Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1973 год
Не знаю, что за снадобье дал мне Ник, но, видно, в нем было примешано снотворное: весь этот день, да и последующий тоже, меня одолевал сон, и все решили, что у меня болотная лихорадка, а то и что-нибудь похуже.
Стояла жаркая погода, почти без ветра, и команде не было покоя: мы все время лавировали в двух-трех милях от берега, чтобы не терять из виду Подзорную Трубу.
Утром пятого дня, когда мы подошли поближе, на полуюте вдруг раздался громкий крик, и тотчас палуба загудела от топота ног.
Я уже почти оправился и спросил одного из пиратов, в чем дело. Он ответил, что замечен сигнал Флинта, и показал на тонкий столб дыма, поднимавшийся со склонов Бизань-мачты, на западном берегу Южной бухты.
Мы вошли в бухту через пролив между островом Скелета и Буксирной Головой и бросили якорь на глубине четырех саженей.
Вся команда ринулась к левому больверку, и поднялся невообразимый шум. Из-за своего малого роста я не видел берега, но зато услышал возглас Израэля:
— Гром и молния, это Флинт, и он один!
Этих слов было достаточно, чтобы я бросился к вантам бизань-мачты. Поднявшись по ним выше больверка, я убедился, что Израэль прав. Флинт — без своей треуголки, голова обмотана голубым шарфом — медленно греб к судну. Он был один, и когда лодка приблизилась, стало видно, что наш капитан сам на себя не похож и едва управляется с веслами.
— Эгей! — окликнул его Пью.— Где остальные, капитан?
Флинт придержал правое весло, подвел лодку к борту «Моржа», схватил конец, брошенный ему Андерсоном, и привязал за фалинь.
Затем он поднял голову, и мы увидели, что лицо его еще страшнее обычного: бледное как мел, щеки провалились, воспаленные глаза горят, будто угли, в глубоких глазницах. Словно взяли череп и обтянули коричневой кожей.
— Остальные? — прорычал Флинт. — Остальные отдали концы, черт бы побрал эту вероломную сволочь!
Поднимаясь по трапу, он едва не сорвался; пришлось Андерсону спуститься и чуть ли не на руках втащить его на борт.
Когда Флинт ступил на палубу, стояла мертвая тишина. Команда таращилась на него, и он в ответ уставился на нас, обнажив желтые зубы в волчьем оскале.
— Ну, — сказал он наконец,— кто-нибудь жаждет присоединиться к ним?
Правая рука Флинта потянулась к одному из четырех пистолетов, висевших у него на поясе.
Никто не двинулся с места, все молча смотрели на ужасное, зловещее лицо капитана.
— Вы, кажется, ранены! — крикнул вдруг Билли с полуюта.
Он не добавил «капитан», и мне почудилось, что его голос, и без того хриплый, прозвучал еще грубее обычного.
— Так точно, — медленно ответил Флинт, — я ранен, и сделал это подлец-костоправ, когда я разделался с остальными, чтобы они не разделались со мной! Кто это все придумал? Уж я дознаюсь! Кто...
Флинт не договорил. Внезапно он пошатнулся и со всего роста рухнул на палубу. При этом шарф слетел с его головы, и обнажилась длинная рана, похожая на след от плети. Редкие волосы от левого виска к затылку слиплись от крови. Мало кто пережил бы такую рану, и Флинт только чудом остался жив.
— Вот тебе раз, — произнес как всегда невозмутимый Сильвер, — Флинт с раскроенным черепом, а остальная шестерка в земле сырой! А ну-ка, помогите отнести его в каюту. Если он сыграет в ящик, мы все останемся на бобах — сам черт не скажет нам, где тайник!
Вряд ли когда-нибудь на борту «Моржа» так бережно обращались с раненым. Флинта снесли вниз, рану промыли, потом сняли с капитана грязную одежду и уложили его на койку. Двести нянек суетились вокруг него, наперебой предлагая свои способы лечения. В конце концов вмешались Сильвер и Бонс. Израэль и Пью ни на шаг не отставали от них, и все четверо зорко следили друг за другом, точно коты, окружившие кошечку. По приказу Сильвера каюту освободили.
— Все будет в порядке, приятели, за капитана не тревожьтесь! Предоставьте это дело мне, и дайте ему покой!
Юный Джордж Мерри оказался самым недоверчивым.
— А может. Флинт начертил карту? — допытывался он.
— Мы проверили его одежду, половина команды видела, — ответил Пью. — Ничего похожего на карту, так что, сдается мне, у него все в голове.
