Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1992 год
В ноябре 1991 года на Союзном Круге казаков в Ставрополе я рассказывал о своих архивных поисках, казаки слушали о себе со вниманием, потом до вечера держали вопросами. Однако и мне что-то перепало из информации. Подошел молодой казак (лингвист, как он представился) и буквально ошеломил меня. Оказывается, тюркский язык до сих пор сохранился кое-где в станицах Дона, только теперь он называется у казаков «домашним» языком, в котором прочно перемешались половецкие и русские слова.
Но самые надежные доказательства своей версии я нашел, конечно же, у Льва Толстого в его «Казаках»: «Молодец казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски». Что тут еще добавить?
...Не сразу Российская империя поглотила обескровленную Степь. Как удав, медленно заглатывала добычу. Сперва всех людей бывшего Дешт-и-Кипчака презрительно называли татарами. За их речь, за их облик, за их быт, наконец. Были донские, белгородские, кавказские, крымские и всякие другие татары. Но тот, кто шел на службу к русскому царю, волей высочайшего указа получал новое имя, не «поганый татарин», как остальные, а казак. (Слово «казак», пришедшее на Русь из половецкой Степи, имеет несколько значений. Впервые оно зафиксировано в русском языке в 1395 году как «козак» и означало «работник», «батрак». Потом этим словом стали называть тюркский народ, обитавший на Юге — на Дону, в Запорожье. Этот народ в исторической литературе часто называли еще «древние казаки» или «праказаки» (Е.П. Савельев и др.). Однако С.М.Соловьев под этим словом уже подразумевает только участника казачьего войска, «бездомовные люди именно назывались у нас козаками». Сперва в XVI — XVII веках казачье войско, как известно, собиралось только из Козаков (отсюда и название), позже, в XVIII — XIX веках, в него принимались служить люди разных национальностей (русские, калмыки, осетины и др.). Так что в формировании современного понятия «казак», безусловно, участвовали и славянские, и другие этносы.) Или даже русский (обычно это относилось к родовитым людям). Едва ли не половина русского дворянства «замешана» на половецкой крови. Мало того, за новоявленными «русскими» закреплялись особые права и привилегии, которые отличали до 1917 года и казачество... И если кто-то теперь посмеет при мне говорить о казаках, как о беглых, «порвавших со своей социальной средой» (так написано в советской энциклопедии), не буду тому верить. Из местных вышли казаки, из половцев! Потому что казаки — народ самостоятельный, а не сброд уголовников. Это же подтверждает и старая добрая книга «Попытки Московского правительства увеличить число казаков на Дону в средине XVII века», ее автор В.Г.Дружинин. Основная мысль книги — заселение Дона русскими — не более чем сказка. «В январе 1646 года пришла на Дон грамота, разрешающая идти на Дон и там селиться... Весной отправили первую партию вольных людей 3205 человек (дается список — из каких русских городов люди)... И сразу же началось обратное бегство их на Русь». В 1647 году прислали других 2367 вольных, но те убежали еще быстрее. Бегство русских людей было не на Дон, а с Дона. «Мера оказалась неудачной», — пишет Дружинин, не приживались русские люди в половецкой среде, поэтому последовал указ Петра I, запрещающий пропускать русских людей на Дон, а казакам их принимать... И опять в этой связи напомню наблюдения Льва Николаевича Толстого: «Собственно, русский мужик для казака есть какое-то чуждое, дикое и презренное существо, которого образчик он видал в заходящих торгашах и переселенцах малороссиянах, которых казаки презрительно называют шаповалами».
Я несколько раз излагал казакам свое прочтение истории, писал об этом в казачью газету и каждый раз удивлялся реакции слушателей — сперва недоверие, а потом интерес. Причем разные были казаки — и атаманы, и рядовые. Но вот такой реакции, как у Михаила Васильевича Братчика, никак не ожидал: он почему-то смутился, опустил глаза, отвернулся и стал будто торопливо куда-то собираться, показывая, что наш разговор вот-вот закончится.
Мы сидели в Архонской, в душном зале, где проходят торжественные собрания (Михаил Васильевич приехал из Владикавказа специально, чтобы поговорить о казачестве), я слушал, как он говорит, и поражался его правильной, изящно аристократической речи, которая в редкость теперь даже для лучших театров Москвы. А знаний у моего собеседника — на энциклопедию хватит. И еще останется. Ведь образование Михаил Васильевич получил «в мирное время», в том Петербурге, где вырос в казачьей семье — сын последнего царского атамана.
