Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1971 год
Но вот уже неделя, как его преследует мысль о том, что все может быть объяснено иначе, и болезненная преданность двум усопшим вовсе ни при чем. Его мать тоже занимает свое место среди трофеев. Думаешь, что вышла замуж за порядочного человека, и оказываешься в постели доносчика. Если бы старик еще был способен просто покончить с собой сразу, никому не мозоля глаза. Чем должны были быть эти четыре года агонии, с призраками расстрелянных, с возвращением ссыльных, превратившихся в живые скелеты? Конечно, мать не могла не свихнуться между сорок четвертым и сорок восьмым. Смерть Шарля в сорок девятом была последним ударом. Бедная старуха. Но она-то понимает, почему ее муж все выложил еще до первой зуботычины? А может быть, здесь и понимать нечего. А та сволочь, комиссар, он действительно искренне уверен, что склонность доносить на своих товарищей может передаваться от отца к сыну? Нет, даже если норвежцы не шутили, даже если бы не требовались документы и профсоюзная карточка, он все равно бы не променял этого Рюди на Бостон.
Он взял на обед кислую капусту и, запивая ее пивом, ждал в забегаловке около бюро, адрес которого ему дала Грета. Он направился туда сразу же по прибытии в Гамбург. Это была жалкая лавчонка, обклеенная афишами, восхвалявшими достоинства различных ночных кабачков. Пожилая женщина, сидевшая за прилавком, не говорила по-французски и упорно старалась всучить ему билет на экскурсию в «Гамбург-секси». В конце концов она велела зайти в десять часов. На этот раз в бюро был народ. Человек шесть мужчин разного возраста, черноволосые, с матовой кожей, курили, сосредоточенно рассматривая кончики своих ботинок. Старушка улыбнулась ему и сделала знак рукой, предлагая набраться чуточку терпения. Было всего лишь без четверти десять. Вошло еще несколько мужчин мрачноватого вида, с блуждающими взглядами. В пять минут одиннадцатого крохотный «фольксваген» остановился на краю тротуара, и старушка мотнула головой. Он понял это как знак, что из машины выйдет Рюди. Трудно сказать, сколько ему можно было дать лет. Он был маленького роста, очень худой, бледный, на лбу челка, жидкие, соломенного цвета волосы, на носу очки, тонкие, еле заметные губы. Может быть, лет пятьдесят пять. Но, в контраст всему этому — живая походка юноши, шаг твердый, как у завоевателя.
— Добрый вечер. Вы господин Рюди, не правда ли?
Человек вздрогнул. Он был ошеломлен, что подтверждал испуганный взгляд, которым он обвел всех в комнате.
— Я был у Карла Рихтера и теперь приехал повидаться с вами. Я сын Мориса Ваннье, которого вы арестовали во время войны, мне бы очень хотелось получить возможность, если это вас не слишком затруднит, побеседовать с вами о человеке, который был моим отцом.
У него был целый день на то, чтобы тщательно отделать эту первую фразу. Не спугнуть рыбку, зажимать тиски не спеша.
— Морис Ваннье? Группа «Марс»? Ах, боже мой! Ах, какой сюрприз! Если бы мне сказали, что в один прекрасный день...
На лице такая радость, будто он жил все эти двадцать пять лет в ожидания именно этого дня: сжал его ладони своими бледными пальцами, вцепился в запястья, добрался до локтей. Можно было подумать, что перед ним сын однополчанина, свалившийся с неба. Кто мог предположить, что все это будет так отвратительно?
— Я вижу, сегодня вечером вы заняты, но завтра...
— О нет! Нет, старина! Вы — мой, я вас не отпущу! Подумать только, сын Ваннье. Единственная проблема — это ваш костюм. Я бы не сказал, что вы хорошо экипированы для совместной поездки с моими герцогами. Я говорю «моими герцогами», полюбуйтесь на них, вы видели рожи этих метисов?.. Ни пиджака, ни галстука? Но мы для вас все подыщем. Кстати, вы совершеннолетний? Двадцать один год? Прекрасно, прекрасно Заходите в эту клетушку. У нас был две недели назад один мексиканец вашего роста, который облевал свой пиджак. Он отлично вам подойдет. Вы будете повыше ростом, чем ваш папа? Ах, Морис Ваннье, вы только скажите! Нет, нет, старина, не нюхайте, все было отдано в химчистку. И держитесь, вот отличный галстук. Превосходно одет для экскурсии в «Гамбург-секси».
Он переигрывал, это было несомненно, но тем не менее, казалось, что он испытывает радость. Они вышли в большую комнату. Рюди обратился на испанском языке к мужчинам, которые находились между дверью и прилавком. Один за другим все вышли на улицу, бросили окурки на тротуар, пригасили их подошвами ботинок и стали залезать в маленький автобус.
— Я занимаюсь клиентами с испанским языком. На этот вечер у нас как раз чистокровные испанцы. Работать с ними прямое наслаждение. Достаточно показать им полуобнаженную женщину, и они уже впадают в транс. Вы любите женщин? Прекрасно, старик, я обещаю, что у вас будет великолепный вечер!
