Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1978 год
И правила (правил?) ни много ни мало — с 1558 по 1603 год, поражая придворных боязнью замужества, невероятной для женщины образованностью и любовью к охоте. Сегодняшний котсолер расскажет эту историю, не без гордости за предков, а для не верящих в нее прибережет свидетеля — собственной бабки кузину, что в прошлом веке присутствовала при вскрытии усыпальницы с детскими мощами, относящейся к началу XVII века. Усыпальница, между прочим, существует до сих пор в церкви деревушки Бисли.
Для поддержания в памяти подобных «исторических историй» в Котсуолде до сих пор проводят местные олимпиады. Главный вид состязаний — поединки «шин-кикеров». Положив руки на плечи друг друга, бойцы пытаются подсечь противника запрещенным обычно приемом — подножкой. До середины прошлого века основой подготовки было битье — «кик» — по голеням — «шин» — молотком или палкой: чтобы крепче и нечувствительней стали. Сейчас, конечно, не то — подготовка ослабла, бьются только до первой крови, а вот бывало...
Здесь, в Котсуолде, под Сайрен-сестером в 1642 году произошла битва между кавалерией Карла I и «круглоголовыми» Оливера Кромвеля. «Кажется, — скажет истинный котсолер, — ОНИ (имеются в виду кромвельцы) выиграли ТУ войну.
Но у нас-то в сражении они потерпели крах!» Эта история тоже не дает покоя котсолерам, и ряженые освежают в памяти победу на регулярных — и для себя, и для туристов — побоищах с дымом, взрывами, падающими лошадьми.
В наши дни побоище кончается легкими ожогами, почетными синяками и кружкой местного, Западного, эля в пабе «Над туннелем». Паб этот молод — он построен в 1780 году, когда сооружали здесь туннель в две с лишним мили, проводя под горой участок канала Темза — Северн.
Для мулов, которые тянули баржи по каналу, туннель оказался тесноват, и управляться с грузом пришлось бурлакам. Да и тем приходилось толкать суда, упираясь в потолок ногами и лежа на спине. В памяти бурлаки-котсолеры остались до сих пор в названии профессионального заболевания «бурлацкая спина». (Может быть, еще у кого-нибудь где-нибудь болит спина, но если это происходит в Котсуол-де — тогда это «бурлацкая спина».)
Признанная столица Котсуолда — Сайренсестер — заслуживает особых слов.
На его месте до 400 года н. э. существовал Кориниум Добунорум, центр второй, после Лондиниума (ставшего впоследствии Лондоном), римской колонии на Островах. Он возник на одной из многих римских дорог. Они и до сей поры четко видны на карте и на местности. Столицей колонии он оставался четыре века. В середине XVIII века была раскопана здесь римская вилла с прекрасно сохранившимся мозаичным полом площадью в добрых двести квадратных метров.
За прошедшие два века открывали мозаику для зрителей... семь — не больше и не меньше! — раз. Последний раз знатоки и туристы увидели мозаику в 1974 году. После чего местные краеведы закрыли ее непромокаемой бумагой, засыпали песком... до тех пор, пока не подсоберут доказательства, что каменщики-котсолеры создали мозаику из местного камня еще до нашей эры.
Ибо кто же был самым первым на земле Котсуолда, как не котсолеры?
М. Кондратьева
Мартовская капель
Утро
Изба лесника Федора Григорьева стояла на самой опушке, перед окнами белело поле. Разлетевшись по нему, ветер угасал в ельнике за сараями и поленницами дров.
Предутренняя тишина, не тронутая ни единым звуком, заполняла округу. От недвижных деревьев веяло ночным холодом. Покойно и бездумно двигались мы с сыном лесника Александром тропкой, пробитой в снегу нашими же валенками.
— Глянь-ка, окружья у деревьев чудные сделались, — ткнул он рукавицей в темные круги, вытянутые с одной стороны стволов.
Вчера их не было, а сегодня снег припорошило древесной трухой.
— Не иначе дятел стукотал. Под кривой елью лежала растерзанная хвоя и чешуйки шишек.
— Белка, — определил Александр.
Будто услышав его, с тихой вершины слетело серо-рыжее существо, распласталось в воздухе, распушив хвост, и заскакало, пружиня, по сучьям. Справа от нас размеренно застучал дятел. Он уверенно шел по стволу вверх, словно прослушивая дерево. Задержался и стал бросать клюв в одну точку: отыскал убежище, где затаилась пожива. Дятел добывал корм и ладил для себя с подругой дупло. Ветер бросал древесную крошку нам в лицо, укладывал ею неправильные круги на снегу.
