Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 01
Отчуждение остается, и тоска остается, и молчание остается. Навсегда.
Примечание автора: некоторые сведения о Дэшиле Хеммете взяты из автобиографических книг Лилиан Хеллман «Время негодяев» и «Незавершенная женщина».
Майк Резник — набирающий силу американский фантаст. F&SF опубликовала серию его «африканских» рассказов «Кириньяга», о космической колонии, заселенной приверженцами традиционного пути развития Африки, по которому народы Черного континента могли бы пойти, если бы тот путь не пересекли европейцы. Мы предлагаем вашему вниманию самый, на наш взгляд, сильный рассказ серии.
Майк Резник
Ибо я коснулась неба [16]
Случилось это в те времена, когда у людей были крылья. Нгайи, который сидит в одиночестве на золотом троне на вершине Кириньяги, называемой теперь горой Кения, даровал людям умение летать, дабы могли они срывать для себя лучшие плоды на верхних ветвях деревьев. Но один мужчина, сын Гикуйу, первого человека, увидел орла и грифа, парящих в небе и, взмахнув крылами, присоединился к птицам. Он поднимался все выше и выше и вскоре достиг заоблачных высей, куда еще не залетало ни одно живое существо.
И тут внезапно протянутая рука Нгайи схватила сына Гикуйу.
— Что я такого совершил, что ты так грубо схватил меня? — спросил сын Гикуйу.
— Я живу на вершине Кириньяги, потому что это вершина мира, — объяснил Нгайи, — и ни одна голова не должна быть выше моей.
С этими словами Нгайи оторвал крылья сыну Гикуйу, а затем отобрал их у всех людей, чтобы ни один человек не мог подняться выше его головы.
Вот почему потомки Гикуйу с завистью смотрят на птиц, и людям более недоступны сочные плоды, висящие на верхних ветвях деревьев.
Много птиц обитает на искусственной планетке Кириньяга, названной так в честь священной горы, на которой живет Нгаии. Мы привезли их вместе с другими животными, когда заключили с Советом Утопий договор об аренде и переселились сюда из Кении, где не осталось места для тех, кто чтит истинные традиции кикуйу. Наш новый мир стал домом для марабу и грифа, страуса и речного орла, ткачика и цапли и многих, многих других. Даже я, Кориба, мунду-мугу, или шаман, наслаждаюсь разноцветьем их оперения и нахожу успокоение в их пении. И во второй половине дня, ближе к вечеру, я частенько сижу в моем бома[17], привалившись спиной к стволу старой акации, наблюдая, как переливаются в солнечных лучах их перышки, вслушиваясь в мелодичные песни птиц, что слетают к вьющейся меж домов деревни реке, чтобы утолить жажду.
В один из таких вечеров по длинной извилистой тропе к моему дому на вершине холма добралась девочка Камари, которая пока не проходила церемонии обрезания, не достигнув еще брачного возраста. В ладонях Камари несла какой-то серый комочек.
— Джамбо[18], Кориба, — поздоровалась она со мной.
— Джамбо, Камари, — ответил я, — Что ты принесла мне, дитя?
— Вот. — Она протянула птенца африканского карликового сокола, который не оставлял попыток вырваться из ее рук. — Я нашла его на нашем поле. Он не может летать.
— Он уже полностью оперился, — Я поднялся и тут увидел, что одно крыло птенца неестественно вывернуто. — A-а! Он сломал крыло.
— Ты можешь вылечить его, мундумугу? — спросила Камари.
Я осмотрел крыло птенца, пока девочка придерживала голову соколенка, не давая клюнуть.
— Вылечить его я смогу, Камари, но не в моих силах вернуть ему возможность летать. Крыло заживет, но не сможет больше нести тяжесть его тела. Думаю, мы должны убить птицу.
— Нет! — Она прижала сокола к груди. — Ты поможешь ему выжить, а я буду заботиться о нем.
Я пристально посмотрел на птичку, покачал головой.
— Он не захочет жить, — наконец вымолвил я.
— Но почему?
— Потому что он уже взмывал высоко в небо на теплых крыльях ветра.
— Я тебя не понимаю, — нахмурилась Камари.
— Птица, коснувшаяся неба, — пояснил я, — не найдет счастья, коротая свой век на земле.
— Я сделаю его счастливым, — решительно заявила Камари. — Ты его вылечишь, я буду о нем заботиться, и он будет жить.
— Я его вылечу, а ты будешь о нем заботиться, — повторил я, — но жить он не будет.
— Сколько я должна заплатить за лечение? — неожиданно по-деловому спросила она.
— Я не беру платы с детей, — ответил я. — Завтра я приду к твоему отцу, и он мне заплатит.
Камари покачала головой:
— Это моя птичка. Я сама расплачусь с тобой.
