Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год
Обзор книги Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год
Здесь каждый камень — летопись сама
Это имя —
Как гром и как град:
Петербург,
Петроград,
Ленинград.
(Я. Асеев)
Ровно в полдень вздрагивают стены Нарышкинского бастиона и одновременно с первым ударом курантов Петропавловской крепости раскалывается над каменным островом тугой и сильный звук выстрела. Нащупывая все новые и новые пространства, эхо подпрыгивает над рекой, над барьером набережной, над садами, крышами и площадями.
Сигнальный голос полуденной гаубицы прокатывается не только над ближними и отдаленными кварталами города. Он уходит и в глубину времен, проникает вплоть до того отдаленного столетиями полдня, когда впервые над новосельными невскими берегами ударила «часовая» пушка.
Никто не забыт, и ничто не забыто.
(О. Берггольц)
Так орудийный звук приобретает обратную перспективу — к нам в сегодняшний день докатывается эхо веселой пальбы петровского флота, празднующего морскую викторию. Долетает отголосок выстрела Крейсера Первого Ранга в переломный октябрьский вечер семнадцатого года. А для многих ленинградцев еще слышатся в ежедневном мирном раскате тревожные отзвуки блокадного времени — судороги зениток, подземные фугасные толчки. Эхо времени, эхо памяти...
Красивые и причудливые легенды сопутствуют возникновению столиц. Молоком мифологической волчицы вскормлены первые римляне. Киев, по одному из преданий, начало имеет от славянина Кия, перевозчика на Днепре. Но нет ничего деловитей, а по отношению к легендам полемичней, чем рождение невской столицы, потому что она «стала есть» от чертежа, от строгого расчета. Железная логика схемы была наложена на зыбкую болотистую почву, суровый идеализм строителей корчевал косную ненадежную материю невского устья.
«Эксцентрический центр» — так Маркс назвал русскую столицу на Неве, мятежно замысленную и исполненную. Только в сердце новатора могла утвердиться ошеломительная идея, по которой надлежало немедля переносить груз государственности на самый нос громоздкого российского судна. Обшивка затрещала, но самозабвенный шкипер и не думал менять курса — ведь вот они! — открываются на горизонте свинцовые, распахнутые ветром дали.
И пошло: эксцентрические баталии, эксцентрические фейерверки над болотами, эксцентрический Летний дворец. Да и правда, дворец ли? Крепкий двухэтажный дом, каких в России не считано. Чуть побольше средней бани, чуть поменьше средней дачи... А из дворца на белый русский снег выходит эксцентрический русский негр. А ветер так и задувает в распахнутое «европейское» окно...
Поднималась деловая столица России... Под прямым углом от Мойки отходит канал, а над ним, в разрыве темно-красной кирпичной кладки, вытягивается, выгибается, растет массивная арка. Это Новая Голландия, тыловые ворота к адмиралтейским лесным складам. Ее могучая, поддержанная колоннами арка распахивает вид на приземистые судостроительные цехи, в ее голубом проеме улавливается еле заметное движение: отдаленный портовый кран шевельнул своими металлическими сцеплениями, поплыл вбок. И должно быть, не ты один, а сотни других людей, случайно или не случайно забредающих сюда, переживают одинаковое с твоим чувство неожиданного открытия: да ведь вот оно — каменное эхо пушкинской метафоры об «окне в Европу».
Холодным скрещением линий
И рощей ампирных колонн...
(Вс. Рождественский)
Веселый свежий полдень сверкает над Невой. Медленно ползут по мостам трамваи. Как самодельное солнечное полушарие, тускло царит над городом купол Исаакия. Через нагретые крыши домов и через прохладу Невы ему отзывается восклицательный петропавловский шпиль. Горбатость низко посаженных мостов словно подчеркивает, что и сама река здесь как бы немного выпукла, настолько она широка и настолько жадно дышит преддверием моря. И кажется, что свежие полотнища облаков накреняют петропавловский шпиль, как мачту. И весь город плывет мощным многопалубным фрегатом, а сбоку вспыхивают все новые и новые серебристые клубы небесной канонады. В такие полдни город разворачивается перед тобой блеском и упругостью пушкинского, стянутого рифмами мостов ямба.
И Нева пальбой тяжелой
Далеко потрясена...
