Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1983 год
Надя окончательно успокоилась. Вот так из мухи делают слона, из кишечно-полостного полипа — гиганта мысли. К чему усложнять, когда все достаточно просто?
И поморщилась, ощутив слабый и в то же время неприятно болезненный укол от еще раз затухающим бликом мелькнувшей мысли: «А вдруг все и в самом деле не так просто?»
— Игорь, — пилот сидел в кресле напротив Краснова, — давай еще раз попытаемся разобраться. Скажи как эколог, хотя бы теоретически это возможно — чтобы кораллы развились до уровня интеллекта?
— Ты же знаешь, Боб: почти все верят в существование разумной жизни в других мирах, но пока разума нигде не обнаружили. А теоретически... Чего-чего, а теорий хватает. Однако что считать интеллектом? О критериях разума существует много спорных точек зрения. Одни философы считают, что разум — это умение трансформировать окружающую среду в собственных интересах, например, добывать полезные ископаемые или строить города. Но ведь бактерии-металлофаги куда раньше людей начали добывать из почвы и морской воды чистые металлы, а обладатель прекрасно развитых конечностей — осьминог — живет порой в собственно можно, так сказать, построенных поселениях. Интеллект, утверждают другие, проявляется прежде всего в употреблении обширного числа речевых символов, в способности к абстрактному мышлению и анализу, в умении решать математические задачи. Многие в интеллекте видят способность понимать и контролировать взаимосвязи. А есть и совсем широкая формулировка, по которой разум начинается с осознания себя. Ну, по этому определению на практике судить вообще о разуме невозможно. Стоит себе, скажем, баобаб тысячу лет, и кто его знает: вдруг он давно уже осознал и себя, и собственное место в мироздании, вполне ими удовлетворен и философски!
— Но разработаны же специальные системы для определения интеллекта, тесты, шкалы...
— Однако единой системы нет. Наверное, все-таки невозможно провести четкую линию между разумом и неразумом. И судить, что отнести по эту сторону, а что по ту...
— Вот видишь: судить невозможно, а мы судим. Каждый день судим, каждую минуту, на каждом шагу уничтожая какую-то жизнь — бактерии, насекомых, скот, баобаб твой, насчет которого ты сейчас острил. А вдруг он и в самом деле разумен? Или есть гарантия, что нет?
— Абсолютной, стопроцентной гарантии дать невозможно, Боб,— пока чал головой Краснов. — Существует определенная вероятность, что это баобаб окажется как-то по-своему разумен. Но с позиции всего человеческого опыта вероятность подобная ничтожна.
— И потому сбрасывается со счетов.
— Сбрасывается. Органическая жизнь зиждется на движении из одной формы в другую. Иначе не было бы эволюции.
— Так уж бы и не было? — усомнился в категоричности последнего утверждения Чекерс.
— Скорее всего не было бы, — поправился Игорь. — Я все же считаю, что разумная жизнь должна уметь влиять на окружающую среду для достижения отдаленных, несиюминутных целей, значит, при необходимости и видоизменять гетерогенную органику.
— Выходит, что Человек — единственное явно разумное существо и потому имеет право другие существа «при необходимости видоизменять». Так что же нам мешает «видоизменить» горстку кораллов? Или, раз тебе показалось, что они тоже умеют воздействовать на среду, их можно считать разумными? — Ты же сам спросил меня про теорию, Боб. Теоретически колония коралловых полипов могла эволюционировать до образования интеллекта, как любое другое живое существо. Тем более на незнакомой нам планете.
— Не вижу последовательности, Игорь. Кораллы воздействуют на твою руку, на угрожающую тебе барракуду — и ты предполагаешь в них разум и готов поступиться ради них жизнью. Но вот на тебя пытается воздействовать барракуда — и ты объявляешь ее хищником и палишь из станнера, чтобы убить ее. Где логика?
— Я человек, Роберт, и сужу человеческими мерками. Когда на тебя мчатся с разинутой пастью, трудно в этом усмотреть попытку к контакту. Скорее всего это обычные действия крупной хищной рыбы, типичные для любой открытой экосистемы, где идет борьба за выживание. А вот кораллы проявили себя нетипично.
— Перечисли эти нетипичные проявления, если тебе нетрудно, — Черкерс приготовился загибать пальцы. Или, вернее, отгибать, подумал Игорь: сам он, когда вел счет на пальцах, всегда раскрывал ладонь и начинал загибать пальцы с мизинца, — Роберт же выставлял сжатый кулак и на счет «раз» выпрямлял большой палец...