Еловые вершины посветлели, пропуская сквозь себя льдистый диск поднимающегося солнца. Где-то над нашими головами заработал другой дятел, ладно вплетая свою дробь в паузы первого. В путанице сучьев послышались возня, бормотанье. Две сороки, уставясь друг на друга, сообщали что-то о лесном бытье.
Первые лучи осторожно скользнули между веток. С ближайшей верхушки полетел посвист короткохвостого поползня. Начала попискивать пищуха. А над всем этим многоголосием неслось к парусам облаков неуемное пение синицы.
И большой пестрый дятел не выдержал напряжения мартовского утра. Он упал на известный ему одному звучный сук и неистово стал выбивать беспокойный весенний призыв.
Круг жизни
Утки все не снимались с Черного озера. То ли они почувствовали зиму теплее, то ли понадеялись, что озеро у Светлого ручья не замерзнет, — сам-то ручей круглый год звенит... Словом, остались утки у нас зимовать. Стало кругом белым-бело, а они все плавают на удивленье.
Сначала им хватало чистой воды и корма. Озеро у впадения ручья было неглубоким: стоишь на берегу и видишь, как у дна течение волнует зеленые космы травы. Птицы, словно катера, режут водную гладь, плывут мимо, не поворачивая головы, независимые. Селезни перед утицами перышки топорщат, ныряют, пищу стараются достать. Складно у них все получалось.
Но в феврале закружили метели: столько подсыпало снегу, что и до озера не добраться. Затем ударил мороз. Дошел я по насту до Черного и не узнал его. Озерное поле слепило глаза, отдалив темное пятно полыньи. Я пошел к ней напрямик, пересекая ниточки следов. Все они сходились у полыньи: может, кто из зверей попить приходил, а кто уток сторожил. У кромки льда четко печатался когтистый след. Зимний голод привел хищника сюда.
На краю сжавшейся полыньи нагло покачивалась на растопыренных лапах носатая ворона, а ее товарки, скрипуче каркнув, взлетели, лениво двигая крыльями. На черноте воды, в дымящейся паром полынье, серыми комками лежали утки. Их стало гораздо меньше.
А через неделю небо умылось до яркой синевы, и мартовское солнце обдало промерзшую землю таким теплом, будто не завывали метели и деревья не трещали от мороза.
Мне не терпелось побывать на Черном. Озерная чаша сияла в окружении малахита елей. Утки приблизились к берегу в выросшей за эти солнечные дни полынье. Они спокойно расчерчивали поголубевшую воду. Щеголи селезни, гулко хлопая переливающимися крыльями, залихватски скользили на лапах и становились до удивления похожи на птицеобразных Ту перед взлетом...
Птицы чувствовали, что беда миновала. Ледяное кольцо отступило.
Снежные шапки
Снег все крепче припадает к земле. С поля его слизывают теплые языки южных ветров, приносящие тревожные весенние запахи. Но снег все еще затаился в ложбинах, цепляется за вывороченные пни, из последних сил держится на хвое ветвей...
Редкие снежинки висят в утренней дымке. С каждым часом белесый лесной полусвет наливается голубизной. Еловые лапы стряхивают оцепенение и распрямляются, роняя большие снежные хлопья; робкие солнечные лучи зажигают зелень хвои и бронзу стволов. Лес оттаивает, и наплывает аромат смолы...
Снег оседал, уплотнялся, оставляя шапки на верхушках елочек. Они возникают перед глазами, как видения из детских снов, похожие на леших и колдунов. Длиннобородые головы кивают, беззвучно раскрывают рты в жалких гримасах и тают в бессилии перед теплом.
Река детства
Промерзшая дверь хлопнула за спиной, резко проскрипели ступени крыльца. На желтизне перил и сосновых поленьев, на лыжах выросли кристаллы инея. После теплой избы я похлопал себя рукавицами, смахнул снежинки с лыж, сунул ноги в крепления и пошел. Лыжи щелкнули о накатанную лыжню и нырнули в белый сумрак елей. Легкие поутру ноги с силой выбрасывали лыжи, шаг становился все свободнее и шире. Сухой воздух врывался в легкие, пьянил, выжимая слезы.
Проскочив опушку, я остановился, тяжело дыша. Из молочной изморози выкатился леденец солнца, и воздух вспыхнул самоцветами снежинок. Казалось, неведомая искра коснулась и меня: состояние ожидания сменилось беспричинным счастьем. От встречи с близкими, до боли знакомыми с детства местами становилось печально и радостно.
В нетерпении я сильно оттолкнулся палками и вылетел на ровный склон расплавленного под солнцем наста. С хрустом вонзались острия палок, выбрасывая фонтанчики снега. Миновав поляну, скатился с горушки и, подняв за лыжами пушистый шлейф, успел свернуть к берегу Ягорбы.