Он предпочел бы лечь спать. После ночи у Рихтера и блужданий по Гамбургу у него к вечеру уже слипались ресницы. Рюди расспросил его о Рихтере и заставил его рассказать о том, как отец записался в дивизию Леклерка, какие получил раны, когда умер.
— Как это грустно. А ваша мать, она еще жива?
— Вы знали также мою мать?
— Нет, нет. Абсолютно нет.
Что-то торопливое и неестественное в голосе.
— Моя мать умерла пять лет назад.
— А, очень хорошо.
Почему это — «очень хорошо»?
— Так, значит, вы теперь сирота без всякой поддержки в этом мире и, очевидно, без денег. Как бы я хотел иметь возможность помочь вам стать на ноги.
Он не знал, что ответить. Рюди, разумеется, не производил впечатления человека, который мог бы разыгрывать роль благодетеля. Он чувствовал, что Рюди все время не сводит с него глаз. Взгляд холодный и испытующий. Каждый раз, когда он сам поворачивал голову, чтобы посмотреть на Рюди, тот обращал к нему лицо, озаренное притворной улыбкой, и одновременно разглаживал свои жидкие волосы на лбу. А эта мания каждую минуту трогать его за локти или плечи? Казалось, Рюди испытывал потребность убедиться в том, что все это не сон, и сын Мориса Ваннье действительно сидит рядом с ним в маленьком автобусе, направляющемся к Сан-Паули.
Они остановились перед ночным кабаре с ослепительной неоновой вывеской. Рюди пересчитал при выходе клиентов и ввел свое стадо в пустой мрачный зал, где воняло недокуренными сигарами. Испанцы покорно заняли места за столиками.
— Идите сюда, здесь нам никто не будет мешать.
Три музыканта лениво подняли инструменты, затем на эстраде появилась девица в монашеском платье и начала раздеваться под звуки вальса «Дунайские волны».
— Подумайте, всего лишь пятнадцать человек. Еще год назад у меня их бывало до пятидесяти. Копенгаген нас скоро начисто сожрет. Если вы не торопитесь, можете полюбоваться. Я уже был здесь не раз и все это видел.
— Гооподин Рюди, я приехал в Гамбург, чтобы поговорить с вами об отце.
— Не называйте меня Рюди. Здесь я — Пауль Мюллер. Рюди — это имя было у меня во время войны, Рюди фон Мерод. В Аргентине, где я жил с сорок пятого по шестьдесят первый, но там скверный климат, я называл себя Пабло де Сантанилла. А моя настоящая фамилия Дюран. Почему вы смеетесь?
Мрачноватого вида официант поставил на их столик стакан воды и бокал виски. Рюди взял стакан с водой и вынул из кармана маленький пузырек, содержимое которого он вылил в воду.
— У меня такой желудок, какого я не пожелал бы и своему худшему врагу. Что вы хотите знать о своем отце? Ваша мать должна была вам все рассказать.
— Она мне никогда ничего не говорила. Я узнал случайно, совсем недавно, что он участвовал в Сопротивлении и что вы его арестовали. Я никак не могу понять, почему он говорил.
— Ваш вопрос неправильно поставлен, — сказал Рюди. — Если бы ваш отец не говорил, то я понимаю, что вы могли бы спросить, почему? Все говорят, дорогой мой, все.
— Конечно, если применены соответствующие средства.
— Вы знаете, тут многое преувеличивают. Я, например, — и, конечно, Рихтер вам это сказал,— я не был зверем.
— Он говорил как раз противоположное.
— Прекрасно. Я вижу, что он предпочел выступить перед вами в роли джентльмена. Ну что же, действительно, ему не приходилось пачкать себе руки, потому что это делали за него другие, и ему доставляли людей готовеньких, как на подносе. Если ему надо было еще что-то из них вытащить, он шептал им: «Я, абвер, немецкий офицер, не трону волоска на вашей голове, но если вы будете упрямиться, я отправлю вас в гестапо». Ловко придумано, не правда ли? Хорошо, я признаю, что иногда мне приходилось прибегать к энергичным мерам, но это было необходимо очень редко. Зачем утомлять себя, зачем бить и пытать, когда достаточно просто слегка подействовать на воображение? Я сейчас объясню вам мои приемы. Однажды я проходил на бульваре Сен-Жермен мимо магазина хирургических инструментов. Поверьте мне, старина, это было как озарение свыше! Дикие штуковины, знаете ли, блестящие и такие острые, что от одного взгляда на них мурашки начинали бегать по спине. Я их держал в ящике стола, и, когда ко мне приводили какого-нибудь упрямца, я не говорил ничего, но я вынимал свои инструменты один за другим и клал их перед собой. Потом я бросал взгляд на парня и произносил грустным голосом: «Ты хочешь, чтобы мне пришлось прибегать к этим вещам?» Ответь он мне «да», я, право, бы не знал, что и делать. Но, как правило, этого было достаточно. Они посмотрели три следующих номера, после чего Рюди хлопнул в ладоши, чтобы собрать своих испанцев, которых он пересчитал у двери.