— Очень хорошо, — Меня восхищала ее смелость, ибо большинство детей и все взрослые боялись мундумугу и никогда не решались в чем-то противоречить ему. — Целый месяц ты будешь утром и днем подметать мой двор. Просушивать на солнце одеяла, наполнять водой бурдюк и собирать хворост для моего очага.
— Это справедливо, — кивнула она, обдумав мои слова. Затем добавила. — А если птица умрет до того, как кончится месяц?
— Тогда ты поймешь, что мундумугу мудрее маленькой девочки кикуйу.
Камари гордо вскинула голову:
— Он не умрет. Ты перевяжешь крыло прямо сейчас?
— Да.
— Я помогу.
Я покачал головой:
— Лучше смастери клетку, в которую мы посадим его. Если он слишком быстро начнет шевелить крылом, то снова сломает его, и тогда мне придется его убить.
Она протянула мне сокола.
— Скоро вернусь. — И побежала к своему дому.
Я внес птицу в хижину. Сокол совсем обессилел и позволил мне крепко завязать его клюв. Затем я осторожно соединил концы сломанных косточек и притянул крыло к телу, чтобы обездвижить. Сокол пищал от боли, когда я соединял кости, но не дергался и не мешал, лишь не мигая смотрел на меня. Так что удалось управиться за десять минут.
Камари вернулась часом позже с маленькой деревянной клеткой в руках.
— Не слишком мала, Кориба? — спросила она.
Я взял у нее клетку, осмотрел.
— Даже великовата. Он не должен шевелить крылом, пока не срастутся кости.
— Он и не будет, — заверила она меня. — Я буду постоянно присматривать за ним, целыми днями.
— Ты будешь присматривать за ним целыми днями? — улыбнувшись, повторил я.
— Да.
— А кто тогда будет подметать мой двор и наполнять бурдюк водой?
— Я буду носить клетку с собой, — ответила она.
— С птицей клетка потяжелее будет, — предупредил я.
— Когда я выйду замуж, мне придется таскать куда более тяжелую ношу, ведь я буду возделывать поле и носить дрова для очага в доме моего мужа. Неплохая подготовка. Почему ты улыбаешься, Кориба?
— Не привык к поучениям маленьких детей. — Улыбка действительно не сходила с моего лица.
— Я не поучала тебя, — с достоинством возразила Камари. — Просто объясняла, что меня ждет.
— Ты совершенно не боишься меня, маленькая Камари? — спросил я, заслоняя глаза ладонью от вечернего солнца.
— Почему я должна тебя бояться?
— Потому что я твой мундумугу.
— Это означает лишь одно: ты всех умнее. — Она пожала плечами. Бросила камушком в курицу, решившую подойти к клетке. Курица убежала, недовольно кудахча. — Со временем я стану такой же мудрой, как и ты.
— Неужели?
Она уверенно кивнула.
— Я уже считаю лучше отца и многое могу запомнить.
— Например? — Я чуть повернулся, чтобы налетевший порыв горячего ветра не запорошил глаза пылью.
— Помнишь историю о птичке-медовинке, которую ты рассказывал деревенским детишкам перед сезоном дождей?
Я кивнул.
— Я могу повторить ее.
— Ты хочешь сказать, что помнишь ту историю?
Камари энергично замотала головой:
— Нет, могу повторить слово в слово.
Я сел, скрестив ноги.
— Давай послушаем. — А взгляд мой следил за двумя юношами, выгоняющими скот на пастбище.
Она ссутулилась, словно на ее плечи давил груз лет, равный моему, и заговорила с моими интонациями, имитируя даже жесты.
— Живет на свете маленькая коричневая птичка-медовинка, размерами с воробья и такая же дружелюбная. Прилетит на твой двор и позовет, а если ты пойдешь за ней, она приведет прямо к улью. А потом будет ждать, пока ты соберешь сухую траву, разожжешь костер и выкуришь пчел. Но ты должен всегда, — она выделила это слово точно так же, как я, — оставлять ей немного меду, ибо, если ты заберешь весь мед, в следующий раз она заведет тебя в пасть к физи-гиенам или в пустыню, где нет воды, и ты умрешь от жажды, — Закончив, она распрямилась и одарила меня улыбкой. — Видишь? — гордо прозвучал ее вопрос.
— Вижу, — Я согнал со щеки муху.
— Все рассказала правильно?
— Да.
Она задумчиво посмотрела на меня.
— Возможно, я стану мундумугу после твоей смерти.
— Неужели смерть моя так близка? — полюбопытствовал я.
— Ты совсем старый и сгорбленный, лицо у тебя все в морщинах, и ты слишком много спишь. Но лучше бы тебе не умирать прямо сейчас.
