Журнал Поляна - Поляна, 2012 № 01 (1), август
Когда-то один мэтр писал: «У нас нет литературной мафии. Мы никого не двигаем по блату. Нам ни от кого ничего не нужно. Жизнь как жизнь. Просто у кого-то больше таланта, у кого-то меньше. У кого-то больше энергии, у кого-то меньше. Кто-то здоров, кто-то болен…» Теперь забыли и про литературную мафию, и про саму литературу. Жизнь как жизнь.
X., большой любитель Льва Николаевича, долго мечтал написать произведение под названием «Казахи».
Иногда, читая рукописи приятелей-литераторов, так хочется по-дружески уберечь их от того, чтобы они не попали впросак со своими писаниями. Да как бы со своей критикой самому впросак не попасть. Во-первых, ты сам литератор, а следовательно, можешь глупо заблуждаться. Во-вторых, пытаться наставить на ум пишущего — это все равно, что тащить с рельсов человека, который как раз расположился там вкусно отобедать. Такого от него наслушаешься: не мешай, умник, порядочным людям обедать!
Тихая поэтесса грустно вздыхала: «Переспал со мной, а полюбить не успел…»
Z. ехидно посмеивается: «Я вас еще всех опишу, позора не оберетесь!»
«Братья-писатели ужасно высокомерные люди. Идешь мимо них к трибуне, так у них такие лица, как будто они на тебя буквально: тьфу-тьфу-тьфу. В общем, доходишь до трибуны весь оплеванный».
Еще Хэм замечал, что, говоря о литературе, нельзя не перейти на личности. Со всеми вытекающими отсюда прискорбными последствиями.
Как по-разному авторы реагируют, когда их уличают в безграмотности. Один улыбнется: извините, обмарался. Другая пойдет и отравится. Третий лишь досадливо отмахнется: гению, мол, все позволено.
Падение литературы. Первыми исчезают редакторы и критики. Потом читатели. Потом издатели. Писатели самые живучие. Они исчезают последними.
X. имеет склонность к милым оговоркам. Например: Багратион-Бонапарт.
Но еще забавнее, когда однажды в запале воскликнул: «Толстой и Достоевский — мои ученики!..» То есть хотел сказать «учителя».
A Y. частенько намекает-грозит братьям-литераторам: вот погодите, прославлюсь, начну печатать свои дневники, вы у меня попрыгаете!
Кое-что о реализме… Словно злой искуситель, писателя вечно преследует (подспудное ли, осознанное ли) желание достичь некоего неведомого идеала совершенства как художника, изображающего жизнь во всей ее полноте. А еще писателя искушает роль мудрейшего пророка, знающего жизнь во всех ее проявлениях, обнажающего все пружины бытия. Или, иначе говоря, писателю льстит, чтобы о написанном им говорили: «это точно сама жизнь!». И не только говорили, а чтобы так и было на самом деле… При этом существует мнение, что все великие мастера слова и их великие творения соответствовали всем критериям предельной честности и реализму.
Так ли оно в действительности?
Y. много размышлял в этом направлении и пришел к выводу, что все великие произведения не только не заключают в себе никакой правды жизни, но и вообще далеки от нее. Если бы, по его мнению, эти колоссы имели хоть крупицу совести и действительно были бы честными писателями, то необходимость придерживаться правды жизни, хотя бы в малой степени, заставила бы их расстаться с любимыми героями уже в первых главах своих великих эпопей.
Чтобы доказать это и продемонстрировать, что значит настоящий реализм, что такое настоящие «типы» и «бытийные сюжеты», Y. добросовестно переписал несколько классических произведений. В результате у него получилось, что Шерлок Холмс, не успев выехать по делу лорда Баскервиля, в период очередной «ломки» украл у доктора Ватсона из аптечки весь запас морфия и умер от передозировки. Швейку в полицейском управлении на первом же допросе отбили внутренние органы, и бедняга скончался в тюремной больничке, так и не успев попасть даже в сумасшедший дом. Робинзон Крузо, хлебнув сырой воды, заболел дизентерией и скончался, даже не израсходовав всех съестных запасов и не построив шалаша. Григорий Мелехов умер в тифозном бараке. Больше других повезло Д’Артаньяну, который в первой же дуэли получил не опасный, но фатальный укол в пах, лишился мужских достоинств, возможности сидеть в седле, продал лошаденку, деньги пропил, погряз в нищете и вскорости превратился в городского сумасшедшего.
