Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1971 год
Далее, утверждают, что существует некий «азиатский тип лица». Верно, поэтому европейцы так легко путают китайца с японцем, сиамца с индонезийцем, иранца с индусом, точно так же японцы не видят особой разницы между шведом и испанцем. Однако «четко выраженных азиатских типов» существует такое множество, что само это понятие лишено смысла.
Довольно часто говорят об «азиатском мировоззрении». Это вздор. Такой же, как «азиатская общность». Жители Азии любят свой континент и опасаются своих соседей точно так же, как это происходит в других частях света. Что же касается «азиатского национализма», то по внешнему виду он явно импортирован из Европы. Словом, Азии нет, ее выдумали.
Один мой знакомый, весьма известный драматург, сказал мне: «Книгу о стране можно написать, пробыв в ней три дня либо прожив тридцать лет. Середины не существует». Думаю, это верно не только для отдельной страны, но и для целого континента. Считаю своей неприятной обязанностью предупредить, что эта книга в значительной мере относится к трехдневной категории. Если читателю интересно узнать, что я увидел, я приглашаю его с собой в путь. Если он хочет узнать, что фактически представляет собой Азия, тогда... тогда у него нет выхода. Ибо Азии нет. Она была выдумана.
На следующих страницах вы познакомитесь с той Азией, которую выдумал я.
Этикет для европейца
Меня всегда интриговали названия типа «Дальний Восток», «Средний Восток» и т. д. Известно, что японцы называют свою страну Страной Восходящего Солнца. И в этом есть свой смысл. Действительно, ведя речь о себе, им глупо говорить: «Здесь, на Дальнем Востоке». При желании из этого даже можно создать целую метафизическую проблему: как можно одновременно быть «здесь» и на «Дальнем Востоке»? Если они от чего-то и далеко, так это от Европы. Почему индиец должен говорить о Среднем Востоке, лежащем от него на запад? Для жителя Токио Дальний Восток — это Нью-Йорк. Для австралийцев же Япония — никак не Дальний Восток, а Ближний Север. А житель штата Орегон почему-то должен называть Багдад Средним Востоком, именуя в то же время Канзас — Средним Западом.
Приехав в Азию, вам не следует называть ее жителей азиатами. Я не совсем ясно понимаю, в чем дело, но, как мне объяснили, в этом слове есть некий уничижительный оттенок. Для меня лично такого оттенка никогда не существовало.
Помню, в бытность в классической гимназии меня учили, что римляне употребляли слова «Asiaticus» как географическое понятие, а слово «Asianus», вошедшее в употребление в поздний период, с некоторым пренебрежением относили к жителям наиболее удаленных частей империи. Однако этот аргумент не имеет значения. Вам следует уяснить одно: человека надо звать так, как он того хочет. Возьмите мою фамилию — Микеш. Не пытайтесь меня убедить, что, поскольку она пишется Mikes, ее следует произносить Майкс. С того момента, когда я несколько смущенно прошу называть меня Микеш, можете думать все, что вам заблагорассудится, но извольте, пожалуйста, звать меня Микешем.
Европеец считает себя европейцем. Мало того: австралийцы, новозеландцы и весьма напористые джентльмены из Южной Африки тоже почему-то именуют себя «европейцами». В этой связи у меня было смелое предложение: почему бы не называть всех жителей Австралии австралийцами? А всех без исключения новозеландцев — новозеландцами? Попав, однако в Австралию и Новую Зеландию, я узнал, что это мое предложение было вежливо, но твердо отклонено как чрезмерно экстравагантное.
Многие европейцы, попав в Азию, начинают безумно гордиться Альбертом Эйнштейном. Эйнштейн, говорят они, был малый что надо. При этом весь их вид говорит, что они-то знают, что Эйнштейн был даже более чем надо. Мне выпало счастье видеть метра и провести в его обществе несколько смешных и приятных минут. Однако 90 процентов человечества (к которым принадлежу, разумеется, и я) имеют весьма смутное представление о том, чем же конкретно велик Эйнштейн. Тем не менее европейцев, оказавшихся в Азии, почему-то начинает распирать гордость за тот вклад, что Эйнштейн внес в культуру.
У себя на родине многие англичане считают Гёте «тяжеловесным и трудно перевариваемым немцем». Но для тех же самых людей, едва они попадают в Азию, Гёте становится внезапно «ярчайшим светочем европейской цивилизации».
В Азии мне часто доводилось слышать, что Индия и Китай давно уже были высокоцивилизованными странами в то время, когда по Британии бродили дикие племена. Это верно. Но это было давно.
