Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 3-4
Ребята прошли несколько метров, и Митька снова оказался на шее старшего товарища.
Окно было зашторено плотными занавесками. Однако мальчик нашел небольшую щелку и, держась руками за решетку, стал разглядывать комнату. Ее освещали свечи, стоявшие на полу. Посреди комнаты стоял стол. Митя не видел всего происходящего, но мог разглядеть небольшую часть стола, на которой лежал человек, вернее, только его видимая часть – от колен и до ступней. Вокруг него ходил другой. Это был мужчина, одетый в черный балахон. Он медленно перемещался вокруг стола и в руках держал черную книгу. По движущимся на стене теням Митька понял, что в комнате находится еще кто-то, на стене отражалась тень значительно больших размеров, чем человек с книгой. Она была высокой, с длинными руками до пола…
Внезапно мальчик осознал, что увиденные им на столе ноги принадлежат ребенку, который, по всей вероятности, был привязан…
Вдруг Митя увидел, что в руке человека в балахоне блеснул кинжал, которым он несколько раз ударил тело, лежащее на столе. На противоположную от окна стену брызнула кровь и тут же впиталась без следа. Ужасная тень в это время начала расти. Ребенок на столе стал судорожно биться.
Митька оттолкнулся руками от решетки, упал с Колькиной шеи и с криком бросился наутек. Его дружки, почувствовав что-то неладное, помчались вслед за товарищем. Митька бежал по улице и не мог поверить в происходящее. Пробегая мимо трактира, он увидел стоящих на улице мужиков. Подбежав к ним, он закричал:
– Там… там! – ему не хватало воздуха. – Там ребенка зарезали! В новом доме! Там на стене тень ужасная!..
Подвыпившие мужики не совсем понимали, о чем речь, и молча продолжали стоять у фонарного столба. В это время подбежали остальные ребята. Они только сейчас догнали своего друга, который не преставая орал:
– Дяденьки, там, в новом доме, ребенка убили! Ножом зарезали! Я все видел!
В это время на крик мальчика из трактира выскочили остальные посетители заведения. Толпа быстро возбудилась. Послышались недовольные крики.
– Давай к дому! – послышался чей-то вопль. – Сейчас разберемся!
Через несколько минут озверевшая толпа пыталась ворваться в дом и разобраться с его хозяевами. Но тяжелая дубовая дверь прочно защищала его от непрошеных гостей. Не сумев попасть внутрь, люди подперли входную дверь лодочным веслом. В окна полетели булыжники и горящие смоляные палки. Через пару минут весь дом полыхал в огне. К утру от него не осталось и следа. Только пепел и металлические решетки с восточными узорами напоминали о странном жилище. По пепелищу ходил полицмейстер Жихарев и, вздыхая, утирал потную лысину.
Как сообщали очевидцы, во время происшествия в доме было тихо. И даже когда дом горел, никто из присутствующих не услышал криков о помощи. Пропавших детей тоже не нашли. А спустя много лет на месте загадочного дома… был построен Астраханский планетарий. Удивительно то, что только в этом месте из канала в жаркие летние дни выползают погреться на солнышке ядовитые змеи…
Максим Жуков
Родился в Астрахани в 1982 году в семье художников. Свой творческий путь начинал с юношеской литературной студии Дины Немировской «Подснежник». Был лауреатом областного фестиваля «Золотой ключик» и поэтического конкурса «С Тредиаковским – в 21 веке!». Публиковался в коллективных сборниках и газетах. В 2014 году вышла его первая самостоятельная книга «Свобода и цепь».
Свобода и цепь
Повесть
Недалеко от торгового центра находится дом, который я охраняю. С виду обычное одноэтажное строение из камня и досок, затерявшееся среди величественных многоэтажек. Однако стоит заглянуть внутрь, и станет ясно, что хозяин не бедствует. На самом деле он, как и многие его друзья – торговцы западной одеждой, поднялся с низов. Обзавёлся влиятельными друзьями, стал вращаться в светских кругах и теперь тщательно обустраивает своё гнёздышко.
Да… Всего этого великолепия мне не увидеть. Рассказывали, что пол у хозяина из дубового паркета. Потолки из лепнины – под старый стиль зажиточных господ, а мебель – подлинный антиквариат. А впрочем, не нужно мне всего этого видеть, а то проснётся неутомимое желание сделать ему какую-нибудь гадость. Для себя старается, а с теми, кто ему помогает, обращается строго. Слишком уж строго. Вчера только получил по морде за то, что уснул днём. И покормить забыли – что за жестокость? Подумаешь, уснул…
Я лениво перевёл взгляд на массивные железные ворота, то и дело окатываемые грязью. Собачий оскал превратился в улыбку. Это он переборщил, самовольно расширив границы своего двора. Теперь ворота примыкают непосредственно к дороге. Выглядываешь за них, и сразу машины обдают тебя угарным газом и воем тормозов. Чёртовы гонщики, день и ночь летают по дорогам как сумасшедшие.