Как ни крути, не может великий художник быть честным… Видимость художественной честности удалось создать, пожалуй, лишь Булгакову, который с самого начала оговорился, что просто так кирпич на голову человеку не падает и всем руководит высшая сила. Впрочем, какой Булгаков реалист!
Совершенно очевидно — два типа писателей. Одни в своих произведениях убивают жизнь, другие ее творят.
X. заводил с женщинами знакомство эдак элегантно, непременно по-чеховски. Например, в кафе.
— Можно дать косточку вашей собачке?
— Но у меня нет никакой собачки!
— Честно говоря, косточки у меня тоже нет.
Правда, однажды, опять же по-чеховски, в припадке нежности назвал очередную возлюбленную «моя собака». Возлюбленная пришла в такую ярость, до того оскорбилась, что наняла двух «пацанов», и его так отделали, что он серьезно разочаровался в Антоне Палыче.
Все-таки литература и жизнь — две несовместимые стихии.
— Чего ни напишу — все сбывается!
— Так это из-за тебя от меня жена ушла?
— Да вы, батенька, просто антисемит и больше ничего!
— Что вы, батенька, я еще на бильярде играю.
Вот говорят — «еврейский вопрос», шутка ли. Включите телевизор. На траурную годовщину Бабьего Яра в Киев съехалось множество народа. Старый-престарый еврей в кипе — очевидец событий. Среди почетных гостей — посол России Черномырдин. «В Бабьем Яру, — говорит Черномырдин, — убивали не только евреев. Но и русских, украинцев, поляков. А сколько было уничтожено военнопленных. Так что, — заключает он, — это действительно трагедия».
«Была глухая ночь, когда я проснулся и вспомнил, что…» — начал сочинять X., но больше ничего не придумал, хотя думал месяцев семь или даже восемь.
Начинающий литератор X. написал рассказик, который начинался фразой: «Жизнь — это история, рассказанная между двумя кружками пива…» Немного погодя его приятель, начинающий литератор Y., написал рассказик, который начинался фразой: «Жизнь — это не история, рассказанная между двумя кружками пива…» X. пришел в ярость: «Это плагиат! Ты был обязан дать ссылку!» И что вы думаете, они потом лет двадцать друг с другом не здоровались. Нет, все-таки плагиат — очень серьезная проблема!
Литератор всю жизнь страдает от хронического болезненного состояния — вечного несоответствия потребностей в уединении и общении, почти никогда не находя золотой середины. «Я хочу, чтобы меня не трогали. Но и чтобы — не совсем оставили!..» Точнее не скажешь.
Y. любил эдак помечтать с тещей за обедом, как получит нобелевскую премию и чего они накупят на эти деньжищи.
Совет начинающему: не пиши лучше главного редактора журнала, в котором собираешься напечататься.
X. абсолютно убежден, что в литературе не может быть ничего нового. В юности вычитал, что вся литература зиждется на нескольких сюжетах, и теперь эти сюжеты тасует. Со временем даже выработал свою формулу: «Вся литература — это испорченный телефон». То есть каждый автор по-своему переиначивает подслушанный по цепочке сюжет.
Z. пишет абстрактные рассказики. Про слепых тараканов и глухонемых попугаев. Ты, говорит язвительно, пишешь про женщин, потому что у тебя с женщинами проблема. Возможно, отвечаю. А ты пишешь про глухонемых попугаев.
X. в детстве мечтал стать микробом. Его никто не видит, но все трепещут.
Как часто пишущего мучает этот идиотский вопрос: «Зачем жить, если все равно помрешь?..» Чтобы посадить писателя в лужу, лучше всего задать ему этот вопрос. Наверняка, выдаст какую-нибудь тошнотворную банальность. А ведь писатель обязан быть оригинальным… Только один писатель сумел дать на идиотский вопрос соответствующий идиотский ответ. Не Лев Толстой. Не Федор Михалыч… Веничка Ерофеев. «Раз уж родился, нужно немножко пожить…»
X. одно время листал философов, а потом бросил: «Они отличаются от меня только тем, что знают больше ненужного…»
Злобный критик, разносящий в прах бездарные произведения, подобен гастроному, специализация которого дегустировать различное дерьмо, плеваться и рассказывать всем, что «дерьмо — это дерьмо». Хотя бы и по долгу службы. Хотя бы и за деньги…
«Писательство — такое же занятие, как любое другое. В меру бессмысленное. И плоды его вряд ли послужат утешением на смертном одре».
Большинство святых людей вообще ничего не писали.
