — и подмигнул плутовато.
Боря остался в сенцах, из которых видна была горница с нарядным столом посредине, за которым друг против друга сидели Вечкин отец — шофер автобазы и еще какой-то здоровенный мужик со звероватым взглядом. Они пили водку, закусывали пирогами, не спеша беседовали. В прихожей у перегородки Вечкина мать — невысокая, средних лет женщина — стирала в корыте белье и заливалась слезами, постоянно вытирая закатанным рукавом щеки. Плакала она частенько, как заметил Боря. Муж гулял напропалую, особенно в деревнях, куда часто ездил, и не являлся домой по неделям.
— Одесса пала… — доносился из горницы голос Вечкиного отца, — и Севастополь скоро падет. Вот увидишь… А уж потом немцы развернутся и вдарят по Москве!.. И нет силы остановить их!..
— Да-а, — мычал мужик, покачивая головой, склонившись над пирогом.
— Вот тебе и «да-а», — передразнил Вечкин отец. — Что делать-то будем?.. К новой жизни готовиться надо…
Боря повернулся и вышел во двор, а потом, не дожидаясь приятеля, обещавшего покормить его овощами с огорода (есть зверски хотелось), отправился к реке.
…Невыносимо было слышать такие «откровения». Ведь его-то отца, Бориного, уже 23 июня призвали в армию. А через месяц послали на фронт. Сначала письма от него приходили регулярно. А потом, осенью прошлого, 41-го, года, отец пропал без вести, когда фашисты начали свое первое генеральное наступление на Москву. И почему именно его отца, а не Вечкиного, например, или других, особенно эвакуированных, отправили на фронт воевать и умирать?! Разве это справедливо?.. В городе так и говорят: «Наших мужиков отправили на фронт умирать, а их привезли наших баб топтать!» Все ОРСы возглавили, все хлебные места позанимали. Золота полные карманы, денег — чемоданы. Цены на рынке на еду враз взлетели. Особенно на кур, яйца, сливочное масло… Вот уж действительно: «Кому — война, а кому — мать родна!»
В прошлом году даже их, пятиклассников, собрали в школе и классами отправили по разным колхозам на прополку. Он и не возмущался этим, да и никто не роптал. Правда, только не все явились. Некоторые давно уже были в деревнях у своих родных.
Боре не везло: сколько себя помнит, всегда жили в горкомхозовских домах, где не было огородов. Зато всегда много было семей, как пчел в улье. И еще больше Боря завидовал тем мальчишкам, у которых были дедушки и бабушки. У него почему-то ни одного и ни одной не было. Как-то года четыре назад он спросил маму: «А где наши дедушки и бабушки? Так охота сходить к ним в гости». Мать печально улыбнулась: «Они умерли». «Все?» — «Все…»
Когда еще приходили письма с фронта, Боря с гордостью читал их одноклассникам и уличным мальчишкам, бросившим учиться, но приходившим к нему иногда. В письмах отца много было советов и наставлений, с которыми невозможно было не согласиться. Труднее было выполнить. Главное: «Не бойтесь никакой черной работы, своим трудом помогайте нам. Отлично и хорошо учитесь и трудитесь. А мы с вашей помощью разобьем фашистского зверя…».
Искупавшись, Боря отправился домой.
В этом году наверняка снова поедут в колхозы. Но он, Боря, уезжает уже завтра с дядей на покос соседнего хозяйства. Будут косить траву сенокосилкой. Дядя — на ней, а он — на лошади, «на вершне». Красота-а! Сиди наверху и ничего не делай. Только лошадью управляй, чтоб она шла точно у кромки травы. Житуха-а!.. И кормить будут: и хлебом, и молоком, и мясом. Как до войны, в мирное время, дома. И про голод забудешь. И про продовольственные карточки, по которым ему выдавали триста граммов хлеба на день. Считай, три кусочка… Всё это маме достанется. И она голодать не будет. Здорово получится! И всё благодаря дяде. Зашел, рассказал, предложил — Боря сразу же согласился. Даже обрадовался. Он же никогда не был на настоящем покосе. Механизированном. Не работал, не управлял лошадью, да еще сидя наверху. Это ли не счастье?! Вот повезло так повезло наконец-то. А все дядя. Какой молодец! Недавно вернулся из армии после ранения, однако не сидит сложа руки, как некоторые…
На другой день к вечеру добрались до покоса. Долго ехали по полям и лесам. И наконец выехали на огромный луг, окаймленный зубчатыми синеющими полосками вершин деревьев на далеком горизонте. Несколько травяных шалашей невдалеке от леса были колхозным станом косильщиков. Между ними — вытоптанная площадка. На ней меж вбитыми в землю кольями-рогатками висел на березовой перекладине огромный черный котел. Пламя костра под ним лизало закопченное днище. Приятный запах варева щекотал ноздри, возбуждал аппетит. Ужин был по-деревенски простой, не сытный. Картофельная похлебка с мясом и зеленым луком с ломтем черного хлеба насытила Борю, да так, что сразу захотелось спать…
Утром Боря увидел свой «рабочий инструмент» — пегую худую кобылу, хороших-то лошадей забрали в армию. С помощью дяди он взобрался на нее и гордо уселся «на вершне». По командам дяди он отыскал их участок покоса и уздечкой направил кобылу по прямой. Вернее, она сама пошла, так как была приучена к такой работе. Поглядывая кругом, изучая окрестности, Боря строго следил за направлением, хотя в этом, пожалуй, и не было никакой надобности… И всё было бы прекрасно, но не прошло и получаса, как он почувствовал себя неуютно на спине лошади. Не потому, что она взбрыкивала, а потому, что была сильно худа. Сидеть на выпуклом остром позвоночнике было мучительно. Боря всё чаще и чаще менял положение своего тела (и центра тяжести) на хребте, но он, как нож, врезался в седалище.
Дядя заметил его ерзанье:
— В обед подложи фуфайку-стеганку — мягче будет. Я предупреждал, а ты отказался.
Но и стеганка мало помогла. Через час-другой сидеть опять было неудобно. Вот если бы седло!.. Но работать все-таки было можно. Не то что утром — точно на костяном ноже… Когда солнышко закатилось, вернулись на стан. Поужинав у костра, Боря мышкой нырнул в шалаш, упал на пахучее мягкое сено, растянулся во весь рост, раскинув в стороны руки и ноги. И не заметил, как уснул.
Очнулся от толчка и строгого дядиного голоса: «Вставай! Косить пора! Спать дома будешь!..»
Все последующие десять дней работы на покосе Боря так и не посидел вечерком у костра. Не было сил. Промаяться «на вершне» почти сутки, а точнее — 15–16 часов, да еще под палящим июньским солнцем — ох, работенка отнюдь не из легких! Едва забирался в шалаш — и сразу проваливался в сон…
Чего уж скрывать: только первое время было ново, интересно. А потом постепенно однообразие и напряжение работы надоели. Но Боря стойко выдержал все двенадцать дней трудовой колхозной жизни. Наконец, к счастью, дяде понадобилось в город, и Боря в охотку, с удовольствием вернулся домой.