Приятные минуты. Передо мной сидел человек, своими глазами видевший настоящих казаков!
Многое я почерпнул из беседы, но и сам не молчал... Не могут казаки согласиться со своим тюркским происхождением, не хотят половцами называться, ведь столько лет внушалось русское, славянское их начало. Однако же...
— Возьмите словарь Брокгауза и Ефрона, — доказывал Михаил Васильевич, — там же ясно сказано: «Казачество составляет одно из оригинальных и крупных явлений жизни двух главных племен русского народа: великороссов и малороссов».
— Нет, не могу с вами согласиться, уважаемый, — как мог сопротивлялся я. — Казаки никогда не позволяли называть себя русскими. На вопрос: «Разве ты не русский?» — неизменно отвечали: «Никак нет. Я — казак». Великороссов они называли «кацапами», а малороссов — «хохлами», и близости с ними не искали. Русскими они стали после расказачивания, в 1920 году. Вернее даже — терцов поначалу записали украинцами, лишь к 1930 году они русскими сделались.
У меня было тайное ощущение, что Михаил Васильевич все это знал уже давно и во сто крат лучше. Но он будто стеснялся своих знаний, своего огромного жизненного опыта, поэтому промолчал, не отозвался на мою реплику, а стал рассказывать о быте казаков, когда они еще были казаками.
(Для точности: казаками у половцев назывались низшие рода войск, наиболее легко вооруженные.)
Многое в тот день мы открыли друг другу. Станичной жизнью всегда вершил атаман, казаки выбирали его кругом, на определенный срок. Прежде в станице много было почетных должностей, без жалованья... Иными словами, казаки сохраняли в быту половецкие традиции. Все чин по чину, как у предков. Украл что-либо казак у казака, за это смерть могли присудить да тут же приговор и исполнить. Однако совсем иным было дело, если грабили русские или польские купеческие караваны. То уже не воровством и не разбоем, а военным промыслом называлось. За него почетом награждали — чужих пощипать не возбранялось. Видно, к слову пришлось, хочу спросить, а знаете ли, уважаемые читатели, как звали самого первого казачьего атамана? С кого в 1570 голу все и началось? У терцов мне никто не ответил, только Михаил Васильевич. Для него такие вопросы что семечки лузгать. Сарык-Азман! Он считается основателем Войска Донского. Он — казак номер один в истории России. Избегая многословия, лишь замечу, что слово «сарык» на тюркском языке абсолютно того же значения, что и русское слово «половец». Другие атаманы, сподвижники Сарык-Азмана, носили тоже тюркские имена: Черкас, Ляпун, Шадра, Ермак, Кабан, Татара... Все они прославились военным промыслом. И само слово «атаман» тоже тюркское — «старший», «верховод» значит... И «есаул», и «бунчук», и «майдан»... Между прочим, мог бы я поделиться и таким наблюдением. В казачьих станицах едва ли не у каждой семьи кличка есть, как бы дополнение к фамилии. Из поколения в поколение передается. Никто не упомнит смысл слова, но передается кличка исправно: Кучай, Бадау, Бирюк, Бутуй, Черкас, Булюя в другие, более пятидесяти кличек мне удалось собрать. А ведь это же половецкие имена... Народная память избирательна.
— Воспитывали в станицах все всех, — продолжал Михаил Васильевич. — Помню, лет 14 мне было, научился курить, иду по улице довольный. Навстречу гвардеец, так он мне такую пощечину дал, что в глазах все перевернулось и потемнело, да еще папиросу огнем в рот вставил. И думаете, этим дело все кончилось? Ничуть. Отец должен был принести гвардейцу бутылку араки — за урок и чтобы извиниться за сына. Таков был обычай.
Первая заповедь у казаков: младший всегда на поклоне у старшего. Исключений не делали.
Вторая заповедь — взаимопомощь: «Свое не сделай, а соседу помоги». Особенно помогали погорельцам, семьям погибших казаков. «Дай до урожая», — просил сосед. И давали.
— А мог и не просить, — просвещал Михаил Васильевич. — Считалось нормальным взять у соседа картошку, кукурузу себе, на еду... Вот в степи работает семья, картошку убирает, подходит путник, набирает котелок или сопетку, и никто слова не скажет, еще и пожелают: «На здоровье». Но если взял больше этой меры — уже преступление. И высечь могут.
