Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02
Я была и там и там, но таилась, и никто не мог сказать мне, что меня ждет записка.
— Расскажи мне, как ты делаешь походку, — говорит он. — Расскажи, почему твои люди такие… ну, как это объяснить? Не показные. Не как у меня, мои все такие очевидные, но твои, — мне потребовалось время, чтобы понять, насколько они хороши. Ты более чем хороша, ты… ты художник. Чем больше я смотрю на тебя, тем больше я вижу.
Я качаю головой. Встречаться с ним было ошибкой, он делает мне больно, не желая этого, он заставляет меня видеть всю иллюзорность моего существования. Мне бы надо спросить его о странном белом свете в кафе, Вермееровском свете, и как он краснеет. Но я не могу.
— Я не могу с тобой разговаривать, — говорю я.
— Ты не можешь вот так уйти, — говорит он. Он хватает меня за руку, и я чувствую его руку сквозь перчатку. Я шарахаюсь в сторону.
— Нет, — говорю я. — Это была ошибка.
Все в баре глазеют на нас, но меня это не волнует. Когда я поворачиваюсь и ухожу, он не останавливает меня.
Вверх по лестнице и на улицу, мимо зеленоволосых шлюх, дрожащих в своих шортах. Я все время оглядываюсь посмотреть, не идет ли он за мной, но он не идет, и вот лифт, и я снова в безопасности зеленой комнаты. Бросаюсь в кресло, сбрасываю Мика и плачу. Сижу, невидимая, и плачу и плачу. Не знаю, что делать.
Он отнял это у меня. Я не могу вернуться туда: что, если опять столкнусь с ним? Но что я буду делать без ВР? Как мне отказаться от нее? Как я буду проводить свои дни: смотреть видео, сидеть в своем кресле, делать свою работу, обрабатывая информацию и пересылая ее по модему, целыми днями ни с кем не разговаривая, и единственным развлечением будет визит моих родителей? Я его ненавижу. Ненавижу за то, что он сделал с моей жизнью.
«Ты прекрасна», — сказал он мне. Но я знаю, что это неправда.
Я не могу обойтись без зеленой комнаты. Я таюсь, начинаю делать новую личность, копию, на которую никто не обратит внимания.
Нечего делать, не с кем поговорить. Я могу найти сервисную службу, заплатить вступительный взнос и оплачивать время, которое я буду использовать. Он местный, как и я. Если я уйду из местной сети, мне не придется встречаться с ним. Но это слишком дорого для меня. Моей зарплаты едва хватает на жизнь и на оплату приходящей уборщицы. Мне нужен местный доступ. Как наркотик.
Я даже не решаюсь взять в руки символы моих личностей. Я не хочу видеть отражения в зеркале. Только рубиново-красные перчатки, танцующие в темной комнате.
Моя система сообщает мне, что мне пришло письмо. Электронная почта.
Раньше я не получала ничего, заслуживающего внимания. Никто не знает моего системного адреса. Это он, он просто волшебник. Я осматриваю зеленую комнату, не обращая внимания на письмо, до тех пор, пока не нахожу то, что искала, крохотного мерцающею скарабея, иссиня-черного жучка, притаившегося около двери. Он, должно быть, прицепил его, когда взял меня за руку.
Что теперь? Я смотрю на жучка и пытаюсь решить, что делать. Не принимать письмо? Принять и не читать? Он поймет мое молчание. (Но он знает мой адрес. Что я должна делать, изменить линию доступа? Придется, а это стоит денег).
Поэтому я принимаю письмо и воспроизвожу его. Разворачивается экран, плоский, как окно, как видео. Несколько мгновений он будет перламутрово-серым, переходное время в ожидании рождения.
Маленький человечек в кресле на колесиках весь состоит из огромной головы с заостренным подбородком, редеющими волосами и быстрыми глазами. На самом деле у него есть не только голова, но и тело с короткими крепкими ногами и короткими мускулистыми руками. Персонаж с картины Веласкеса, гном.
— Привет, — говорит он.
Это запись, поэтому мне не надо отвечать. Он чуть поворачивается в кресле. Я сижу очень тихо. Это я очень хорошо умею.
— Я иду ва-банк, — говорит он. — У меня есть ужасное чувство, что я ошибся. Но была такая теория о Тулуз-Лотреке, что одной из причин, почему ему удавалось так щедро рисовать своих персонажей было то, что он не был одним из них. Остальные люди в системе проецируют самих себя, а я нет. Я никогда не воссоздаю себя в ВР.
Он останавливается и утирает рот рукой. Его плечи перекатываются. Я думаю, чем же это его так скрутило, что исправить гены было невозможно? Так же, как со мной? Вирус, который должен был исправить его генетический код, был ошибочен и только ухудшил дело? Таких, как мы, немного.