— Фактов немного, — сказал Игорь. — Первое. Ночью, в белом свете, кораллы дают розовые оттенки, а под прожектором и даже после его выключения наблюдается сложное цветное свечение, в котором может заключаться информация. Второй факт. Вчера, когда я хотел отломить коралловую ветвь — не нечаянно, как во время ходьбы по дну, а специально, — то мне на мгновение сковало руку, словно кто-то невидимый пытался попросить не делать ему больно. И, в-третьих, эпизод с барракудой. Она была блокирована при таких обстоятельствах, что я усматриваю в этом лишь одну цель — дать нам с Надей уйти...
— Хорошо. Теперь давай я объясню эти факты по-своему. Начнем со свечения.— Роберт вернул в кулак один из трех отогнутых пальцев.— Не мне тебе рассказывать, сколько в природе люминесцирующих животных. Какими только цветами они не светятся: кто белым, кто желтым, кто багрово-красным. Пойдем дальше, насчет «скованной» руки. Ты сам говорил, что руку тебе могло свести просто от усталости. Могло ведь?
— Могло.
— Вот видишь. И последнее. Вовсе не обязательно, что барракуду кто-то держал, не пускал к вам. Почему бы не предположить, что на нее так странно подействовал станнер?
— Я расшифровал кое-что из записей на лабораторном компьютере, — возразил эколог. — Эта барракуда невосприимчива к станнеру. У нее четыре моторнодвигательных центра, дублирующих друг друга: невероятный запас жизнестойкости. Дать импульс, способный перекрыть диапазон всех четырех центров, наша стан-игла не может. В лучшем случае парализуются два, но барракуда этого даже не почувствует.
— Вот как? Но даже если допустить, что некое силовое поле возникает и генерируют его кораллы, то оба случая могли все-таки быть проявлением элементарного защитного инстинкта. Морской угорь, например, генерирует для защиты электрический заряд. Или актинии. Наше силовое поле может оказаться чем-то наподобие их стрекательных нитей. Нагнулся ты за веткой — щелк, включился блок защиты, агрессор остановлен. Разогналась барракуда в атаке, приблизилась к коралловому кусту, тут-то и включилось силовое поле. Вы-то стояли тихо, не шевелясь.
К удивлению Чекерса, Игорь не стал спорить.
— Да, ты прав, — сказал он, — это не более чем догадка. И собственными силами нам не разобраться. Но все же... Кораллы существуют колониями, а разговоры по поводу «коллективных интеллектов» давно ведутся на Земле. И мне, как человеку с Земли, легче допустить, что мириады разрозненных полипов связались в сложную единую структуру. И предположить, что у этой структуры вероятность разумности больше, чем у любого баобаба. И если, прилетев домой, мы выясним, что кораллы были разумными... Слышишь, Боб, я говорю «были»!
Чекерс посмотрел Игорю прямо в глаза:
— Что ты предлагаешь?
— Уничтожать колонию кораллов нельзя!
— То есть нельзя взлетать?
— Ты представляешь, какие будут последствия взлета? На самой малой ионной тяге средняя температура воды в радиусе шестьдесят метров вокруг дисколета поднимется до восьмидесяти градусов по Цельсию. Рыбы погибнут все. А кораллов в лучшем случае уцелеет процентов десять-пятнадцать.
— Слушай, Игорь, — непривычно тихо и как-то просяще обратился Роберт к экологу, — а может, колония выживет, восстановится? Ведь за века существования у нее должна была выработаться жизнестойкость. Как у той барракуды.
— Возможно, если это колония обыкновенных кораллов. Тогда и разговор вести не о чем. А если предположить, что это мыслящая структура, то на восстановление рассчитывать не приходится. Чем сложнее мозг, тем чувствительнее он к обширным травмам. К тому же кораллы живут в идеальной экосистеме, они неуязвимы, давно уже неуязвимы, а потому не готовы к таким неведомым катаклизмам, как тепловой удар. Это будет конец.
— Короче говоря, — задумчиво протянул Чекерс, — есть два варианта: либо взлетать, либо не взлетать. Первый мы обсудили — колония при взлете, по всей видимости, будет уничтожена. Результат нежелательный...
— Недопустимый, Боб.
— А если мы останемся... — Пилот пробежал пальцами по клавиатуре компьютера и прочитал ответ. — Система жизнеобеспечения дисколета отдельно от прицепа сможет нормально функционировать 108,72 суток. Выходит, мы можем отсидеть на дне еще сотню дней, наблюдая кораллы, а потом все равно придется стартовать. Что это даст?
