Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2005 № 01
В наступившем 1996 году исполнилось восемь лет с тех пор, как наше более или менее регулярное общение со Свиридовым сменилось эпизодическим. За эти годы вышли в свет вновь обнаруженные поздние произведения Клюева. Много ранее неизвестного выяснилось при подготовке Полного собрания сочинений Есенина, проходившей при моем непосредственном участии. Не сомневаясь, что Георгию Васильевичу всё это интересно, я всё чаще и чаще задумывался о необходимости большого разговора с ним на клюевско-есенинские темы.
И осенью 1996 года (кажется, это было в ноябре) я решился позвонить ему, чтобы попросить о встрече. Живо откликнувшись, он сказал:
— Повидаться нам надо обязательно, но скоро я еду в Ленинград, где мне (в одном там учреждении) присвоили звание доктора honoris causa (совсем недавно я узнал, что этим «одним там учреждением» был Санкт-Петербургский гуманитарный университет профсоюзов. — С. С.). Когда вернусь, сговоримся.
Но прошло еще несколько месяцев, прежде чем был определен день нашей беседы (2 февраля 1997 года) и ее место — московская квартира композитора.
Готовясь к встрече, я стал разыскивать в своих домашних книжных и бумажных завалах печатные материалы о Клюеве, Есенине, Клычкове и Ширяевце, накопившиеся за эти годы, чтобы передать их Георгию Васильевичу. На стол легли: четвертый том издания «Сергей Есенин в стихах и жизни» — «Воспоминания современников»; иллюстрированный сборник стихов Есенина, озаглавленный начальной строкой его стихотворения («Шел Господь пытать людей в любови…»), выпущенный к 100-летию поэта санкт-петербургским издательством «Глаголъ»; вышедшие в нашем институтском издательстве «Наследие» два сборника научных работ серии «Новое о Есенине», где были и мои статьи… Львиную же долю того, что я понёс в тот день на Большую Грузинскую, составляли газеты, журналы, буклеты, пригласительные билеты на конференции и их программы, выпущенные большей частью в родных местах поэтов (Рязань, Вытегра, Петрозаводск, Талдом). Было там и несколько фотографий, снятых в селении Коштуги, где родился Клюев, и в его окрестностях (эти снимки сделал в 1993 году мой друг В. Евреинов, который за двадцать с лишним лет до этого фотографировал Свиридова и А. Ведерникова на концерте в Большом зале консерватории).
Моя жена, мастерица татарской кухни, испекла что-то вроде беляшей треугольной формы (их название по-татарски звучит приблизительно как «ошпёшмэк»), загрузила ими кастрюлю, чтобы не остыли — закутала её как следует и разместила в той же сумке, где уже были бумаги и книги.
С этой поклажей я выехал из Троицка в Москву.
* * *Придя в условленное время (около трех часов дня) к дому № 36 по Большой Грузинской, я набрал на подъездном домофоне номер квартиры и нажал кнопку звонка. Никто не ответил. Постояв в растерянности у закрытой двери, я вспомнил про телефон-автомат, находившийся неподалёку. Но у меня не было жетона, чтобы позвонить оттуда. Пришлось возвращаться за ним на станцию метро «Баррикадная»… Когда Георгий Васильевич услышал, что я у подъезда, но не могу войти, он направил вниз женщину, помогавшую им с Эльзой Густавовной по дому, чтобы та впустила меня.
И наконец-то я переступил порог 62-й квартиры… После взаимных приветствий, когда внимание Свиридова чем-то отвлеклось, я попытался украдкой передать встретившей меня женщине кастрюлю с «треугольниками». Но Георгий Васильевич увидел это, а когда узнал о содержимом кастрюли, воскликнул:
— Ну, сейчас мы будем пировать!..
Он попросил свою помощницу пойти в магазин купить что-нибудь к чаю, а потом пригласил меня в комнату, которая, очевидно, была его рабочим кабинетом. Я увидел рояль, стол, где лежало множество бумаг и нот. А у стен комнаты выстроились полки с книгами.
Но некоторые книги лежали на полу в стопках… Перехватив мой взгляд, Свиридов пояснил:
— Вы знаете, когда мы жили за городом, в квартиру залезли воры. Вот с тех пор так и осталось.
И началась наша беседа, продлившаяся (как и летом 1983 года) несколько часов. Темы ее то и дело менялись — от прошлого мы переходили к современности, и наоборот. Понапрасну понадеявшись на память, я не сделал себе тогда, по горячим следам, никаких заметок. Теперь же остается рассказывать лишь о том немногом, что не забылось до сих пор…
Помню, зашел разговор, что музыка композитора к «Метели» часто звучит в уличных подземных переходах и в метро. Георгий Васильевич, грустно улыбнувшись, сказал с легким оттенком горечи:
— Вот судьба! А я ведь написал ее т а к…
И взмахнул кистью руки снизу вверх, как бы показывая, насколько легко далось ему сочинение этой музыки. А затем саркастически добавил, что и сам нередко слышит ее — по телевизору, когда идет… реклама презервативов, впрочем, тут же отметив одобрительно, что в последнее время на телеэкране стали появляться содержательные передачи по истории России.
Взяв одно из писем со своего рабочего стола, он посетовал, что некому помочь в работе с поступающей корреспонденцией:
— Это (он назвал какую-то иностранную музыкально-издательскую фирму) предлагают издавать ноты моих сочинений, пишут об условиях, а у меня нет секретаря, который мог бы вести переписку с ними. А жена болеет…
И тут из другой комнаты донесся слабый голос Эльзы Густавовны, о чем-то попросившей мужа. Оказалось, что она по нездоровью уже почти не встает с постели.
…Речь пошла о том, что нового появилось в печати за эти годы о Клюеве, Есенине и их друзьях-сопесенниках. Я постепенно стал вынимать из своей сумки материал за материалом и передавать их Георгию Васильевичу.
Когда у него в руках оказалась книга «Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников», он сказал добрые слова о предыдущих трех книгах этого четырехтомника. И я понял, что эти книги, оставленные мной для него в артистической Малого зала консерватории в ноябре 1995 года, он тогда взял с собой…
Особое внимание было обращено на провинциальные издания, выпущенные в Вытегре, Талдоме, Рязани… Перелистывая газеты и брошюры, посвященные Клюеву, Клычкову, Есенину, Свиридов обронил, упомянув перед этим о своей переписке с курским губернатором А. Руцким:
— А вот в Курске пока такого нет…
(Но — замечу в скобках — тогда, при жизни творца, такому, наверное, и не пришло еще время… Теперь-то мы знаем, что горячие почитатели гения композитора на его родной земле были всегда. Их выдающиеся организаторские способности, направленные на то, чтобы память о Свиридове и его музыке продолжала жить в сердцах курян, особенно ярко проявились в деятельности по увековечению имени композитора на родине в самые последние годы — имею прежде всего в виду подвижническую деятельность организатора курских фестивалей свиридовской музыки Леонида Марченко.)
* * *Тем временем в соседней комнате был накрыт стол, и мы перешли туда. К столу медленно, с трудом подошла Эльза Густавовна. Мы поздоровались и сели за стол, как четырнадцать лет назад в Ново-Дарьине — Георгий Васильевич и я напротив друг друга, а Э. Г. в торце стола.
На столе появились «треугольники» выпечки моей жены. Увидев их, Э. Г. улыбнулась и сказала:
— Ответ за мной.
Георгию Васильевичу (очевидно, по ассоциации) вспомнилось:
— В 20-е годы в Курске еще были частные лавки, куда я ходил за покупками, чаще всего за колбасой. Продавец спрашивал: «Что тебе, мальчик?». Я отвечал — «Смесь», и тогда он поочередно брал колбасы разных сортов, тонко-тонко их нарезал и взвешивал. А вдобавок давал мне еще и конфетку: ведь я у него был постоянный покупатель…
Рассказы о прошлом были продолжены:
— Мой учитель музыки (была названа полностью его фамилия, имя и отчество, но я их не запомнил. — С. С.) говорил: «Свиридов, вы будете композитором». И когда я окончил школу, моя бедная мать отправила меня в Ленинград — продолжать учиться музыке. Она зашила мне (кажется, в пояс брюк) пятьдесят рублей — всё, что могла дать мне на дорогу…
— Меня поселили в общежитии. Однажды я постирал рубашку и, по своей наивности, повесил ее сушиться на чердаке… Когда я вернулся туда — рубашки и след простыл.
— До войны, когда я уже стал постарше, я бывал в ленинградском Доме писателей и не раз наблюдал там Алексея Толстого, Вяч. Шишкова и других. Администратором Дома был тогда Анатолий Левкиевич Жевержеев. Он меня выделял…
Затем разговор перешел на события 1948 года после знаменитых постановлений ЦК ВКП(б) об Ахматовой и Зощенко и об опере «Великая дружба» В. Мурадели.
— Я узнал о постановлении на даче у Д. Д. Шостаковича от бывшего там же Анатолия Мариенгофа…
Тут Свиридов остановился и воскликнул:
— За мной записывать надо! Ведь я же современник, современник!
А потом продолжил:
— В формализме тогда обвинили и меня, перестали исполнять мою музыку, хотя я уже был лауреатом Сталинской премии. Помню, режиссер Вивьен, для постановок которого я писал, утешал меня: «Ничего, скоро всё забудется, ты напишешь музыку к другим спектаклям, и она опять пойдет…».