Моя десятилетняя племянница Сьюзен, живущая в Америке, на просьбу писать свои письма более старательно и красиво ответила однажды так: «Письма существуют, чтобы их читать, а не любоваться ими». Точно так же стоит заметить, что титаны культуры существуют не для того, чтобы пользоваться ими для самоутверждения. Житель Азии, искренне любящий Пикассо, гораздо ближе к нему, чем европеец, который в Европе видит в нем «коммунистического агитатора», а приехав в Азию, превозносит его из-за белого (впрочем, не слишком) цвета кожи. Художник не может принадлежать только деревне, или нации, или даже континенту: он принадлежит тем, кого волнует его искусство.
Из Сиклоша — в Киото
Я родился в начале века в Сиклоше, в Венгрии.
Сиклош — маленькое, сонное и пыльное село — в течение первых десяти лет моей жизни был для меня средоточием интеллектуальной жизни. В самом деле, в Сиклоше было почти три тысячи жителей, то есть он был крупным городом по сравнению, скажем, с соседней деревушкой Кишарсани, где обитало всего несколько сот душ. Сиклошу было присвоено звание «районного центра» — там было бюро налоговых обложений, суд, две гостиницы и даже банк. Кроме того, у нас были не жандармы, а полицейские — истинное порождение городской цивилизации. И жители Сиклоша, в том числе и я, считали себя значительно выше окружающих. Трудно даже сказать, кого они презирали больше — крестьян соседней деревни или жителей Печа, ближайшего крупного города. Мой местный патриотизм был беспределен.
После первой мировой войны мы покинули Сиклош, а вскоре я уехал из Венгрии в Лондон. Там я впервые почувствовал себя иностранцем: чужим человеком, говорящим на странном полуазиатском языке, ходящим в слишком длинном пальто. Англичане смеялись надо мной. Но в моих глазах Лондон и англичане с их убежденностью в том, что Великобритания — самое прекрасное место на земле, были лишь гигантским Сиклошем, и я, в свою очередь, посмеивался над англичанами.
Здесь же, в Лондоне, я обнаружил, что я белый. Раньше я никогда не подозревал об этом. Как-то во время войны я пригласил домой на скромный ужин своего знакомого — негра. Тот очень растрогался и сказал, что я первый белый, который зовет его в дом. Я, в свою очередь, тоже очень смутился и стал его уверять, что между венграми и неграми много общего.
Затем, уже после войны, в Нью-Йорке, оказалось, что я, кроме всего, еще и европеец. Я почувствовал вдруг, что люблю добрую старую Европу. Возможно, я был даже горд за нее. На земле не сыщется другого места, где бы человек мог так сладко тосковать по Европе, как Соединенные Штаты Америки...
Итак, побывав в своей жизни гордым жителем Сиклоша, иностранцем, лондонцем, белым и, наконец, европейцем, я отправился в поездку по Азии. И здесь мной завладело убеждение, что я лишь один из представителей рода человеческого. Правда, окружающая нас действительность не столь проста, чтобы дать возможность убедиться в этом. Но сейчас, когда мы отметили столетие с момента выхода «Происхождения видов» Дарвина и, с другой стороны, скопили достаточно средств, чтобы разнести земной шар на куски, необходимо, мне думается, каждому человеку осознать, что разница между белыми, желтыми и черными людьми в большей мере является случайной, обусловленной фактами внешней среды и уж куда менее значительной, чем разница между спаниелем и ирландским сеттером.
Я понял: весь мир — это один огромный Сиклош.
Я сидел в одном из баров Киото, где иностранцы и сейчас еще вызывают любопытство.
Я потягивал пиво, когда заметил, что сидящий рядом на высоком табурете мужчина пристально разглядывает меня. Через короткое время, преодолев смущение, он обратился ко мне. Говорил он на весьма приблизительном английском языке.
— Японский пиво вкусный?
— Чудесное, — ответил я.
Японец счастливо улыбнулся.
— Японский пиво лучше, чем английский?
— Намного лучше.
Улыбка стала еще счастливей. Мне она показалась даже слишком торжествующей, и я добавил:
— Но немецкое пиво еще лучше.
Вид у него стал растерянный. Он задумался. В это время кто-то рядом заказал виски. Он взглянул на меня и спросил:
— Японский виски лучше, чем английский?
— Да, — согласился я. — Значительно лучше.
Радостная улыбка.. Он был в восторге. Тогда я добавил:
