Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1967 год
Когда вы едете по пустыне, то словно несетесь куда-то в пустоте, и вам трудно отделаться от чувства отчаянного одиночества. Но вот вы останавливаетесь на минуту, видите у дороги куст колючего кустарника или розоватый камень и сразу понимаете, что мир вокруг вас живет и, несмотря на то, что внешне он кажется неподвижным, мертвым, борется за то, чтобы уцелеть, чтобы не исчезнуть навсегда.
Листья у здешних деревьев тонкие, маленькие, а тысячи острых колючек отпугивают голодных коз, способных поесть все зеленые побеги. Впрочем, не только растения научились бороться с пустыней. В гористых районах Сахары, в Фада, например, я сам видел, как обороняются скалы.
Днем эти скалы беспощадно атакует палящее солнце, а ночью они сжимаются от наступающей прохлады. Скалы трескаются и постепенно разрушаются. Они давно бы превратились в пыль, если б не нашли своеобразное оружие защиты. Почти все они покрыты красноватой окисью, которая медленно, словно пот из пор человека, вытекает из трещин. Этот «загар пустыни» прикрыл скалы крепким слоем, который удерживает колебания дневной и ночной температур в определенных пределах.
И еще: здесь, в пустыне, начинаешь понимать всю ценность стакана воды или крохотной полоски тени. От этих ничтожных, казалось бы, вещей зависит само ваше существование.
Пещерные поселения бедуинов — печальное наследие колониальных времен.
Тобол — музыка дюн
Сложив в кучу несколько тряпок, пропитанных бензином, и планки от ящика из-под фруктов, мы разожгли небольшой костер, чтобы хоть как-то согреться. Уже ночь, дует ветер, и в «джипе» руки стынут от одного прикосновения к холодному рулю.
— Самое время, чтобы слушать Тобол, — говорит наш шофер, — Тобол — это барабаны эрга музыка дюн, — объясняет он. — Надо только подождать несколько минут, чтобы из ушей ушел монотонный гул автомобиля.
Нужно немного подождать. Нужно привыкнуть к тишине и почувствовать ее физически. Только тогда можно услышать музыку Тобола. Это совсем нелегко, иной раз в ушах долго еще стоит гул автомобильного мотора.
Когда погас огонь, нам показалось, что в полной тьме и тишине мы слышали лишь звуки пустыни. Мы сошли с дороги и, осторожно ступая по плотному, крепкому песку, стали взбираться на дюну. Мы ложимся, прижимаемся ухом к песку и ждем, когда до нас доберется эхо Тобола.
На вершине песчаной дюны ветер колышет миллиарды песчинок. Они улетают далеко-далеко, осыпаются, ни на миг не прекращая этого «вечного движения». И внутри дюны масса песка все время перемещается, словно ищет устойчивого положения.
И вот, прильнув к песку, мы улавливаем таинственные шорохи. Дюны, словно огромные фисгармонии, повторяют и множат звуки, производимые движущимся и падающим песком. В полнейшей тишине слышны ритмичные сильные удары. Это гремит Тобол, гремят барабаны пустыни. Конечно, эти звуки можно сравнить и с песней, во всяком случае, они подчиняются строгим законам ритма.
Перевел с итальянского Л. Вершинин
Мир моих открытий
Мир человеческих открытии совершенно неизмерим — от колючки простого репейника вцепившегося в рукав, до горячего гейзера Камчатки, который сообщает воздуху этой страны особый уют и одновременно какую-то загадочность. Трудно передать ощущение покоя в пустой горнице камчатской избы, когда тут же, за позванивающим тонким стеклом, за чуть запотевшим окном, рокочет край земли — Тихий океан.
Он неслыханно богат, этот край и этот мир, и даже его последняя кромка. И я уверен, что о колючке репейника можно писать отдельные книги, исследования, сказки, испытывая при атом множество живых и веселых происшествий и историй.
Каждый, кого подмывает написать такую книгу, пусть садится за стол и, не откладывая, пишет ее. Через пять-десять лет уже соберется интересная литература, необыкновенная библиотека, полная редких наблюдений и познаний — от шума града по тесовой крыше (кстати, его ни с чем не спутаешь) до едва намеченной над Аю-Дагом розовой радуги — предвестницы дождей, не падающих на землю, а улетающих ввысь от земли. Недавно сравнительно я видел такую розовую радугу и очень долго не мог понять, что это такое.
Знание — это сгусток сплошь и рядом неожиданной и величавой поэзии. Мы должны стать уловителями и хранителями этой мимолетной поэзии природы, украшающей мир и дающей ей смысл.
