Татьяна Добрусина - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05
И в тот же миг Сэм оказался рядом.
— Что такое? Ч-черт, у вас видик, будто вот-вот взорветесь! Красная вся, что твой огнетушитель!
А я от злости едва не ослепла. Сунула письмо Сэму и выдавила из себя:
— Это так и надо понимать, как я поняла?
Сэм быстро пробежал письмо, потом стал читать его не торопясь, и с каждым прочитанным словом глаза у него делались все шире и шире.
— Господи Исусе распятый, — рявкнул он, — так они ж вас с астероида вышвыривают!
Я ни ушам, ни глазам своим не верила. Вместе мы еще с десяток раз прочли письмо. Смысл слов в нем не менялся. Я готова была взвыть. Убивать готова. Перед глазами всплыла картина: раздетые догола юристы жарятся на медленном огне, вопя о прощении, а я, хохоча, сжигаю их послание на том самом огне, что поджаривает их плоть. Я дико озирала командный модуль, ища, что бы такое швырнуть, сломать, сокрушить — все что угодно, только бы унять жуткое, жуткое бешенство, полыхавшее у меня внутри.
— Ну, сукины дети! — бушевал Сэм. — Ну, слизнячки-помощнички, паразиты!
Юристы представляли интересы фирмы «Секта Моралистов Единого Бога Истинного, Инкорпорэйтед». Письмо ставило меня в известность, что Моралисты уведомили Международный Астронавтический Совет о своем намерении снять с орбиты астероид Атен-1994-ЭА и использовать его как строительный материал для создаваемого ими обиталища.
— Они этого не сделают! — рычал Сэм, прыгая по всему мостику, словно невесомый пинг-понговый шарик. — Вы тут первая. Они не могут вышвырнуть вас, как землевладелец неугодного арендатора!
— Белый человек всегда берет земли индейцев, когда ему заблагорассудится, — прошипела я, кипя от негодованья.
Он не понял и решил, что мой замогильный шип есть признак покорности судьбе.
— Нет этого больше! Теперь — нет. И вот, — Сэм ткнул себя в грудь, — один белый человек, который на стороне краснокожих.
Он был так огорчен, так возмущен, так громогласен в проклятьях, что я чувствовала, как мое собственное негодование потихоньку остывает. Получалось, будто Сэм все мои стенания на взял себя.
— В этом письме говорится, — снова прошипела я, — что у меня нет выхода.
— Черта с два, фигу им, вы не уйдете, — выпалил Сэм. — У меня, леди, тоже юристы есть. И никто не посмеет вас за нос водить.
— Вам-то зачем во все это влезать?
Он бросил на меня молниеносный взгляд.
— Я уже влез. Влез. Думаешь, я смогу спокойно в сторонке сидеть и смотреть, как эти паразиты-Моралисты тырят твою скалу? Терпеть ненавижу, когда какой-нибудь здоровяк старается силу свою показать на малышах.
Тут мне в голову пришло, что по крайней мере частично Сэмом движет желание вползти мне в душу. И в трусики. Он берет на себя роль бравого защитника слабых, а я веду партию благодарной слабачки, вознаграждающей героя своим несколько истощенным телом. Из нескольких слов, оброненных за обедом молчуном-биологом, из своих наблюдений за поведением самого Сэма я вывела, что у него комплекс Казановы: он жаждет обладать всякой женщиной, какую только ни встретит.
И все же — вспышка гнева в нем выглядела вполне искренней. И все же — едва увидев меня, он тут же сказал, что я прекрасна, хотя совершенно ясно, что это не так.
— Не бойся, — сказал Сэм, на лице которого застыло выражение суровой решимости, — я на твоей стороне, и уж мы сумеем отыскать способ колом воткнуть это письмо в жадное брюхо этих адвокатишек.
— Да ведь Секта Моралистов очень сильна.
— Ну, и что? Малыш, у тебя есть я. А на стороне этих жалких молящихся сукиных детей всего-то и есть, что Бог един.
Злость и растерянность все еще бродили во мне, пока мы облачались в скафандры и пока Сэм доставлял меня обратно в мое жилище на моем… нет, на этом астероиде. Я чувствовала, как изнутри меня сжигает бешенство, горечью исходила при мысли о том, что кто-то крадет у меня мой астероид. Они собираются разрушить его и пустить на сырье для строительства своего обиталища!
В другое время я орала бы, как сумасшедшая, и швырялась чем ни попадя, а тут уселась тихохонько на двухместный космокат, на котором мы и отчалили от шлюза Сэмова корабля. Сэма же словно распирало, из него потоком лились бахвальства, шутки, непристойные описания юристов вообще и Моралистов в частности. Он заставил-таки меня смеяться. Несмотря на все мои страхи и бешенство, Сэм рассмешил меня и убедил, что в тот момент я ничего не смогла бы сделать ни с Моралистами, ни с их юристами, а потому стоило ли из-за них узлом вязаться? К тому же мне предстояло решить задачку более животрепещущую.
