Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1984 год
Я и руки мыл в озере, и купался, но, сколько ни принюхивался, запаха рыбы не почувствовал.
Да, Сиваковка не та, что продолжает жить в памяти людей... И Ханка, и Приханкайская низина не те, что описаны и Пржевальским и Арсеньевым. Хорошо это или плохо? Вопрос нелепый. Это свойство времени — меняться и менять все вокруг.
Сегодняшняя Сиваковка — это рис. Сердце рисовой системы — насосная станция. Внушительных размеров кирпичный корпус на подводном канале, окруженный сложнейшей сетью искусственных водоемов. Главный зал этого сооружения ровным гудением машин, рядом выступающих из пола круглых электродвигателей напоминает машинный зал гидроэлектростанции.
Начальник Сиваковской насосной станции Николай Петрович Стужин. На вид ему около сорока. Живой, общительный, он из тех Стужиных, что вместе с первым поколением сиваковцев обживали эти земли.
— Наша станция по-своему уникальна,— заговорил он.— Мощность ее — пятьдесят восемь кубов воды в секунду. Станция может работать как на орошение, так и на осушение. В перспективе она будет обслуживать тридцать шесть тысяч гектаров рисовых систем. Короче, большое дело делаем.
— И соответственно — большой удар по природному равновесию?
— Это как считать,— оживляется Стужин.— Если так ставить вопрос, то все, что бы ни делал человек, имеет свою оборотную сторону. А рисовые системы, если хотите знать, дают и зерно... и помогают сохранить рыбу. Рыба-то, что вес нагуливает в чеках и каналах, в озеро обратно потом идет. У насосов разворот лопастей большой, рыба свободно проходит станцию и туда и обратно.
— И что? Совсем не бьется?
— Почему не бьется? Вопрос в том — сколько? У себя на станции мы со специалистами проверяли. Ставили особый сачок — метр на метр, у каждого насоса на десять минут. И все, что в сачок попадало, вываливали на поднос и считали. Так, из 540—560 поврежденными оказывались десять-пятнадцать рыб. Много это?
— Да вроде нет.
— Конечно, рыбы меньше становится, поскольку места нерестилищ забрали под рисовые поля. По-хорошему, рыборазводный завод здесь нужен.
— Но ведь есть решение о строительстве Вадимовского рыборазводного хозяйства?
— Есть. Только когда это хозяйство еще будет. А мы-то уже лет десять, как отняли у рыбы эти земли, а взамен — ничего. Ведь если вы с кем меняетесь, вы ж не скажете: «Дай мне твою рубаху, а свою я тебе как-нибудь потом отдам. Походи голый». Кто согласится на такой обмен? А природа что, природа — она молчит. Да и вообще, это игра в слова: «берем у природы». Не у природы берем, у себя.
В начале своей поездки я потратил несколько дней на хождение по разным учреждениям Владивостока, хотел получить информацию о том, что происходит с озером в последние годы. Наконец добрался до института Союздальгипрорис, того самого, усилиям которого как раз и обязаны озеро и Приханкайская низина своими изменениями. Но, к сожалению, сотрудник института, с которым я встречался, Евгений Кузнецов жаловался на недостаток информации: «Проблема изучения озера — все еще открытая проблема. Будем надеяться, что после недавней научно-практической конференции, проходившей у нас в городе, вопрос этот сдвинется с места. Пока же мы нередко вынуждены обращаться к результатам экспедиции пятидесятилетней давности».
Оттуда, из Владивостока, озеро Ханка представлялось мне беззащитным перед технической мощью человека. Острота этого чувства начала отступать здесь, в Сиваковке, в разговорах и встречах с теми, кто непосредственно «сотрудничает» с озером.
...Навстречу нам из-за руля пикапа, перехваченного прямо на улице, вылезал человек крепкого сложения, загорелый, в желтой робе, напоминающей стройотрядовскую форму, в тяжелых башмаках. Внимательные живые глаза. Заместитель директора Дальневосточного научно-исследовательского института гидротехники и мелиорации Алексей" Серафимович Тур. Он тут же дал согласие съездить вместе с нами на рисовые поля, попросив три минуты его подождать,— «только отгоню машину».
— Итак,— спросил он, влезая в нашу машину,— что вас интересует?
— Да вот,— заговорили мы, заражаясь его энергией и оживлением.— Рисовые поля, конечно, очень радуют глаз и нужны, но удручает плата за них. Ведь если сравнить с тем, что здесь было...
— А вы так хорошо представляете себе, что здесь было?
— Ну, может, и не очень хорошо, но многое знаем по рассказам, кое-что читали...
