Виталий Калгин - Виктор Цой. Последний герой современного мифа
Однако, во-первых, подобные надежды вряд ли оправдаются. А во-вторых, мнение родителей – это одно, а мнение их сына – совсем другое. И те, кто больше разделяет мнение самого Виктора, такую идею не оченъ-то одобряют.
Корр.: Как отнесетесь к тому, если на вашей кочегарке прикрепят мраморную памятную доску: «Здесь жил и работал Цой»?
В. Цой: Надеюсь, что этого не произойдет. Если же произойдет, то спокойно, так же, как отношусь к славе.[1039]
Когда приводишь сторонникам идеи памятника эти слова, то в ответ обычно следует аргументация, что никто из адекватных людей не сказал бы, что хочет себе памятник, и не стоит прислушиваться к словам Цоя. Но здесь важна причина реакции «любого адекватного человека» – то, что памятники ассоциируются с косностью и помпезностью, с официозом, а также со смертью, ведь их возводят обычно, только когда человек умер. Для некоторых близких и поклонников Цоя он психологически еще жив как личность, еще довольно-таки ярок его образ в памяти.
Алексей Рыбин в своей книге «„КИНО“ с самого начала» очень верно говорил о сути памятников и музеев.
Алексей Рыбин:
Раздражают только звонки. Звонят мальчики и девочки и требуют от меня каких-то экспонатов в музей Виктора Цоя. Я не даю им экспонатов, у меня нет ничего такого, что бы я мог им дать. Все мои экспонаты – это моя жизнь, моя молодость, которую я ни в какой музей не отдам. Я хотел было сказать этим мальчикам и девочкам, что если они думают, что музеи и памятники возвращают кому-то жизнь, то они очень ошибаются. Отнимают они жизнь, а не возвращают, превращают реликвию во что-то такое, что совсем не похоже на оригинал. И сами усердные музейные служители превращаются в мумии и экспонаты. Но я ничего им не сказал. То, что для них умерло, во мне живет – это часть меня, и Майка, и Бориса, и всех наших друзей.[1040]
Рашид Нугманов:
Поскольку Виктор – мой близкий друг, мне все его скульптурные изваяния кажутся фальшивыми, и я лично просто не смог бы городить еще один. По мне, Стена Цоя на Арбате гораздо живее любого из них, и все же я поддержал идею установки памятника. Ради тех, кому он нужен. Ради тех, кто не знал Виктора лично, но любит его и видит в этом памятнике способ увековечить свою любовь[1041].
Цой жил совсем другим, он не имел ничего общего с официозом, с ценностей, которые увековечивают в мраморных досках. И ему наверняка в страшном сне не могло присниться, что он стал частью всего этого. А его родители – люди другого поколения, и они вряд ли видели его интервью, где он говорил о своем отношении к памятникам. Но, как всегда, Цой и его семья рассматриваются поклонниками как некий монолит, и правильным считается любое действие, которое одобрят его родные, даже если бы его не одобрил он сам. Странно, – почему все обязаны соглашаться с мнением его родителей и жертвовать мнением самого Виктора?
Другой аргумент людей, настаивающих на необходимости памятника, это то, что памятник нужен потомкам и всему обществу, чтобы они не забыли Цоя. Но история рассудит, кого будут помнить, а кого – нет, вне зависимости от памятников.
Памятник – это нечто вторичное для потомков, а первичным является значимость данного человека для культуры в целом. Пушкина, Цоя, Высоцкого и многих других в первую очередь помнят и будут помнить за их творчество, а не за то, что им ставят памятники. Без этого культурного вклада потомки будут недоуменно глядеть на изваяние и спрашивать: «А это кто вообще?» Памятники – это акт признания властью или народом значимости культурного вклада. И любой творческий человек понимает, что слава, деньги, почести – все это проходит, а остаются плоды их труда, их стихи, песни, картины и т. д.
Однако к идее памятника можно подходить не как к средству увековечения и утверждения значимости, а с точки зрения скульптуры как произведения искусства. В этом случае памятник должен быть сам по себе вкладом в культуру. Но сторонники установки и скульпторы чаще всего игнорируют этот аспект, и на первое место для них выходит именно пафос «утверждения значимости». Поэтому, вероятно, все конкурсные работы, представленные для проекта памятника в Питере, не отличаются ни внутренним, ни внешним сходством с образом Цоя, ни оригинальностью авторского замысла, в разумном балансе с реальностью. И самое главное – в этих скульптурах не чувствуется ни вложенной в работу любви, ни настоящего понимания человека, которого изображают.
А хороший скульптор обязан если не любить образ, то уметь поймать ту черту, которая характеризует его персонаж. С Цоем здесь крайне сложно даже талантливым скульпторам, потому что он был личностью многогранной, сложной и крайне чуждой к внешним проявлениям своего дара. Он очень далек от типичного образа «творческого человека», поэта с гитарой, смотрящего в звездную даль. В нем больше легкости, отрицания всего стереотипного, и это противоречит внешней форме памятника, которая у нас принята, – эдакого серьезного мыслителя. Еще одна сложность заключается в том, что есть как бы два Цоя: один тот, который был на самом деле, и второй – которым его видят поклонники. В памятниках отражают больше не самого Цоя, а то, что видят его поклонники, – свои мечты, своего «эгрегора». «Мифология творится, а мы в ней участвуем», – сказал Юрий Каспарян.