Природа не выбирает и не назначает себе певцов и менестрелей. Она лишена глупого и дерзкого человеческого высокомерия. Певцы приходят к природе сами, их ряды не иссякают от Гомера до Лукреция, от Жюля Верна до поэта Заболоцкого, от Чарлза Дарвина до ученого Обручева.
Недавно к прекрасной плеяде вещей о природе прибавилась еще одна — удивительная, на мой взгляд, работа Геннадия Снегирева, которая в скором времени выйдет отдельной книгой.
Снегирев — очень зоркий писатель. Он обладает тайной свежего, почти юношеского восприятия жизни. От него не ускользает ни одна поэтическая черта из жизни природы, из жизни тайги, зверей, птиц и растений. Поэтому рассказы Снегирева, написанные бывалым, добрым и простым человеком, заключают в себе много знаний и наблюдений — всегда новых и подлинных, — иными словами, они познавательны в самом широком значении этого слова.
По существу, многие рассказы Снегирева ближе к поэзии, чем к прозе, — к поэзии чистой, лаконичной и заражающей читателя любовью к родной стране и природе во всех ее проявлениях, и малых и больших.
Совершенно реальные и точные вещи в рассказах Снегирева порой воспринимаются как сказка, а сам Снегирев как проводник по чудесной стране, имя которой — Россия.
Рассказы эти, безусловно, вызовут среди наших натуралистов, истинных друзей животных, радостное волнение. А если бы звери — и олени, и медведи, и песцы, и тюлени — понимали бы человеческий язык, то появление этой книги было бы большим праздником для всех животных, уничтожаемых жестоко и порой бессмысленно, — столько в книге нежной любви к этим зверям, заботы о них, необыкновенно тонкого понимания и знания всей их нерадостной жизни.
Книги, одаряя нас знанием и любовью к природе, учат относиться к ней как к живому, близкому нам существу, побуждают нас негодующе остановить людей, уничтожающих последних прекрасных и беспомощных обитателей Земли.
Судя по многим данным, сейчас как раз эта тема должна занять очень большое место в нашей литературе, в наших журналах. Все мы читали и знаем великолепные очерки в защиту природы, талантливейший очерк Юрия Казакова о Соловках, рассказы Льва Кривенко и Юрия Куранова.
Я думаю, что особенно не нужно даже призывать людей к тому, чтобы они писали об этом, — о природе, и о нашей Родине, и обо всех ее уголках, — особенно призывать не нужно, потому что люди сами начнут писать, потому что тема защиты природы является сейчас уже, я бы сказал, государственной необходимостью.
Константин Паустовский
Арал
Я слыхал, в Аральском море так много рыбы, что если сапог бросить на дно, а потом вытащить — бычков набьется полный сапог.
Поезд мчится в пустыне. И справа барханы и слева. Растут на барханах бурые колючки и большие, как зонтики, и круглые, как плюшевые подушки, шевелятся на ветру, ползут...
Это не колючки, а верблюжьи горбы. Стадо верблюдов пасется. Зимой отощали, верхушки горбов свесились набок и покачиваются. Пустыня бурая, и шерсть верблюжья бурая, и саксаул издалека бурый.
Между шпалами на тонких стебельках цветут маки. Поезд мчится над ними — маки прижались к земле. Промчится последний вагон — опять подняли головки.
Только лепестки, сорванные вихрем, медленно опускаются на рельсы.
Черная собака остановилась, понюхала лепесток и... не переводя духа, бросилась догонять поезд.
Эта черная собака — борзая Тазы, она бежит за поездом, не отставая.
Кто-то бросил в окно косточку, промасленная бумага мелькнула. На лету схватила и съела их Тазы.
Пассажиры выглядывают в окно, показывают на черную собаку пальцами:
— Посмотрите, какая тощая собака!
Они не знают, что борзая Тазы с подтянутым животом, тонкими ногами десятки километров пробежит в пустыне за антилопой-сайгой и не устанет.
Среди желтых песков блеснуло Аральское море, синее, как перо зимородка.
На станции мальчишки продают связки копченых лещей. Окно открыли, сразу запахло рыбой.
В Аральске во дворах стоят верблюды. Над глиняными заборами одни головы верблюжьи видны и верхушки горбов. Верблюд смотрит сверху и жует жвачку. Если за глиняной стеной есть верблюжонок, верблюд может плюнуть, близко не подходи. На верблюдах здесь возят саксаул на дрова.
За Аральском рыбачий стан на берегу. Верблюды, тяжело ступая, тянут невод. Над костром вода в котле кипит. Скоро уха будет из сазанов морских, огромных. Одного сазана еле поднимешь, а в неводе их сотня, только верблюды могут столько вытянуть.
