Журнал «Если» - «Если», 2012 № 07
— Не понимаю, почему не слышно целых слов. Раньше она произносила именно слова, — сказала Саманта разочарованно.
— Ну, цельных предложений я не слышал, но все же отдельные слова вроде звучат, — заметил Дзено.
— Добавлю-ка я горячей воды, — решила Саманта, поворачивая кран.
— Осторожно! — воскликнул Дзено. — Ты уже намочила блузку.
— Неважно. Я ее сама сшила, и сидит она плоховато.
— Ничего подобного, — возразил Дзено. — Она прекрасна и сидит превосходно. Но ты ее насквозь промочишь.
Саманта задержала на Дзено непонятный взгляд.
— Надеюсь, ты не подумаешь обо мне плохо, — сказала она наконец, — но, кажется, я догадалась, что нужно сделать, чтобы заставить воду говорить.
12.На кухне Кейт Свифт и Дженс Стиллсен беседовали о своей бывшей рок-команде. Кейт сказала, что до нее дошли слухи о распаде группы.
— Что произошло? — спросила она Дженса.
— Майк перестал курить травку, но компенсировал это выпивкой и начал выходить на сцену пьяным. Нельзя в таком состоянии играть на клавишных. Ну, а Джим, должен сказать, никогда не был хорошим ударником. Так что продолжать было уже невозможно.
— А о том, чтобы сколотить новую группу, ты думал?
— Постоянно думаю.
Сай Кляйнер говорил в мобильник:
— Я знаю, что у нас с тобой разница в три часовых пояса, дорогая. Я тебе об этом сообщал каждый раз, когда ты звонила. Но выгляни в окно. Уже утро. Ты должна завтракать в это время. — После секундной паузы: — Ты права. Я забыл, что сегодня суббота. Прошу прощения.
13.В ванной из душа били упругие струи горячей воды, клубы густого пара окутывали головы Саманты и Дзено, а запотевшее окно превратилось в расплывчатый прямоугольник туманного света. Дзено глядел, как Саманта расстегивает пуговицы на блузке, снимает ее и вешает на небольшой крючок на запертой двери. Когда она стала расстегивать лифчик, Дзено рванул свою рубашку так, что пуговицы брызнули в стороны и застучали по кафельному полу.
14.В кухне Сай Кляйнер продолжал вещать в сотовый:
— Я знаю. Я понимаю. Бухгалтерское дело — это наука, такая же, как и нанотехнология. И такая же сложная. Может, даже и посложнее. И мне это стало ясно как никогда раньше. Что? Да, и я стал лучше понимать тебя. И я скучаю по тебе. Вот почему я позвонил, чтобы пригласить тебя. Я хочу, чтобы ты ко мне приехала. — Он какое-то время слушал, потом продолжил: — Без проблем. Я больше не живу в одной квартире с Сэмом. То есть я имею в виду, что когда ты приедешь, я уже буду жить в другой квартире. А Сэм уезжает в Новый Орлеан. Ему там предложили работу шеф-повара в одном ресторане.
Дженс Стиллсен спросил, сочиняла ли Кейт Свифт в последнее время какую-нибудь музыку?
— Да, наваяла несколько вещиц, — призналась Кейт. — И две-три из них получились вполне приличными, не стыдно людям показать. Но ты же знаешь, тексты я писать не умею.
— Зато я умею, — сказал Дженс.
— Да, я думала об этом.
— А у тебя все та же сдержанная загадочная улыбка, — проговорил Дженс, немного наклонившись к ней. Кейт, в свою очередь, подалась к нему, преодолев свою половину пути.
Сай Кляйнер продолжал говорить в мобильный:
— Милая, я всегда скучал по тебе. Всегда. Мне необходимо, чтобы рядом со мной была сильная женщина. Ты это знаешь. Я так рад, что ты приезжаешь!
15.В ванной ничего не было видно из-за клубов пара и ничего не слышно из-за шума бьющей из душа воды. Вы, конечно, не могли бы их ни видеть, ни слышать, но вообразить-то можете, как они, сбросив одежды, стоят абсолютно голые, крепко обнявшись под хлещущими струями, прижавшись щеками и нашептывая друг другу самые восхитительные слова, а обтекающая их вода поет о Париже, о Елисейских полях и о любви под весенними ливнями.
16.Ну, что дальше, можете сами представить. Женщина Сая Кляйнера из Калифорнии, бухгалтер-криминалист, переехала на восток и поселилась с Саем в его новой квартире. Кейт Свифт перебралась к Дженсу Стиллсену, а к этому времени Саманта Джиардино жила уже у Дзено Авакяна. А чуть позже свихнувшийся сливной бачок в старом жилище Саманты действительно взорвался, разнеся вдребезги всю сантехнику и засыпав квартиру песнями.
