Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 3-4

Первая красавица в городе жила,
Очень неприступная девочка была.

В школе не шалила и вела дневник,
Редко выезжала к морю на пикник.

Рядом жил парнишка, мелкий хулиган.
По ночам он чистил краденый наган.

Как всегда беспечный, сядет у ворот,
Сказочку расскажет, песенку споет.

Дева-дева-девочка моя,
Если б только знала, как люблю тебя,
То, наверно, сразу прибежала бы ко мне.

Маленькая девочка в платье голубом,
Выйди на крылечко, посидим вдвоем.

Так он пел, и хриплый голосок дрожал.
Дворники парнишке шили криминал.

Девочка, внимая, села на карниз
И с ужасным криком кинулася вниз…

Так соединились детские сердца,
Так узнала мама моего отца.

Неси меня, конь, уноси до запретного края.
Неси меня, конь, пусть нам ветер все слезы утрет.
Неси меня, конь, жесткий стебель травы разрывая,
Туда, где ветров хищнокрылый заморский разлет.

Неси меня, конь, сквозь потемки разбуженной ночи.
Неси меня, конь, в белом пламени пены у рта.
Неси меня, конь, чтоб забыть материнские очи,
Что всюду со мной и меня не простят никогда.

От хат поселян, от древлянской застуженной сини,
От неба родного, что звездами в нас голосит…
Куда ты несешься, беглец, оставляя святыни,
Бесславною ночью куда тебя вихорь умчит?

Какая там воля? Какую нам, к черту, свободу?
Казак, оглянись: по-над речкой, на самом краю,
Как пьют наши кони дунайскую горькую воду.
Чужбина окрест, где разлуку свою отстою…

Как быстро в городе темнеет!
И вновь трамвай гремит по кругу.
Но даже нищих солнце греет,
Где я нашел себе подругу.

Пусть не подруга! Так, подружка.
Миниатюрна и упруга,
В японском стиле безделушка,
В каком-то смысле лучше друга.

А мне б любить – и ту и эту,
Крутить любовь напропалую.
А мне б гулять по белу свету.
Ну, где найдешь еще такую?

У господина президента
На трон четыре претендента,
И чемоданчик, и прислуга.
А у меня одна подруга.

Откинувшись на спинку кресла,
Она в глаза мои глядит.
Огонь ей пожирает чресла,
И вся мадам уже горит.
Как тонкая полоска света,
В нее вошел я в тот же миг.
Ах, сладкий сон! ах, зелень лета!
С тех пор ни слова, ни привета.
А ей, как водится, за это
Я памятник в душе воздвиг…

Качается звездная люстра.
Раздвинь же колени скорей.
Вот радостный смысл искусства,
Вот суть философии всей.

Подбрось к небесам эти ноги,
Сильнее за бедра держись.
Сошлись в этой бездне дороги,
Лишь в ней лучезарная высь.

Вот Гегель! Вот сила искусства,
Вот дух философских начал.
Все то, что нам рек Заратустра,
Все то, что Сократ завещал.

Вольный баловень забавы,
В темный лес тебя влекут
Девы, жены, шлюхи, павы,
Сладострастные отравы,
Так из нас веревки вьют.
Для тебя в чащобе злачной
Бьет кастальский ток прозрачный,
Как сердец любовный жар.
Ты, кого зовут в постели,
Рассыпая свист и трели,
В глухомани навьих чар.
Всюду феи и колдуньи,
А вглядишься – лгуньи, лгуньи.
Где-то люди, воля, свет,
Но туда мне ходу нет.

Когда, слезами обливаясь,
Ты раздевалась вновь и вновь,
Шептал я, губ твоих касаясь:
– Возьми, возьми мою любовь!
Там, в нежности твоей минутной,
В постыдном развороте поз
Мерещился мне ропот смутный
И веял сладкий запах роз.
Грозил копьем святой Егорий.
Ты раздевалась, как всегда,
Метафор, даже аллегорий
Я не чуждался никогда.

Блаженство – спать… Когда бы камнем быть,
В безумный век жестокости и тленья
Удел богов не чувствовать смятенья,
Не сметь, не мыслить, не роптать, не жить…

Вот поэт колотит шлюху,
Просит похмелиться.
Юнкер Шмидт клянет старуху,
Хочет застрелиться.
Вот ведь как нужда прессует,
Да и как без денег.
Юнкер Шмидт старух танцует,
Так вот, современник.