И памятники – часть этой мифологии.
Большие надежды в этом плане возлагались на памятник в Элисте, проект которого разработал Дмитрий Мишенин – человек с другим взглядом, нестереотипным. Цой, по данному проекту, должен был быть изображен в полный рост, с зажженной сигаретой, чтобы каждый мог прикурить у него. Этим автор как бы хочет сказать, что в песнях Цоя столько огня и энергии, что ее хватает для того, чтобы зацепить людей даже сегодня[1042].
Идея Мишенина – о том, что Цой должен представляться не просто бездушной статуей, а именно человеком с улицы и для улицы, – очень интересна, самобытна и гораздо больше отражает настоящего Цоя, чем того отстраненного героя с гитарой, которым предстает Виктор в большинстве питерских макетов. И вместе с тем она учитывает и видение его в народе.
А что же с уже созданными народными памятниками, такими, как «Камчатка», Стена на Арбате и другими тусовочно-памятными местами? Отношение к ним у многих повзрослевших «киноманов» за многие годы претерпело изменения от романтического восторга и религиозного благоговения к скептицизму и отрицанию того, что все эти места имеют хоть что-то общее с Цоем. Во-первых, потому, что все это уже перестало быть таким нужным для многих поклонников. Взрослые люди понимают, что важнее деятельное отношение к наследию Цоя (песням, картинам и т. д.), а не тусовки на кладбище. Во-вторых, потому, что публика, посещающая эти места, не всегда приятна да и порядком измельчала с годами.
Питер. Улица Рубинштейна, 13. Зал Дома народного творчества. Или просто Ленинградский рок-клуб. Обычная подворотня с проходным двором. Исписанные, изрисованные стены, украшавшие подворотню рок-клуба, полностью исчезли после проведенного городскими властями капитального ремонта. Ныне давно потерявший свой статус Ленинградский рок-клуб официально не существует. Теперь бывшие помещения первого рок-клуба страны занимает детский театр «Зазеркалье». Причина закрытия банальна, – руководство рок-клуба не заплатило за аренду помещений городским властям. Естественно, это вызывает смех, – у нищих рок-музыкантов не хватило денег на оплату старейшей рок-базы страны. Хотя причина закрытия все же не в этом. Просто рок-клуб стал не нужен.
Говорят, президенту клуба Николаю Михайлову городские власти предложили на выбор другое помещение в новостройках, на окраине города, но совет рок-клуба отверг это предложение, посчитав постыдным делом занимать помещение, где нет никакой истории и где не был никто из легенд питерского рока. В итоге все имущество и оборудование клуба (за исключением рояля) было вывезено и разбросано по мелким клубам и репетиционным точкам групп (в том числе и на Пушкинскую, ю). Последним предметом, остававшимся в опустевшем помещении рок-клуба, было большое зеркало, с надписью помадой: «Это я-то Свинья? Да ты на себя посмотри! Свин». По некоторым источникам, это зеркало было увезено к себе домой одним из поклонников «Автоматическихудовлетворителен на память…
Москва. Арбат. 2008 год. Стена памяти Виктора Цоя. К самой стене почти не подойти – мешает автостоянка, устроенная прямо перед ней. Много мусора и грязно одетых малолеток. Сейчас тусовка здесь не то, что раньше. Много таких, которые приходят сюда, чтобы только выпить. Народ, бывающий здесь, считает себя панками и думает, чем больше они здесь намусорят – тем круче. Сегодня «киноманов» в Москве можно встретить только здесь, и то очень редко. Хорошие люди приходят сюда чаще только в плохую, холодную погоду. В суровых условиях – меньше гопников. Летом здесь алкоголики, которые создают лишние проблемы. Сейчас на Арбате собираются люди, которым на все наплевать, они могут нажраться и спать прямо здесь, под стеной. Это не «киноманы». Когда-то давно Марьяна Цой просила фанатов не делать из стены памятник, не превращать ее в мемориал. В 2005 году Марьяна Цой умерла. Теперь, по сути, эта стена городским властям не нужна, ибо, по слухам, ее спонсировала Марьяна. Она оплачивала место, поэтому стену не сносили. Хотя фанаты не дадут снести эту стену в любом случае. Но если раньше стена служила как бы средством, куда можно было выплеснуть свое горе, то сегодня этого нет. По словам чистокровных «киноманов», сейчас на Арбате – кошмар. Как таковых «киноманов» и панков здесь в принципе не осталось. Люди, которые тусуются здесь ныне, – жалкое подобие того, что было здесь лет 10 назад. Милиция часто приезжает сюда на «газели» и забирает человек 10–12 для отчета, всех подряд. В общем, все очень опустилось в этом плане. Арбат превратился в дно[1043].