Перевел с английского Евгений ДРОЗД
© Eugene Mirabelli. The Pastry Chef, the Nanotechnologist, the Aerobics Instructor, and the Plumber. 2011. Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's» в 2011 году.
Пьер Жевар
Сколько всего случилось…
Едва взявшись за перо, чтобы начать это повествование, я ощутил полнейшую бесполезность того, чем собираюсь заняться. И тем не менее я абсолютно уверен, что обязан написать этот рассказ, даже если его никто никогда не прочтет. Даже если вскоре я сам о нем и не вспомню. Поскольку все это не произойдет никогда.
Меня зовут Отто-Абрам Сиентсенхаль, я родился в Грогнице, в сотне километров к югу от Вены, где мой отец считался лучшим часовщиком. Впрочем, этот факт никак не связан с последующим повествованием.
Не испытывая ни малейшей склонности к благородной профессии отца, я решил продолжить учебу и получить в столице высшее образование. Император, старый Франц-Иосиф, назначил специальную стипендию для таких, как я.
В 1913 году я защитил диссертацию и получил должность преподавателя на кафедре современной истории в Линце. Впрочем, теперь это уже не важно.
6 февраля 1934 года полностью изменило мою жизнь, как и жизни миллионов мужчин и женщин.
В тот самый день француз впервые пересек Атлантику на дирижабле. Как же его звали, этого героя? Ах да, Гинемер, Жорж Гинемер. Все считали, что главный приз достанется фон Зихтгофену. В Берлине все уже было готово к празднику: развешаны флаги, включена праздничная иллюминация. Альберт, страстный германофил, от огорчения даже сказался больным. (Бедный Альберт! Кто бы сегодня мог подумать, что у него уже тогда были две нобелевские премии?) Да-да, воздухоплавательный спорт был его едва ли не самой большой страстью.
Но речь не об этом. Сегодня остается только одна причина вспоминать тот день. Именно 6 февраля император назвал нового канцлера.
Франц-Фердинанд, как и Франц-Иосиф, был, безусловно, большим тружеником, хотя и не столь одаренным. К тому же его идеи могли напугать кого угодно. Его чешские симпатии 1910-х годов понемногу соскользнули к систематическому антиславизму, к которому вскоре добавился животный антисемитизм.
А этот Адольф Гитлер не говорил ничего толкового. Многие годы он болтался в окружении артистов-неудачников, которыми кишмя кишела наша столица, пока в полной мере не развил ораторский талант. После этого он организовал подпольную группу и, сидя в тюрьме, даже успел написать книгу под названием «Мой протест». Кто бы мог подумать, что книжонка с таким названием будет иметь успех? Но нет же! Этот Гитлер завоевывал все большую и большую популярность, используя старый, как мир, способ: найти козла отпущения, у которого случайно оказалось две головы — славянская и еврейская. Но пока в Национальном собрании было достаточно депутатов от этих народов, его прокламации не представляли особой опасности.
Все изменилось после биржевого краха 1926 года и последовавшей вспышки безработицы. Политический вес Гитлера рос с каждыми новыми выборами.
Тот день, 6 февраля 1934 года, когда под давлением императора этот субъект был назначен канцлером, остался в памяти многих печальной датой.
Удивительно, но Альберт как бы ничего и не заметил. Все его внимание было поглощено полетом Гинемера и научными изысканиями. И в этом был весь Альберт. Способный вдруг загореться борьбой за правое дело, он на следующий день мог отгородиться от всего мира, зачарованный творениями своего блестящего интеллекта.
В тот самый день он собрался провести публичный эксперимент перед узким кругом венских интеллектуалов — представителей самых разных областей знания. Я тоже был приглашен — и в качестве друга, и как представитель исторической науки. Едва я закрыл за собой дверь, Альберт встретил меня словами, намертво отпечатавшимися в моей памяти: «Отто, я думаю, мы пошли за третьей!». Я понял, о чем идет речь — о третьей нобелевской премии.
— Взгляните на эти часы! — провозгласил он, не давая себе труда представить присутствующих.
Впрочем, я и так знал почти всех. И психоаналитика Фрейда, и того итальянца, с которым познакомился на прошлогоднем конгрессе в Триесте — он построил атомную батарею в помещении факультета естественных наук. Его называли Фремо или Ферми. Собралось еще много именитых гостей, люди искусства, журналисты.
Часы стояли на постаменте посреди лаборатории. Совершенно обыкновенные часы, разве что работающие на атомной энергии, так что Ферми и его помощники присутствовали здесь неспроста. И часы, и атомная батарея, занявшая место бывшего бассейна, имели весьма скромный вид.
