Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 02
Вжиться в ВР — это талант. Когда кто угодно может стать кем угодно и каким угодно, борьба за первенство обостряется. Каждый может иметь идеальную фигуру, идеальные ноги, руки, волосы, губы, одежду стоимостью в сотни тысяч монет. Нужно что-то еще, и, что самое главное, это не дается ни деньгами, ни генетической рукой матери-природы, ни случайностями или превратностями судьбы или бедствий, а только разумом. Там, когда я — Лилит, или Алисия, или Тереза, это чистая энергия, чистое пламя разума, горящее, как электронная свеча Пляска электронов в пламени.
И можно ли по танцу определить, кто танцует?
Ну я-то могу, детка, и в этом вся штука, верно? У меня есть система ВР. Ну конечно, не самая лучшая — это всего-навсего сидячая система, и перчатки у меня подержанные. Но это хорошие перчатки, английские, производства «DNR». Шлем обошелся мне в такую сумму, что вы даже представить себе не можете, — «Мицубиси», не самый дорогой, но один из лучших. Не тяжелый, это очень важно, когда я ношу его подолгу. Я надеваю перчатки и шлем, и вот наступает момент черноты в визоре, пока система включается в работу, и ни звука в ушах, и я плыву, растворенная в довиртуальной тьме, как будто я еще на свет не родилась.
Я в гардеробной. Это маленькая сумеречная комната с зелеными стенами, похожая на актерские гримуборные. Я могу видеть перчатки на своих руках, рубиново-красные, как волшебные туфельки из страны Оз, но лица в зеркале не видно. И понятно, ведь я еще не выбрала его.
Иногда я выхожу невидимкой. Это называется таиться. Когда мне исполнилось восемнадцать и я в первый раз получила полный доступ в систему, включая программы для взрослых, я таилась все время. Пару лет я не имела тела, не разговаривала ни с кем. Просто наблюдала. Так сказать, знакомилась с местными обычаями. Я стала знатоком личностей. Я могу сказать, когда человеку не подходит выбранная им личность, например, когда восемнадцатилетний мальчишка пытается сойти за тридцатипятилетнего Кэри Гранта. Но больше всего мне нравилось смотреть, как кто-нибудь делает это классно, так что забываешь, что это всего-навсего сконструированная личность, — и вдруг появляется какая-нибудь натяжка. Тогда говоришь про себя: «Вот ты и попался». Потому что я сама поступила бы так же.
Через некоторое время мне это надоело. Тогда я построила зеленую комнату. Первой я сделала Сьюлию. Я не собиралась ее использовать, я просто знала, что она потрясающая. Сьюлия самая значительная из всех моих личностей. Она высокого роста, и водопад каштановых волос прорезан пшеничными прядями. Под гладкой кожей играют мускулы, и от нее веет невинной дикостью. У нее очаровательная открытая улыбка. Я носила Сьюлию в зеленой комнате часами, просто была ею. А потом я снимала шлем, и приходилось вспомнить, что я — это всего лишь я. Это я ненавидела.
Но я недостаточно крутая, чтобы носить Сьюлию. Я создала ее первой, но использовала первой не ее.
Я начала с Терезы. Тереза бледна, одета в мягко струящиеся платья розовых и бледно-зеленых тонов, которые в сочетании с ее светлыми волосами вызывают ощущение весны. Тереза не заполняет собой комнату, она скорее воздействует как аромат. Тереза хорошо слушает, поэтому люди склонны доверяться ей. Люди говорят самое неожиданное, сокровенное, если им позволить. Быть Терезой легко, потому что она очень тихая. Людям кажется, что она спокойная. Я могу быть очень тихой.
Сегодня я, наверное, выберу Алисию. Эту личность я ношу чаще всего.
На столике за баночками с кремами лежит несколько вещиц. Розовый бутон — это Тереза. Если я беру розу — я становлюсь Терезой. Я беру тонкую золотую цепочку, и вот я — Алисия, изящная женщина с длинными волосами теплого каштанового цвета, подобранными наверх на французский манер. Почти у всех моих личностей длинные волосы. Меня это беспокоит, но ведь мои собственные — мышиного цвета и жидкие, а мне всегда так хотелось иметь длинные волосы, хотя с ними многовато хлопот. И все равно, это уже становится чем-то вроде почерка. Они все должны отличаться, быть индивидуальными.
Алисия смотрит на меня из зеркала, ее гладкие загорелые руки обнажены, на ней простая шелковая сорочка цвета слоновой кости. Это Алисия, простая, естественная и прямая.
Указывая перчаткой, я двигаю себя к двери. Открываю дверь и выхожу в мир.