Те, кто видел, как обыскивалась одежда капитана, подтвердили неутешительное сообщение Пью. С той минуты, как Флинт поднялся на борт, он все время находился у нас на глазах, и было ясно: либо он ничего не доверил бумаге, либо надежно спрятал карту на берегу.
В тот же вечер мы взяли курс на Тортугу; поднялся занавес для последнего известного мне акта в истории «Моржа» и его команды.
Продолжение следует
Сокращенный перевод с английского Л. Жданова
Выдержка для Ахмеда
Моя неопытность внушала опасение и мне, и редакции. Естественно: я получил задание сфотографировать крупнейшего в мире африканского слона по имени Ахмед, живущего в кенийском заповеднике Марсабит. Перед отъездом дама-редактор повела меня в зоопарк в Бронксе взглянуть на живого слона. Слона отделял от нас ров с водой, редакторша чувствовала себя на высоте положения и была чрезвычайно красноречива.
— Взгляните на него хорошенько. Главное для нас — показать характер слона. Показать! Но как? Только не вздумайте снимать разъяренного слона! Это банально.
Я невразумительно хмыкнул: от разъяренного слона я предпочел бы держаться подальше.
— Да, да, слишком банально! Куда интересней, например, слон в дождь, в бурю! Как он ведет себя, когда молнии озаряют асе вокруг?! Какое выражение у него в этот момент? В общем, я не привязываю своей точки зрения, но ваша главная задача — привезти снимок, какого еще не было. И, знаете, чтобы слон выглядел побольше, снимите его с самого близкого расстояния, пусть будут видны бивни и все такое прочее...
Я невольно поежился.
— А что, если просто написать под фотографией — «это самый огромный слон»?
Редакторша засмеялась...
Мне посоветовали обратиться за консультацией к Стэну Уэйману, одному из лучших фотографов-анималистов. Меня очень волновал вопрос: знает ли он заранее, снимая чайку, тигра или козодоя, что получится выдающийся снимок? Или все фотошедевры — результат кропотливого" труда в лаборатории?
Уэйман охотно пустился в разъяснения. Оказывается, глядя в видоискатель, он видит нечто такое, что связано с композицией: выражение морды животного, изящество его форм в момент движения. Вот это самое «нечто» как бы сообщает импульс его указательному пальцу, нажимающему на затвор фотокамеры.
— Хотите верьте, хотите нет,— сказал он, — но я чувствую это пальцем. Прямо-таки чертовщина какая-то.
— Но главное, — продолжал он, — в нашем деле, в фотоанималистике, — это везение и терпение. Однажды мне два с половиной месяца пришлось торчать на Баффиновой Земле в Канаде — я получил задание отснять полярных волков. День за днем колесил я по острову, исходил 200 миль вдоль и поперек, но так и не встретил ни одного волка. Только иногда слышал их отделенный вой где-то высоко в горах. И только когда я перестал их искать и позволил им самим найти меня, тогда я, наконец, увидел их.
— У животных, — поучал Уэйман, — чувства отражаются на морде. Взять хотя бы волков... Я видел, как они смеются, плачут, тоскуют, я видел смущение волчицы. И все эти выражения можно передать с помощью камеры. Я испытывал тот же трепет в указательном пальце... А вот есть животные без всякого выражения. Коза, к примеру. У коз всегда одно и то же застывшее деревянное выражение, которое никогда не меняется. Поэтому, если вы снимаете козу, вам нужно сконцентрировать свое внимание на другом аспекте... динамике, движении. Ее надо снимать в прыжке или в беге. Не дай, конечно, вам бог получить задание отснять козу...
— Увы, — сказал я, — мне очень повезло. Я должен снять не козу, а Ахмеда. Знаете, есть такой слон, самый большой в мире. Редакции, видите ли, необходимо знать, какое у него выражение во время грозы.
— Радуйтесь, что им не понадобилось снять крупным планом его выражение в припадке слепой ярости, — ободряюще заметил Уэйман. — Вот вам последние два совета: нажимайте на затвор пальцем, не бейте кулаком. Это раз. И не забывайте снимать крышку с объектива!
По дороге в Марсабит я остановился на один день у Питера Дженкинса, директора национального парка Меру. Этот идиллический уголок природы находится как раз на полпути между Найроби и Марсабитом. Дженкинс заведует не только парком Меру, но и заповедником в Марсабите. Именно в сферу его компетенции входит и «мой» Ахмед.
— Вы знаете, — доверительно сказал мне Дженкинс, — я двадцать лет прожил на юге Кении, и мне казалось, что уж я-то повидал на своем веку немало больших слонов. Но когда я увидел Ахмеда, я просто не поверил своим глазам; до того он огромен.