— Ну-ну. Значит, читали... Приехали увидеть гармонию разума с природой, стали перед ней лицом к лицу и ничего не видите? Плохо смотрите!
Я, например, знаю эти места не по рассказам: когда-то проектировал сиваковскую рисовую систему. А когда она начала давать рис, ушел в институт ДальНИИГиМ. У него в Сиваковке постоянный стационар и опытное хозяйство. И теперь на месте изучаю, выясняю, так сказать, что мы здесь напроектировали. Так что говорить о том, что здесь было и что стало, мне как-то легче, чем вам. Едем!
Коля послушно рулил туда, куда указывал Алексей Серафимович, ставший полновластным хозяином в нашей машине, а я, чувствуя, как стремительно разбухает голова от лавины сведений, старался понять хотя бы самое основное.
— Чем была Сиваковка в конце пятидесятых годов? В хозяйственном отношении это было вымирающее село. Да-да, вымирающее! Если б сюда не пришла мелиорация, Сиваковки, может, и на карте не было бы. Совхоз возник здесь только в 1968 году. А тогда это были небольшие площади пахотной земли и сплошные болота. И проехать здесь можно было только на лошади. Едешь верхом и ногами до воды достаешь. А если пешком, то только в болотных сапогах. И то проваливаешься до пояса.
Я даже сомневался — построим ли мы вообще здесь канал, пройдем ли? Теперь прикиньте, какой была хозяйственная ценность этого массива.— Алексей Серафимович говорил спокойно, без нажима.— Коровы сиваковские дальше двухсот метров от села в эту сторону не ходили — воды по брюхо. Косить выезжали на лодках... Ханка, она ведь как: хотела — уходила, хотела — приходила. Постоянных границ никогда не имела. Вы только представьте: в котловане под насосную станцию на глубине одиннадцати-тринадцати метров мы находили захороненные деревья. И стволы их можно было тесать топором! Они не разложились и не отвердели. Короче, природа здесь всегда работала. Буйствовала. А озеро и сейчас не успокоилось — многолетний цикл его колебаний — три метра. На протяжении десяти лет уровень воды в Ханке то поднимается, то опускается. При том, что озеро мелководно, а берега пологие, зрелище это внушительное. Берег обнажается и затопляется на десятки метров.
И вот от такого-то капризного характера озера полностью зависели все эти земли. А сейчас... Остановите машину... Смотрите... Под вами сухая дорога, вон стога, вон коровы, вон насосная станция. Вокруг тысячи гектаров риса! Мы ведь даже не вернули эти земли человеку. Мы их создали! И они работают...
Я уже знал от Алексея Серафимовича, что рис в Приморье начали сеять еще в начале века. И он дает до тридцати центнеров с гектара. Иными словами, рисовые системы, по-видимому, самый оптимальный вариант использования здешних земель. Пшеница или овес на этих осушенных землях начали бы давать урожай лет через пятнадцать, не раньше. Сегодня вот эта система дает по 15—18 центнеров с гектара. Немного. Причина одна — здесь никогда не было пашни. Люди пришли на болото, осушили его, распахали. А потом начала проседать и вспучиваться земля в рисовых чеках. А неравномерный уровень затопления означает неравномерные условия для риса. Сама эта система уже устарела, и потому сейчас занимаются здесь отработкой приемов ее усовершенствования. И это нужно не только для Сиваковки. Рис пошел вдоль Ханки на север. Надо, чтобы уже имеющийся опыт учли проектировщики будущих систем.
— А ведь мы могли опираться только на опыт старых приморских рисовых хозяйств.— Алексей Серафимович вновь разгорячился.— Дикого риса, то есть риса в естественных условиях, в этих местах никогда не было. Крошечные системы, которые строили здесь аборигены, были рассчитаны на год-два, от силы на три года урожая. А потом земля становилась бросовой. Ее надо было долго лечить, прежде чем она вернула бы себе прежнюю силу. Кто мог позволить себе такое «лечение»? Дорого! Да и раньше как считалось — осушили, распахали, вот и готовая пашня. Это опасное заблуждение. Пашню надо строить. Именно строить! Как строят дом или канал. Просто брать — и бесхозяйственно и безнравственно.
Постепенно многое из того, что говорил Тур, складывалось в стройную систему здешних дел...
— Почему пустуют чеки? Это пары. Земле нужно восстановить силы после риса. А что такое пары? Просто земля под травой. Ну а если ее как-то использовать, скажем, вместо травы посеять что-нибудь полезное. Ну а что сажать в эти хляби? В системе-то стоит вода. Возникает проблема осушения рисового чека. Как это сделать, не трогая соседних? Вот взгляните,— сказал Тур.