Доступ всегда происходит через большое фойе, с развешанными списками. Я изучаю списки, пропуская игры: «Иллюминаты», «Башня рыцарей», «Ктулу», «Наездники Вуду», «Международный Шпион». Я ищу места. «Док» — это классно, там я была. В «Черной Дыре» забавно. В «Кошмаре» скучно. Мое любимое место — «Мадам де Сталь». Тыкаю пальцем в список, открывается дверь лифта. Войти. Сделать глубокий вздох.
Лифт открывается в длинную комнату, похожую на Зеркальный Зал в Версале. Слева — окна, выходящие в сад, справа — огромные зеркала в позолоченных рамах, между ними — дверь в Салон. Я направляюсь в кафе, это через три двери.
— Привет, Алисия, — говорит Поль-Мишель, бармен. — Шампанского?
— Бокал бордо.
Поль-Мишель встроен в программу. Он выслушивает ваши излияния и никогда не забывает ваших имен. Проблема только в том, что если сисоп отслеживает, то она тоже все слышит.
В кафе всего несколько человек, у окна сидит парень, я его раньше никогда не видела. Хорошая работа. Так вписывается в это французское кафе. Случайно или нет, но свет падает на него словно на портретах голландских мастеров. Вермеер. Его юное лицо — игра света и тени. Пухлые губы и темные глаза. Лицо ангела.
Он интересен. Все мужчины привлекательны, но преобладает цинический тип прожигателя жизни, как будто все покупают лица в одном магазине. Его лицо не выглядит искусственным. Оно кажется настоящим. Разумеется, это не так, но оно кажется таким. Вот это работа.
Я смотрю на него, и он улыбается мне, чуть застенчиво. Я беру свой бокал красного вина и сажусь наискосок от него. Чтобы двигаться, мне нужно только показать пальцем, и система проведет меня через помещение, при этом интерфейс преобразует так, как будто я иду. Я запрограммировала походки для всех моих личностей, используя контрабандную программу: у Сьюлии мужская походка, повадка гепарда, но Алисия движется изящно. Мне нравится думать, что, судя по походке, в юности она, наверное, занималась в танцевальном классе. Я бы хотела заниматься в танцевальном классе.
— Привет, — уговорит он. — Я Иан.
— Привет, Иан, — отзываюсь я. — Я Алисия.
Деревянная крышка стола поцарапана. На улице чудесная погода, чистое небо голубеет, и люди гуляют по Елисейским Полям. Эйфелева башня не видна, но мы могли бы ее увидеть, выйдя на улицу.
Обычно люди спрашивают что-нибудь вроде: «Вы часто здесь бываете?» или «Вы местная?», имея в виду, попали ли вы сюда по местному вызову или через сервисную систему. Я всегда вру, что через систему. Но он не спрашивает об этом, а говорит:
— Подходящее место, чтобы делать наброски или писать стихи.
— Вы художник? — спрашиваю я.
И так ясно, что да. Глядя на него, я могу видеть его искусство, он сам — воплощенный шедевр.
Он качает головой.
— Мне просто нравится здесь, — говорит он.
Не знаю, что он имеет в виду — кафе, или Салон, или вид из окна. Он бросает взгляд в окно, я тоже. Парочка неторопливо идет под руку. Она — рыжая, бледная, типичная французская девочка, он — темнокожий, похож на моряка. Оба безукоризненно просты. Он останавливается завязать ей шарф, и в этот момент я бы хотела быть ею — это странно, ведь в настоящий момент я Алисия, вся такая цельная и грациозная. Я — то, чем хочу быть. А эта парочка даже не настоящая, они всего-навсего оконная заставка, смоделированная сисопом, системным оператором, которую, кстати сказать, зовут Кассия, мы с ней иногда болтаем.
Я оглядываюсь, Иан смотрит на меня. Интересно, заметно ли на моем лице смущение.
— Ты так прекрасна, — говорит он.
Горло у меня сжимается, и я чувствую себя пойманной, раздетой. Почему он так сказал?
— Здесь каждый может быть прекрасным, — говорю я. Хотелось, чтобы это прозвучало милой, ничего не значащей фразой, а вышло обескураживающе. Он краснеет.
Это классный момент, интересно, как он это делает. Моя программа не позволяет мне краснеть.
— Копии с прекрасного обычно не бывают прекрасными. — говорит он. — Они безупречны, но все похожи друг на друга.
— А в чем же истинная красота? — спрашиваю я, уже приблизительно представляя себе, что он собирался сказать. Что-нибудь об оригинальности.
— В настоящей красоте, — говорит он, — всегда есть какая-то странность, асимметрия.
Алисия ни в коей мере не асимметрична. Я сделала ее похожей на танцовщицу. А теперь он заставил меня подумать об Алисии как о чем-то отдельном от меня.
— Не уверена, что правильно поняла тебя, — говорю я легко.
Он качает головой:
