Илья Варшавский - Тараканы
Обзор книги Илья Варшавский - Тараканы
Илья Иосифович Варшавский
Тараканы
Мне не хотелось просыпаться. Я знал, что стоит открыть глаза, как вся эта карусель закружится снова. Один оборот в двадцать четыре часа, и так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Во сне можно было делать с миром все что угодно: перекраивать его по своему усмотрению, населять сказочными персонажами, останавливать время и поворачивать его вспять.
Во сне я был хозяином мира, а днем… Впрочем, об этом нельзя думать. Рекомендуется лежать десять минут с закрытыми глазами и думать только о приятном. Дурацкий рецепт. Это значит, не думать о том, что есть на самом деле. Не думать о наступающем дне, не думать о лежащей на столе рукописи, не думать… Древняя, наивная мудрость, детские представления о всемогуществе человеческой психики. Соломинка, протянутая утопающему. К черту соломинки, техника спасения тоже идет вперед.
Я протянул руку и взял со столика контакты. Один — на затылок, два на запястья и один на живот.
Кто ты, мой благодетель, дарующий мне мужество и покой? Может быть, твой прах уже давно в урне крематория и все, что от тебя осталось, — это магнитная запись эмоций, размноженная в миллионах экземпляров. Ты оставил людям неоценимое наследство — утреннюю радость. У тебя был веселый характер, отличное пищеварение и неутомимое сердце. Ты обладал завидным аппетитом, любил спорт, хорошую шутку и женщин. Твои биотоки наливают силой мои мышцы, усиленно гонят кровь по сосудам, заставляют меня ухмыляться этой идиотской улыбкой.
Гоп-ля! Жизнь прекрасна! Пользуйтесь по утрам электрическими биостимуляторами Альфа!
Щелчок реле. Теперь аппарат выключен на двадцать четыре часа. Нужно попробовать сломать замок и отключить реле. Пролежать несколько суток в этом блаженном состоянии, а там пусть все катится в преисподнюю: и недописанные книги, и неверные жены, и вы, надежда человечества, господа лопоухие! Слышите? В преисподнюю, вместе со всеми вашими проблемами и проблемками.
Я пытаюсь открыть ножиком черный ящик, но корпус аппарата изготовлен из твердого пластика. Нигде ни малейшей щели. Ну что ж, ваша взяла, ничего не поделаешь.
Посмотрим, что творится в мире.
На экране — реклама, реклама, реклама.
Больше ешьте, больше пейте, чаще меняйте одежду, обувь, мебель. Следите за модой, мода — зеркало эпохи. Женщины, старайтесь всегда нравиться мужчинам. Мужчины, следите за своей внешностью. Посетите Центральный магазин, там все товары пониженной прочности. Неограниченный кредит. Не жалейте вещи, не привыкайте к вещам. Помните, что, надев лишний раз костюм, вы нарушаете ритм работы Главного Конвейера. Все, что послужило один раз, — в утилизатор! Берите, берите, берите!
Сводки. Десятизначные числа, бесконечные, уходящие вдаль автоматические линии, монбланы жратвы, невообразимые количества товаров. Стрелки приборов на щитах энергосистем стоят ниже зеленой черты. Потребляйте, потребляйте, потребляйте! Главному Конвейеру грозит переход на замкнутый цикл!
Другая программа: лекция для женщин. Рожать полезно, рожать приятно, рожать необходимо. Вы ищете смысл жизни? Он — в детях! Новое а законе
о браке. Каждая патриотка Дономаги должна иметь не менее пяти детей.
Мы не поднимем потребление, пока…
Хватит! Включаю третью программу.
Сенсация века — мыслящая горилла Макс дает интервью корреспондентам телевидения и газет. Грузное тело облачено в ярко-красный халат, тщательно застегнутый до шеи. Высокомерное, усталое лицо. Глаза полузакрыты набрякшими веками. Неправдоподобно большая черепная коробка еще хранит розовый рубец, след недавней операции.
Сидящий рядом комментатор кажется по сравнению с Максом крохотным и жалким.
— Скажите, Макс, — спрашивает корреспондент агентства печати, — какие, по-вашему, перспективы сулят операции подобного рода?
Макс усмехается, обнажая острые желтые клыки.
— Я думаю, — говорит он, — что если бы эти операции не давали желаемого результата, то я бы сегодня не имел чести беседовать с вами.
Камера панорамой показывает журналистов за столиками, торопливо записывающих ответ в блокноты.
— Боюсь, что вы меня не совсем точно поняли, продолжает корреспондент. — Я имел в виду перспективы… э-э-э… для человечества, в целом.
— Я работаю для человечества, — сухо звучит ответ. — Неужели вы думаете.,.
— Простите, Макс, — перебивает комментатор, я позволю себе уточнить вопрос моего коллеги. Считаете ли вы возможным, что подобные операции когда-либо будут производиться на людях?
Макс пожимает плечами:
— Этот вопрос нужно адресовать тем, кто такие операции разрабатывал. Спросите лопоухих.
Смех в зале.
— И все же, — настаивает корреспондент, — нас интересует ваша точка зрения.
У Макса начинает дергаться губа. Несколько секунд он глядит на корреспондента остановившимся взглядом. Затем из его глотки вырывается пронзительный рев. Согнутыми руками он наносит себе несколько гулких ударов в грудь. По-видимому, у оператора сдают нервы, — телекамера стремительно откатывается назад.
— Ну что вы, Макс! — Комментатор протягивает ему связку бананов. — Стоит ли из-за этого волноваться!
Пока Макс жует бананы, в студии — такая тишина, что я отчетливо слышу тяжелое сопение и глухие, чавкающие звуки.
— Извините! — Он запахивает расстегнувшийся халат. — Так о чем мы?..
— Возможны ли такие операции на людях? — подсказывает комментатор.
— Это скорее вопрос этический, чем научный. Для того чтобы создать один сверхмозг, двух особей из трех нужно умертвить. Там, где речь идет о жизни животных, ваши лопоухие не проявляют особой щепетильности. Не знаю, хватит ли у них решимости, когда дело коснется людей.
Он слишком смело говорит о лопоухих. Комментатор явно чувствует себя неловко и пытается изменить ход беседы:
— Может быть, вы расскажете, над чем вы сейчас работаете?
Быстрый взгляд исподлобья. Какое-то мгновение он колеблется. Честное слово, эта горилла умнее, чем я полагал. Достаточно посмотреть на улыбку.
— Боюсь, что это не так просто. Я плохой популяризатор, да и сама проблема выходит за пределы понимания людей с обычным генетическим кодом. Не можете же вы объяснить мартышке законы стихосложения.
Браво, Макс, браво!
— Так… — Комментатор обескуражен. — Есть ли еще у кого-нибудь вопросы?
На экране — крупным планом — корреспондентка радио:
— Простите, Макс, возможно мой вопрос будет несколько… Ну, может быть, вы сочтете его чересчур… — Кажется, она безнадежно запуталась.
— Интимным? — приходит ей на помощь комментатор.
— Вот именно. — Она облегченно вздыхает. — Ваше прошлое. Ведь его нельзя так просто списать со счета. Звериные инстинкты. Не появляется ли у вас иногда желание…
Макс кивает головой:
— Я вас понял. Мы все находимся во власти инстинктов. От них ведь никуда не спрячешься. Разве у вас, когда вы ночью остаетесь наедине со своим мужем, не появляется желание внимать их зову?
Ржут журналисты, ухмыляется комментатор, только лицо гориллы сморщено в брезгливой гримасе.
Корреспондентка краснеет.
Отличная вещь цветной экран! Я наслаждаюсь богатством оттенков румянца на лице этой дуры.
— Я… девушка… — с трудом выдавливает она.
Теперь уже хохочет и Макс.
— Тем более! — Он достает из кармана халата платок и вытирает им глаза. — Тем более: неудовлетворенные инстинкты — самые сильные.
Комментатор пытается спасти положение:
— Спасибо, Макс. Разрешите поблагодарить вас и от имени телезрителей, которые, надеюсь, с интересом слушали это интервью.
Я выключаю экран. Пора завтракать.
Двенадцатый шифр — диетический завтрак для страдающих ожирением. Однако почему-то вместо обычных двух блюд и стакана чая металлическая рука выталкивает на поднос все новые и новые тарелки. Я пытаюсь захлопнуть дверцу, но она не поддается. Ага, понятно: новый трюк, — хочешь не хочешь, а повышай потребление.
Я не могу сказать, что все это невкусно. Блюда приготовлены по рецептам опытных гурманов, но стоит мне съесть две ложки, как аппетит пропадает. Меня раздражает такое обилие еды. Я сваливаю содержимое всех тарелок на поднос, тщательно перемешиваю и выбрасываю в утилизатор. При этом я стараюсь не думать о счете, который придет в конце месяца. Нужно быть патриотом. Необходимо обеспечить загрузку всех автоматических линий. Конвейер, работающий по замкнутому циклу, действительно страшная вещь. Что-то вроде писателя, которому не о чем писать.
Кстати, о писателях. Сейчас ты, дорогой мой, сядешь за стол и напишешь две полагающиеся на сегодня страницы. Так, на чем мы остановились?
Минут десять я тупо смотрю на недописанный лист и размышляю. Впрочем, может быть, только делаю вид, что размышляю.
Нет, пожалуй, надо начинать с главного. Я подхожу к информатору и вызываю центральный пост.