Ничего не боятся. А вот когда врезаются и их зажимает внутри машин, в глазах появляется осмысленность. Всегда говорю им, что поздно идти на попятную, поздно! Я таких видел много – всё-таки каждый день бьются. В последний раз водитель скончался. Стало страшно переходить на другую сторону – чего доброго, собьют.
А знаете, гладкая поверхность дороги чем-то напоминает взлётную полосу. Только не самолёты здесь приземляются, а машины, находящие своё пристанище на узком отрезке «взлётной полосы в рай». Сразу за ней высится огромный торговый центр. Взгляд монотонно блуждает по снующим, словно муравьи, людям. Мне понравилось наблюдать за ними три года назад…
Воспоминания просочились сквозь время и прильнули к глазам. В сознании появился пухлый календарь, раскачиваемый ветром. Его листки с шуршанием отрывались и уносились в открытое окно. Даты на серой бумаге сменяли друг друга. Декабрь две тысячи третьего, как давно это было… Тогда я всё свободное время слонялся по базару, на котором продавали животных. Меня буравили жадными взглядами.
– Продай вон того!
– Того?
– Ага! Он напоминает мне зятя. Я его буду морить голодом, бить и держать на морозе. Он у меня попляшет!
– Но ведь животные не пляшут.
– Ничего, он у меня шустро научится.
В голосе, произнёсшем эти слова, было не больше человеческого, чем в собачьем лае.
– Так сколько?
– Двадцать четыре.
– Отлично.
Толстая грубая рука вытягивает из-под тёплого тулупа горсть смятых бумажек. Небрежно бросает их замерзающему продавцу.
Господи, разве можно после таких слов продавать нас?! Люди, да вы в своём уме? Но продавец злобно посмотрел на меня и сверкнул отточенной финкой, которой он любил резать тухлое мясо и скармливать животным. Ага! Как же! Нашёл дурака! Я сбежал от тебя не для того, чтобы снова попадаться в расставленные сети. Ты сначала поймай меня, а потом издевайся, мучай, делай всё, что подсказывает тебе сердце. А оно ещё есть у тебя? Или ты давно продал его за деньги, как сейчас моего брата? О, ты недорого запросил за него. Подумаешь, сердце! А в чулане висит среди вещей забытая душонка. Ты её ещё не продал? Так поспеши! Знаешь что? Ты жалок, мучитель! В тебе деньги, словно крысы, прогрызли огромную дыру. И из неё вылезает слежавшаяся вата. Игрушечный человек, тряпка!
– Су-у-у-ка-а!!!
Лай, словно вопль отчаянья, проносится над рынком. Вопль с такой болью и скорбью, что многие люди невольно поворачивают головы.
Горе животного, у которого продали или убили родственника, несравнимо ни с каким другим страданием. Горе переполняет, вырывается наружу и душит, заставляя сгибаться пополам и закрывать морду лапами. Только легче от этого не становится. Тогда ты разгибаешься, как сейчас я, и с надеждой всматриваешься в клетку с животными. И снова видишь, что все собаки на месте, а братика нет!
Жизнь теряет смысл. Краски на её пергаменте тускнеют, а потом исчезают. Мир превращается в склеп, в котором похоронены лучшие чувства. Для кого теперь жить, да и зачем?
Хотелось поскорее покинуть это враждебное место, не смотреть на продолжение трагедии, но это было невозможно. Оставалось ещё два брата. Эти постарше. Уже понимают, что творится вокруг, и злобным лаем пытаются отпугнуть покупателей, старающихся погладить животных. Сами они животные, живодёры чёртовы. Не люблю быть проданным, а особенно не люблю наблюдать за тем, как это происходит. Уууу…Гады! Уйти – нельзя, смотреть – противно, что остаётся? Жалобно выть и метаться в поисках понимания. Жаль, что в собачьем языке так мало слов. Пока объяснишь проходящей мимо дворняге, в чём дело, язык отвалится. Так, ну где же хоть кто-нибудь, мать вашу?!
Надежда на спасение таяла с каждой минутой, на рынке начинало темнеть, и я, гонимый страхом, вернулся к клетке. Чёрт! Она была уже пуста. И продавец испарился. Так хотелось его покусать напоследок, но теперь уже поздно. Всё тщетно. Никто не помог и не поддержал. Всем было всё равно. Продавать людей закон запрещает, животных – пожалуйста. Над ними даже опыты делают. А когда их собирается в одном из дворов слишком много, начинают отстреливать. Есть в этом что-то неестественное для природы. Нарушение всех мысленных законов – моральных, религиозных и писаных. Годами трудились. День и ночь корпели, стараясь соблюсти справедливость, ну и где теперь она, а? Продули вы всё своё человеческое, милые мои! Да поди объясни им…
