Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1974 год
И сразу повелись разговоры. Поморье, оно и есть Поморье, здесь все живут рыбой и зверем, здесь и разговоры о рыбе и звере, и, конечно, мой спутник поведал и о «золотицком эксперименте», и о Василии Гавриловиче Спирове, с которого каким-то боком начинался опыт. Однажды школьники попросили дядю Васю Спирова привезти с моря живого детеныша, и зверек цвета слоновой кости с круглыми задумчивыми глазами появился на его дворе. Первые дни белёк плакал, потом стал пить из соски молоко, привык к хозяину и тянулся к нему, когда Спиров приходил кормить. Шли дни, белая шерсть, словно птичий пух, сползала с гладкой спины, и через месяц волос стал коротким и твердым, леопардовые темные пятна проявились на шкуре. Детеныш тюленя посреди Золотицы, не навещая моря, не купаясь в его соленых волнах, дорос — по терминологии биологов — до стадии хохлуши, а потом и серки. Об этом случае вспомнит позднее один из авторов будущего «золотицкого эксперимента», помор Федор Антонович Пономарев.
От седых умов к молодым шла поморская наука. Вместе с родовой избой по наследству переходили и горькое присловье: «В море — горе, а без него — вдвое», и долгая зверобойная практика — целый свод устных охотничьих правил и наставлений, который создавался в постоянной борьбе за жизнь. А тюленьими, звериными повадками поморы интересовались постоянно и хорошо знали, как лучше «облукавить животину».
В Койде, к примеру, жил Артемий Малыгин по прозвищу Крень, что значит сильный человек. На зимний промысел он уходил на остров Моржовец, где доставали зверя примерно до пятнадцатого марта, а потом промышленники с добычей в карбасах возвращались домой. Но однажды Артемий Малыгин решил остаться на острове один, посмотреть — можно-нет продолжать промысел весной. До мая пробыл на Моржовце, море очистилось, пора уж дома быть, а до материка тридцать верст и посудины нет никакой, чтобы добраться. Сшил он тогда маленькую лодку из тюленьих шкур и переехал благополучно в Койду. Лодочка была крохотная, в ней по мелкой воде страшно ехать, а тут бурное Белое море, долго ли ветру подняться: унесло бы на Канин, да там бы и кости положил мужик. Однако доплыл.
Так что Артемий Малыгин и Василий Спиров, который недавно каспийцев учил, как надо зверя промышлять, да Федор Пономарев — люди с одной поморской лесенки и роднит их помимо всего негаснущее любопытство к жизни...
Как ни ждал я море, а оно родилось неожиданно и его пришлось даже разглядывать, чтобы увидеть, потому что голубой предвечерний свет уже скрадывал горизонт, и снежный берег растворился во льдах, и потому море оказывалось где-то высоко и смотреть приходилось вверх. Оно было мягкое и совсем нестрашное. Но почему же тогда бытует в Поморье поговорка — мол, Белое море от слез женских посолонело?
В марте я летал на промысловую разведку. Сверху море напоминало несвежую скатерть, и какой-то угрюмой безысходностью веяло от него. И только от мысли — а каково же оказаться вдруг в белом одиночестве? — сразу стало неуютно и холодно. Вспомнился рассказ о поморе из Лопшеньги, который заблудился в тумане. Это было давно, более полувека назад. Заблудился он посреди моря, когда все промысловики разбежались по льдам за зверем. Только через сутки он вернулся к стоянке, но лодки уже не было: товарищи подумали, что «терящий» погиб, и отплыли домой. А заблудший еще восемь суток ходил по льдинам, ища в тумане берег, и не было у него ни огня, ни еды. Потом соорудил себе из льдин могилу, приготовился умирать, накрывшись тюленьей шкурой. Но только смежил веки, как услышал всхлип весел: пробиралась по разводьям зверобойная лодка. И закричал страдалец, собрав последние силы: «Рабы божьи, возьмите терящего человека, вывезите куда-нибудь на мать сыру землю».
Наверное, и не стоило бы пересказывать эти драматические истории, которые случались на Зимнем берегу ежегодно, да и в редком доме не было своей трагической семейной были, если бы в сравнении с не столь давним нашим прошлым так отчетливо не виделись перемены нынешние. Еще в начале века на зимний и вёшный промысел собирались на Моржовце и на Кедах тысячи зверобоев: они жили в избушках, где дым плавал под потолком, спали на нарах вповалку, а когда уходили на промысел во льды, то везли с собой в лодке-асемернике» и одежды, и пищу, и снасти, и дрова, спали средь моря, накрывшись оленьим одеялом, и волосы ночью примерзали к нему. Недаром здесь, в Поморье, родилось присловье: «Зимний промысел — как из кипящего котла выхватить руками мясо». Все это было на веку ныне живущих.