Сэм. Попытается ли он соблазнить меня, едвг мы окажемся в моей мастерской? А если да, то как стану вести себя я? Собственная неуверенность меня потрясала. Три года срок долгий, но даже думать о том, чтобы позволить этому мужчине…
— Адвокат у тебя есть? — раздался в наушниках моего шлема его голос.
— Нет. Я так полагаю, университет возьмется за мое дело. Юридически я ведь их служащая.
— Может, оно и так, только ты…
Голос его осекся. Я услышала, как Сэм шумно втянул в себя воздух, словно человек, увидевший нечто его потрясшее.
— Это — оно? — восхищенно выдохнул он.
Солнце косо освещало Хранитель Памяти, и высвечивало вырезанные мною фигуры выпукло и четко.
— Не закончено еще, — сказала я. — Да и едва начато, говоря по правде.
Сэм развернул космокат, и мы медленно поплыли вдоль всей композиции. Я видела все недостатки, видела, где следует закрепить, где подправить, где улучшить. Следовало бы хорошенько поработать над оперенным змеем. Мама Килья, Мать-Луна, особенно груба и угловата. Но мне пришлось поместить ее туда, потому что как раз там на поверхность астероида выходила серебряная жила, а мне нужно было серебро для слез Луны.
Даже подмечая слабости и недостатки в своих фигурах, я слышала доносившееся по радио пыхтенье Сэма. И опасалась, как бы он от избытка восторга не задохнулся. С полчаса двигались мы туда-сюда вдоль освещенной поверхности астероида, переплывая затем по виткам спирали на другую сторону.
Громадное преимущество космоскульптуры состоит, конечно, в отсутствии тяжести. Нет никакой необходимости в основании, постаменте, вертикальной линии, отвесе. В космосе скульптура выходит подлинно трехмерной, какой и должна быть. Я намеревалась использовать под изваяние всю поверхность астероида.
— Фантастика, — выговорил наконец Сэм и странно приглушенно звучал его голос. — Прекраснее ничего в жизни не видел. И пусть меня за яйца подвесят, если я дам этим червивым ублюдкам отхапать у тебя такое!
С того момента я и полюбила Сэма Ганна.
Верный данному слову, Сэм поручил своим адвокатам заняться моим делом. Спустя несколько дней после того, как «Адам Смит» скрылся с глаз моих, взяв курс на строительную площадку Моралистов, ко мне обратилась фирма «Киттов и Крилль» из Порт-Канаверала, штат Флорида, США, Земля.
Появившаяся на экране моего коммуникатора женщина оказалась младшим партнером фирмы. Для двух старших партнеров (мужчин) мой случай интереса не представлял. Тем не менее это было лучше, чем услуга моего университета: тамошний юрисконсульт лишь вяло прошамкал, что ни прав, ни шансов у меня никаких, а посему астероид мне следует освободить незамедлительно.
— Мы добились согласия арбитражного комитета MAC рассмотреть спор, — сказала мисс Минди Рурке, эсквайр.
На мой взгляд, она выглядела слишком молодо для адвоката. Особенно меня поразили ее длинные волосы, роскошно ниспадавшие на плечи. Носить такие можно только на Земле. В тех обиталищах, где сила тяжести мизерна, все ее каштановое великолепие взрывом взметнулось бы вокруг головки.
— Значит, мне предстоит Судный день.
— В вашем физическом присутствии необходимости нет, — уведомила мисс Рурке. А затем добавила (и лицо ее слегка нахмурилось в сомнении): — Боюсь, однако, арбитраж, как обычно, будет основывать свои решения на максимуме пользы для максимума людей. Моралисты в своей обители поселят десять тысяч человек. А у вас есть только вы.
Слова ее означали, что Искусство не ставится ни во что в сравнении с утилитарной целью перемолоть мой астероид, расплавить его и пустить металл на каркас искусственного мирка, что приютит десять тысяч религиозных фанатиков, желающих навсегда покинуть Землю.
Сэм поддерживал со мной электронную связь, чуть не каждый день посылал вызов и вел разговоры со мной по часу, а то и больше. В беседах наших места лирике не отводилось, но с каждым вызовом я любила Сэма все больше и больше. Он без конца рассказывал о своем детстве в Небраске — или то была Балтимора? Временами его баллады о детстве шли на фоне омытых дождями склонов холмов тихоокеанского Северо-Запада. То ли он ребенком без конца переезжал с места на место, то ли уже взрослым сплавил у себя в сознании детские воспоминания многих людей и сам стал считать их своими. Я никогда не пыталась узнать правду. Если Сэм считал, что все эти истории из собственного его детства, то — какая разница?