— Не знаю, что отличает тебя, — продолжает он. — Может, ты просто гений в виртуальной реальности? Мне надо поговорить с тобой, — и добавляет: — Никто больше не понял, только ты.
— Я думаю, что это ошибка, — говорит запись. — Я даже не уверен, что отправлю это. Но если я отправлю и ты захочешь связаться со мной, оставь сообщение на Луне для Сэма. Черт, я даже имени твоего не знаю. Алисия.
Запись обрывается без прощального приветствия.
Сторк. Она единственная личность, которую можно надеть, отправляясь на Луну. Сильная, немного нахальная. Она чувствует себя как рыба в воде, когда входит в Техно-бар, где за окнами виден лунный пейзаж: нагромождение камней. Сторк могла бы работать на лунной станции.
Он узнает меня, сразу. Он опять высокий (конечно, а у меня почти всегда длинные волосы; это то, чего так мучительно хочешь, что не можешь удержаться). Он отвлекается от своего пасьянса; голубоглазый, рыжий викинг в спортивном костюме, на котором вышито «Сэм».
— Привет, Сэм, — говорю я. — Я Сторк. Я думаю, может, ты прав насчет Тулуз-Лотрека.
Не то, чтобы я действительно так думала. Я не считаю, что меньше воспроизвожу себя, чем все остальные, что я объективнее других. Но люди вроде нас с Сэмом просто тратят на это больше времени. Мы совершенствуем наше искусство.
— Я хочу у тебя кое-что спросить. Например, как ты краснеешь?
Вот такая Сторк, очень прямолинейная. Он долго молчит. А потом смеется глубоким мужским смехом. Как он это делает, это я тоже хотела бы узнать.
— Ты прекрасна, — говорит он.
Рэй Олдридж
Фабулариум[10]
Моя смена в Фабулариуме — самая тихая, в предутренние часы, когда Срединная набережная практически пуста. Много лет назад я работал в дневную смену и по вечерам, но теперь мне уже не доверяют это ответственное время.
Днем на набережной толпятся туристы, свежеобработанные в общественных храмах Дилвермуна. Все, чего они хотят — это баек, которые они могли бы с гордостью рассказывать потом домашним.
Вечерами набережная кишит одиночками в поисках любви. Они рыщут между эйфориями и сексориумами до тех пор, пока не найдут себе партнера, а потом иногда забредают и к нам в Фабулариум Они хотят услышать легенды, которые возвысили бы их в глазах спутников, и ничего плохого в этом нет. Они дают неплохие чаевые, но меня деньги не интересуют.
Уровнем выше над нами находятся Северные погрузочные доки, а уровнем ниже — район притонов Хоплоро, один из самых больших и самых беззаконных в нашем секторе. Оттуда к нам идут по набережной несчастные создания, так что мой пост расположен в самом удобном месте.
В тихие ночные часы мои настоящие клиенты возникают беззвучно в дверях и стоят там, щурясь от света. Я не могу излечить их, но могу предложить утешение.
Я пробрался сквозь толпу уборочных машин, заполняющих Набережную во время пересменка. Я немного опаздывал. Со мной это случается. Конечно, у меня есть встроенные часы, но все же я уже стар.
Когда я добрался до Фабулариума, Квихралс уже нетерпеливо топталась возле занавесей, что закрывали входную дверь, выразительно поглядывая на часы, болтающиеся на ее костлявом запястье.
Квихралс — человеческая женщина, несколько старомодная, высокая и тонкая, судорожно-веселая.
— Опоздал, Чагон, опять опоздал, — прочирикала она. — Ну и что теперь с тобой делать?
Она работает в Фабулариуме гораздо дольше меня, и очень гордится своим старшинством и своей принадлежностью к человеческой расе. Квихралс думает, что я тоже человек; она часто говорит мне, что «мы, люди» — лучшие мифотворцы, чем представители любой другой расы. Я не знаю, почему она так думает. Интересно, что она скажет, если когда-нибудь узнает правду — что я всего-навсего механоид, создание из стали и пластика, начиненное умной электроникой. Я думаю, она разозлится так же сильно, как и удивится.
— Извини, — сказал я.
Она махнула рукой:
— Ничего страшного. Иногда ты приходишь раньше. Это вносит интригующее разнообразие. Мне уже пора, но я тебе там оставила кое-какие наброски. Сегодня хорошо идут мифы о сотворении мира, с сильным уклоном в сторону океанических культур, непонятно почему. Я записала свои соображения на одной из панелей; просмотри их, если будет минутка.
И она убежала.
Я отодвинул занавеси и вошел. Когда я устроился за пультом, то первым делом стер все данные, которые Квихралс так заботливо подготовила для меня. Моих настоящих клиентов не так легко классифицировать по категориям; они не следуют моде и не поддаются настроению момента.