Нежить очнется на склоне осеннего дня.
Северный ветер насквозь продувает меня,
Падает свет фонаря на запущенный сад.
Ночь разразилась, и черные птицы летят.

Плоть моя – угли, лицо мое – сколотый лед.
Станешь по рельсам шататься ты взад и вперед,
Выйдешь за кладбище, ноги стянув мешковиной.
Улицы города к ночи разят мертвечиной.

Темною ночью в округе не видно ни зги,
Флюгер бормочет и спать не дает у реки.
Я заверну по дороге в ночной кегельбан,
Здесь подыхает знакомый один корефан.

Из оловянных посудин дымится наш суп,
И, обкурившись, мы пробуем вечность на зуб.
В пекле Москвы приближается ночь к апогею.
Въеду на белом коне и в Кремле околею.

Прячусь и жду, как ребенок, подняв воротник.
Сердце мое под мостом переходит на крик.
Разве кого дозовешься над ширью пустынной!
Душу отдам я канистре из-под бензина.

Только мне снится, что волосы ночью горят.
Вновь на себе я ловлю ненавидящий взгляд.
Царство ли мертвых внимает неслышным молитвам
Или же дряхлый младенец скучает по битвам?

Кто же станцует со мною на битом стекле,
Дива ли дивная, шлюха ли навеселе?
Много ли женщин мы встретим на кратком веку?
Кто это там на разврат нагоняет тоску?

Сквозь Апокалипсис ангелы смерти летят.
Сколько их кружит? Какой еще там газават?
Кто же придет и утешит меня в темноте,
Кто разглядит этот воздух на мутной воде?

Когда охватит страх, что век сочтен
И дух сражен – и не довоплотиться,
А труд всей жизни: до конца раскрыться
Не завершен; увы, не завершен.
Когда, открытый звездам лишь на треть,
Я созерцал туманный символ чувства,
Меня тревожил грозный смысл искусства,
И я задумал смерть запечатлеть.
Ужели наступает мой черед,
Когда под тенью тайного проклятья
Рыдает скорбь и рушатся объятья,
Я на краю – внизу поток ревет.
Стою один в пределах той страны,
Где слава и любовь осуждены…

Сорок лет просвистел… Не заметил,
Чей эсминец сбивает волну?
Я ли лучшую женщину встретил?
Я ли выл по ночам на луну?

Я повел тебя в синие дали.
Все смеялась, вдыхая цветы.
Расскажи, как тебя целовали,
Расскажи, как целуешься ты.

Журавель у глухого колодца
Сорок лет все скрипит и скрипит.
В том окошке никто не смеется,
Но стекло отраженье хранит.

С поцелуями лезут старухи
И горит под ногами земля.
Молодые красивые шлюхи,
Словно крысы, бегут с корабля.

Я – римлянин периода упадка.
Я духом пал. Я жалок и смешон.
И варвары теснят со всех сторон,
Когда в душе – ни строя, ни порядка,
В руке не меч, увы! лишь рукоятка.
Земная пыль на пурпуре знамен.
Взгляни окрест: какой ужасный сон!
Куда бежать мне от себя? Загадка!
Я поднимусь, чтоб в эту землю лечь,
На рубежах предательства, засады.
Все – вдребезги! Все выпито с досады.
Глумится чернь. Но не об этом речь.
Что жизнь и смерть? Обходят стороной.
Но только так я стал самим собой.

Вернулась шарманка,
О чем-то вздыхая.
Вернулась шарманка,
Ночами рыдая.
Страдает шарманка,
Стирая улыбки.
Рыдает шарманка
С душой первой скрипки.

Влекут ли мечты небывалые,
Цветут ли цветы запоздалые,
Все так же рыдает шарманка,
В Париже она – чужестранка.

Все так же шарманка
О чем-то жалеет,
Все так же шарманка
Грустит и стареет.
Страдает шарманка,
Стирая улыбки,
Рыдает шарманка
С душой первой скрипки.

С глаз долой! Среди белого дня
От любви я своей отступил.
Только как ты теперь без меня?
Я подумал и тут же забыл.
Что искал я под вечной луной,
О высоком и низком скорбя?
Ты прошла, словно жизнь, стороной,
Только как я теперь без тебя?