Николай Ефимович - Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины
– Сидели и смотрели, наверное, в каком-нибудь любимом мюнхенском пивном баре?
– Нет, на этот раз дома. Но мы действительно любим с Родионом Константиновичем посидеть в пивбаре.
– Пиво в честь дня рождения попробуете?
– Я его не пробую, а хорошо пью! (Заразительно смеется.)
– А с чего ваш день обычно начинается?
– Один день не похож на другой. Но когда утром просыпаешься и видишь солнце, то просто душа радуется. В Мюнхене сейчас очень тепло. И солнце постоянно. Так что меня мой месяц радует.
– А вот наши синоптики на днях объявили, что нынешний ноябрь в Москве самый пасмурный за 120 лет.
– Это очень тяжело переносить.
– Майя Михайловна, по Москве не тоскуете?
– Конечно же – я выросла в Москве, очень ее люблю. Но пока здесь, в Мюнхене, больше работы. Прежде всего – у Щедрина: Валерий Гергиев играет сейчас много его произведений. Только что сделали спектакль «Мертвые души». А Денис Мацуев записал 5-й концерт Щедрина.
– Вы по-прежнему немало ездите и летаете – как вам удается существовать в таком ритме?
– Если ничего не делать, просто лежать на диване, то не будет никакой формы. Человек «разъезжается» по сторонам, обленивается.
– Но хотя бы сейчас вы позволяете себе есть все, что хочется? Те же пирожные…
– Я пирожные, к счастью, не люблю. Я больше пиво с сосисками. Это, наверное, с детства. Мы ходили в театр через магазин Мосторга и там всегда покупали томатный сок с солью, сосиски. А вообще – люди не придумали ничего вкуснее, чем обычный хлеб с маслом.
– Недаром во многих европейских ресторанах перед едой подают хлеб с маслом, порой еще теплый.
– Они знают свое дело!
– Но диетологи говорят, что хлеба надо есть поменьше, если хочешь похудеть.
– Это больше в теории. А в жизни можно все, но понемногу.
– Я слышал, в Москве скоро у вас выходит новая книга.
– На самом деле это две предыдущие книги соединены в одной. Но я написала новое предисловие и послесловие, даже постскриптум. Многие фотографии заменили. Так что, наверное, приеду на ее презентацию в Москву.
Кстати, здесь, в Германии, выпустили диск с балетом «Чайка»: там мы с Родионом Константиновичем рассказываем о спектакле, сидя как раз в чеховском доме в Москве. А еще немцы переиздали мою книгу «Тринадцать лет спустя», правда, с другим названием – «Сохраняя самообладание»…
– По-моему, они попали в точку. А были случаи, когда вам с трудом удавалось сохранять самообладание?
– Много раз. Но я все-таки преодолевала. Необходимо было. Иначе бы заклевали.
– Майя Михайловна! С днем рождения! Поздравляем и от имени вашей давней поклонницы – «Комсомолки», и от наших многочисленных читателей, которые вас по-прежнему любят.
– Спасибо. Это просто бальзам на сердце.
20 ноября 2009 г.
«Итак, Равель, танцуем болеро!»[2]
Казалось бы, Морис Равель сделал все, чтобы «Болеро» не то что в шедевры – даже просто в известные музыкальные опусы не попало.
Ну, во-первых, написано для балерины-любительницы Иды Рубинштейн – особы, не сильно блиставшей на сцене, хотя, конечно, скандально известной в Париже начала прошлого века. Ее портрет даже написал Валентин Серов, и висит он у нас в Русском музее. При этом композитор так спешил, что без конца повторял свою арабо-испанскую мелодию, изменяя в ней лишь оркестровый ритм.
А, во-вторых, разве могут впечатления от грохота молотов, шума приводных ремней и лязга металла способствовать рождению шедевра?! Но биографы уверяют, что именно индустриальный пейзаж возле дома Равеля под Парижем и вдохновил композитора. Он говорил без стесненья: «Этот завод – из «Болеро», – и даже требовал от художников-декораторов изобразить его при постановке. Но разве, слушая завораживающую музыку, можно думать о заводском конвейере?! У виска покрутят окружающие: мол, спятил, милый! Не сдюжил волшебной силы искусства.
Когда пьесу начали широко исполнять, Равель, говорят, всячески ставил палки в колеса: дескать, играете не так, как я задумал. И раз так довел знаменитого дирижера Тосканини (который играл с заметным ускорением ритма), что тот с присущим итальянцам темпераментом заявил композитору: «Вы ничего не понимаете в вашей музыке! Это единственный способ заставить ее слушать!»