Но такое — даже летом — не часто. Вдруг с залива наваливается на крыши косматая свинцовая накипь. Темнеет и покрывается мурашками Нева. Последний праздничный блик слизан с исаакиевского купола, и словно дождавшись этого знака, проносится вдоль улиц первой ветровой заряд, жесткий, прошитый дождевыми иглами. Тяжело, всею своей столетней массой заходили под ветром липы Летнего сада. Летят на мокрый песок ветки, здесь и там слышен треск ломаемых сучьев. В лиственном полумраке сиротливо зябнут отсыревшие мраморные фигуры античных божеств. Прибывающая вода лохматит в канале мечущиеся гривы водорослей.
И особое физическое счастье испытываешь в этот час, с трудом вышагивая против ветра по мокрой набережной. Холодно поблескивают затворенными окнами здания. Низкие хлопья" туч снуют над карнизами. Нагнувшись, но не отворачивая лица от свистящего воздушного напора, обгоняет тебя редкий прохожий, и ты успеваешь опознать в нем ту же самую сосредоточенность, что отпечатана на каменных лицах домов и в упрямом силуэте буксира, толчками вытягивающего против ветра связку барж.
Теперь город до вечера такой, до ночи: то вспыхнет фасадами набережных, магниевым эффектом шпилей, улыбкой величавых вод, то растворится в сумраке, в дождливом ознобе. Словно два разных города: один — веселый, азартный, совсем юнец — сотрет туманную изморозь с зеркала и с самолюбивой улыбкой глядится на свое отражение; и другой — ушедший в свои думы, спокойный, всезнающий.
И складывается один небывалый характер, одно незабываемое лицо — Петербург, Петроград, Ленинград — вечный город…
Торжественна
медлительность прихода
седых ночей
на эти берега...
(М. Дудин)
Сосредоточенные ленинградцы спешат на работу в вагонах метро. Торопливо вышагивают по тротуарам Невского. Рассевшись на скамейках сквера, едят мороженое или наблюдают за двумя реставраторами, которые, взобравшись на деревянный помост, согнулись в работе у мраморных ног Геракла.
Вот старик — свежевыбритый, стройный, лет семидесяти, в строгом черном костюме. Он идет вдоль чугунной решетки канала, удивительно прямо, удивительно четко ступая. Глаза его холодно и умно посверкивают из-под седых бровей. И ты смотришь ему в спину, как он идет по безлюдному тротуару, и, кажется, догадываешься, откуда в нем такая подтянутость и строгость: он и не может иначе идти среди четких, геометрически-определенных линий парапета, тротуара, карниза, канала. Это они его выравнивают, помогают старому, усталому телу преодолевать тягу к земле.
И еще один пожилой человек. Он стоит в зале музея, окруженный пионерами. Когда ребята расступаются, вижу, что пустые рукава его голубой рубашки заткнуты за пояс. И только тогда становится понятно, почему он так напряженно шевелил подбородком, как бы обводя в воздухе контуры предмета, о котором шел его рассказ.
Куда после рабочего дня спешат ленинградские парни с тощими рюкзаками или обшарпанными чемоданчиками? Куда везет их разболтанный шустрый трамвай, переваливая через мосты, повизгивая на поворотах? Медленный взлохмаченный закат оседает над островами, и в протоках и бухточках ждут наших парней розовые паруса яхт.
Хорошо выйти в залив, туда, где шумно и ритмично дышит Балтика; хорошо проскользить, прошелестеть парусиной мимо грузного, неповоротливого танкера; и хорошо возвращаться в темноте, среди светящейся пены, ориентируясь на туманное зарево стадиона...
Очередной шквал дождя случайно столкнул в первом попавшемся парадном двух подружек — двух ленинградских девушек; и вот они уже щебечут наперебой, договариваются о чем-то... Внимание, дождь кончился! Выскользнув из укрытия, подружки еще некоторое время идут вместе, смешно перепрыгивая через лужи.
И вечная холодная Нева...
А. Блок
А там, где они только что простучали каблучками по асфальту, на обычной стене обычного дома:
«Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна»...
Я живу в комнате, окна которой выходят в типично прямоугольный ленинградский двор. Три стены этого каменного колодца заняты окнами, четвертая — глухой отвесный брандмауэр. На нем еще видны следы каменной пристройки, в которую во время блокады угодила бомба. Каждый, даже слабый, звук, раздавшийся во дворе, усиливается отражениями от стен, обрастает обертонами. Поэтому в дождливый предутренний час удары отвесных капель об асфальт сопровождаются особым треском.