А теперь мы искали зверя с самолета и нашли его на вторые сутки. Он лежал столь густо, словно поленницы дров рассыпаны. Тюлень приплыл наконец от Гренландских припаев в Белое море, в свой постоянный «родильный» дом. И через несколько дней двести зверобоев, покинув золотицкую гостиницу «Белёк», с лодками и волокушами вышли из вертолетов и за пять дней закончили промысел.
Вот почему, когда гнедая кобыла остановилась у гостиницы «Белёк», меня встретила тишина: зверобои разъехались по деревням, а их жены, еще не успев соскучиться, уже топили белые бани и снимали с подволока березовые веники. Нет, нынешний промысел не сравнить даже с тем, что был в пятидесятых годах, когда приморские мужики уходили на зверобойных шхунах на два-три месяца и досыта мокли в воде — морском рассоле, бегая по льдам за тюленями.
Гостиница была тихой, но из нее еще не выветрился запах резины, мокрых портянок, ворвани и табака. Это была настоящая гостиница с пружинными кроватями, белыми наволочками и простынями. На кухне что-то шипело, булькало и жарилось: значит, сезон еще не окончился. И более того — как я узнал буквально через несколько минут, для «золотицкого эксперимента» пришла самая трудная пора.
Я много слыхал о Пономареве как о человеке деятельном, вокруг него всегда были суматоха и разноречивые толки, потому что с Пономаревым инертному, просто исполнительному человеку ужиться трудно: он неизменно что-то придумывает, внедряет, совершенствует в своем многосложном хозяйстве, которое не объехать и за месяц, столь огромно и бездорожно оно.
Пономарева я нашел в одном из номеров. Он был взволнован и зол, быстро ходил, и скрипели половицы от его грузных коротких шагов. Он круглыми глазами из-за толстых очков по-птичьи быстро и пронзительно взглянул на меня и еще долго бегал по комнате, кого-то доругивая хриплым низким голосом: «Сечь бы его надо, как Сидорову козу, правда, в детстве не секли, видать, так нынче поздно. Еще по-русски плакать не умеет, а за дело берется. Нет, я его здесь ругать не буду, а в Архангельск вызову и при всех председателях заставлю краснеть. Дело бросил и убежал, как можно, а?»
Позднее узнал я, что Пономарев действительно вызвал виновника на правление «Рыбакколхозсоюза» и согнал с него десять потов в назидание другим. Но я знаю также, что на Пономарева за его крепкий поморский язык не обижаются, потому что он легко находит в человеке и добрые качества и никогда не забывает их.
А нынче у Пономарева, который уже третий год именно в это время наезжает в Зимнюю Золотицу, особые заботы. Мысль доращивать бельков на берегу родилась внезапно и с первого взгляда казалась абсурдной, хотя и была продиктована определенными обстоятельствами. На международном рынке вдруг появился интерес к меху серки, имеющему естественный серый цвет с красивым рисунком. Но если белька, которого в марте подносит к Зимнему берегу, с помощью вертолетов достать не так уж трудно, то с добычей серки дело обстояло куда сложнее. Льды в Белом море непрестанно дрейфуют на северо-восток к горлу Белого моря, и пока молодой зверь меняет «платье», превращаясь сначала в хохлушу, а потом и в серку, к этому времени его уже подносит к Панину и промышлять тюленя, лежащего в одиночку на весенних льдинах, очень трудно.
Сначала была мысль снова возродить судовой промысел — на шхунах. Однако «собирать серок с винтовки» очень долго — почти два месяца. Шкуры в это время лежат в трюме, окисляются, и хорошего мехового товара из них не получить. В общем, положение казалось безвыходным. И тут память подсказала Федору Пономареву случай в Зимней Золотице, вспомнился маленький тюлененок во дворе Спирова. А что, если доставлять живых хохлуш на вертолетах на берег, и пусть они здесь превращаются в серок. Но ведь Спиров кормил звереныша из соски молоком, а прокормить тысячу, десять тысяч?
Богатая практика и тут помогла вытащить из памяти любопытные факты, прочитанные в свое время в книге известного биолога профессора С. В. Дорофеева «Беломорский тюлень-лысун», где, в частности, говорилось, что утельга-мать, выкармливая «щенка» молоком, которое в двенадцать раз жирнее коровьего, уже через две-три недели покидает потомство. А детеныш месяц лежит на льдине, меняет свои одежды и почти не ест, только изредка опускается в море.