Между тем Равель и не претендовал на популярность: говорил, что «Болеро» вряд ли его переживет. И выходит, жестоко ошибался. Да, многие испанцы не сильно жалуют пьесу, считая, что она ничего общего не имеет с местным народным танцем – болеро. Но вот вам реальность – однажды в Париже я с друзьями попал в испанский ресторан, который держат баски: там, несмотря на поздний час, нас просто укормили вкусной национальной едой. Стоял испанистый говор таких же, как мы, запоздалых гостей, звучали смех и музыка. И все вокруг было так пропитано испанским духом, во славу которого и было написано «Болеро», что казалось, сейчас сдвинут столы, в центр вспрыгнет танцовщица и начнет свой «священный танец боя»… И лишь потом я узнаю, что мать Равеля – не просто испанка, а родом из провинции басков. И прочту свидетельство очевидца премьеры «Болеро» в Париже.
«…Слабо освещенная комната в испанской таверне, вдоль стен, в темноте, за столами беседуют гуляки; посреди комнаты большой стол, на нем танцовщица начинает танец… Они начинают прислушиваться, оживляются. Их все больше захватывает наваждение ритма; они поднимаются со своих мест, приближаются к столу; необычайно возбужденные, окружают танцовщицу…»
В «Болеро» всепоглощающий ритм сплетается в водовороте с таком чувственной, страстной мелодией, напряжение нарастает с такой мощью, что дело кончается звуковой красочной оргией, победным воплем оркестра… Может, именно это и сделало обманчиво простую симфоническую пьесу шлягером на все времена.
«…Это было невообразимо хорошо. Я сошла с ума. Бредила. «Болеро» должно стать моим. Пускай я не первая. Я стану первой. Это мой балет. Мой!..»
Так спустя многие годы писала другая балерина, великая Майя Плисецкая, в своей книге о том, как впервые увидела бежаровский балет «Болеро». И не успокоилась, пока сама не станцевала – с триумфом! «Болеро» и «Кармен» стали визитной карточкой примы. Она до сих пор на своих юбилеях выходит на сцену под эту завораживающую музыку.
…Поэтому мой вам совет, очень простой: когда ежедневная будничная суета, казалось бы, замордует окончательно, наливаешь бокал хорошего испанского вина – непременно густого, темно-красного – и ставишь равелевский диск с «Болеро». И сразу чувствуешь себя хоть чуть-чуть гулякой на этом празднике жизни. А это уже немало.
Февраль 2009 г.
Майя Плисецкая: Щедрин дарил мне не бриллианты, а балеты!
Корреспондент «КП» побывал в гостях у великой балерины и ее мужа, композитора Родиона Щедрина, в Мюнхене накануне ее 85-летнего юбилея.
Вылетая в Мюнхен, я захватил буханку бородинского и банку селедки, так любимой Майей Михайловной (она называет ее величаво – селёда). Знал, лучшего московского гостинца для Плисецкой нет. И действительно, селедку она тут же загорелась открывать. Но Родион Константинович посмотрел на жену с ласковой укоризной: мы же на концерт сейчас идем. Тогда Майя Михайловна отрезала широкий ломоть пахнущего кориандром бородинского. И тут же с удовольствием стала разглядывать номер «Комсомолки» с отрывком из последней своей книги. Конечно, можно посмотреть и в интернете, но все же приятнее держать в руках газету, которую Плисецкая, по ее словам, очень уважает. Они с Щедриным специально ездят на мюнхенский вокзал, где в киоске покупают дайджест «КП».
Выпив кофе с бородинским хлебом, мы отправились в «Принц-регентен театр» – там Мюнхенский камерный оркестр отмечал свой юбилей. Когда подъехали, Майя Михайловна кивнула на здание театра: «Здесь я танцевала свою последнюю «Айседору». И так ностальгически вздохнула, словно готова была хоть сейчас взлететь на сцену…
Мы с удовольствием пропустили по бокальчику пива.
Шеф-повар любимого ресторанчика Плисецкой Илия шлет дорогим гостям воздушные поцелуи.
Олли Мустонен самый красивый букет, полученный от зрителей, тут же вручил Майе Михайловне.
Щедрин с Плисецкой скромно встали туда, где выдавали конверты с приглашениями. Гвоздем юбилейного концерта было выступление финского пианиста и композитора Олли Мустонена, который дружен с Щедриным. Холодный финн играл так по-русски разудало, что казалось, рояль не выдержит напора. А в гримерке, куда Плисецкая с Щедриным заглянули, Мустонен подарил Майе Михайловне самый свой шикарный букет.
