Елена Вельтман - Им привиделся сон
– Вот что значит держать слово, вскричал возвратившийся в полночь муж. Однакож я нахожу вас, кажется, в мирных отношениях. Тебе какое-то послание, сказал он, подавая молодой женщине маленький конверт слишком знакомого ей складу: от кого это?
– Не знаю, отвечала в смущении Марианна, не постигая, каким образом это письмо было в руках его. С недавнего времени, казалось, какой-то враждебный дух бодрствовал над её тайною, как-будто их сношения потеряли верную дорогу свою. Не в первый уже раз случай заставлял блуждать его письма.
Иврин взглянул на нее значительно. «В добрый час, подумал он, эта ложь есть оборона любви. Повремени – узнаешь и ты, что ложь есть оборона жизни.»
Он раскланялся и вышел в сопровождении хозяина. Марианна осталась одна с полученным письмом.
«Знаешь ли ты, что такое несколько дней тебя не видеть? писал Ройнов, я не могу больше сносить без тебя жизни. Пусть мечтают безумцы, что любить можно из разлуке, что любовь независима, что единственное блого – любить, что в отсутствии и тоске любишь сильнее. Нет, Марианна, я не в-силах долее подчинять себя этим утешениям. По мне разлука то же что смерть и по смерти можно любить этой тяжкой любовью. А покамест мы живем, любовь требует присутствия и обладания. Ты моя, ты принадлежишь мне по священнейшему праву – праву любви. Я должен достигнуть во что бы вы стадо этого счастья, Марианна, друг мой, если бы ты могла видеть меня втечении этого времени: всякий миг минуты я чувствовал страшным мучением твое отсутствие, и рассудок мой помрачился. Писать тебе есть теперь единственная возможность к тебе приблизиться, во в каком-то мучительном нетерпении, я чувствую неодолимое отвращение от этого ничтожного средства – я хочу тебя видеть!»
VIII. Мечты
Пока Марианна, в сердечном упоении читала эти строки, Анатолий уже писал ей другие нетерпеливые вопли:
«Каких страшных, безумных мыслей не перешло через мою бедную голову…. я не властен и не должен сносить долее этого терзания. Ты будешь со мною! Твоей ли светлой, возвышенной природе влачить позорные цепи раба предателя!.. восстань, моя царица! Мы уже и так довольно себе изменили, пора пробудить в сердце чувство самоуважения и гордости. Выслушай и пойми меня, мой друг. Ты знаешь, я люблю тебя больше всего на свете; я богат и независим. Доверь мне судьбу свою, и мы найдем на земле, под чудным небом неведомый берег, где я окружу тебя всеми сокровищами любви, всею роскошью счастья. Я когда прискучит тебе тишина и уединение, когда утомят тебя мои восторги, я повлеку тебя на шумнейшие торжища света, и там мы опять сольемся с людьми, которых легко будет вам любить и которым будем мы верить на слово. Мы останемся в очарованном кругу нашем, а жизнь расположится перед нами громадным театром, представляющим то умилительные, то забавные зрелища. Пресыщенные этой живой драмою, мы снова исчезнем. Мы обежим с тобою весь шар земной, мы посетим великолепную девственную природу. Какое солнце увидишь ты! Какую землю осветит оно перед глазами твоими! И станет ли нашей жизни на все предстоящие блага? Видишь, Марианна, я доверяю тебе драгоценнейшую мечту свою, лучшее мое верование. Олицетвори их, ангел мой. Довольно томились мы в тяжкой неволе. Довольно искал я и ждал – и нашел тебя, и ты уже не в праве от меня отказаться!»
По мере, как он писал, сердце его сжималось невыносимо, замирая от счастья. В золотых мечтах своих он достигал последней крайности своих желаний, венца пламеннейших надежд. Он верил ей, он верил себе, он верил в силы свои создать этот чудный эдем любви, о котором не смело бы мечтать робкое сердце.
Сладкий, волшебный сон, розовый призрак, который посещал его в таинственные часы раздумья, который нашептывал ему обольстительные обещания, он воплощался, этот сон становился осязательным блаженством в его власти.
Грезы одни другой жарче и пленительнее были потоком из его сердца; с нею летел он под далекое небо, в роскошную, дикую природу, куда уже давно влекла его желанная мечта. Туда, где дивные грани гор покрыты неувядаемыми цветами, где воздух упоен их сладким ароматом; где сквозь густые сени вековых дерев, золотою сетью проникает солнце, обливая неведанной негой и жизнью. Как легкия кудри красавицы, ниспадают там изумрудные ветви в хрустальные ручьи, и в страстных думах юноша видит милую женщину в светлых струях, где она ищет прохлады. Как Ундина, уцепилась она нежной ручкой за влажные ветви и висит на них, не отягощая тонких стеблей.
О, там, в той обетованной земле любовь их вспыхнет новым пламенем, там расцветет она, прекрасная, новою красотою, там облечет он ее в пышный наряд востока, на котором возможно ни щадить ни перл, ни алмазов, и эти алмазы и перлы угаснут при блеске милых очей.
С вечною мыслью о ней, с неотступною заботою о её радостях, утомленный порою избытком счастья, он склонит голову на её колена и забудется в сладком отдохновении, а она, преданная, любящая, как гений-хранитель будет сторожить сон его…
Мысль, всемогущий дух, куда на быстрых крыльях своих не улетает она, вырываясь из костяной темницы черепа; куда не занесется вольная и свободная, создавая на пути чудные миражи, который то распадаются радужной пылью, то воздымаются снова воздушными замками!
Мысль вдохновенная, творческая, какою дивной песнью звучит она в эфире; каким божественным ликом воплощает ее кисть, каким светлым откровением проникает она сокровенные тайны неба!..
Мысль, коварный демон-соблазнитель, какими розовыми чарами опутывает она, каких обольстительных обманов не создает она; в какие гибельные заблуждения не увлекает!
И внезапно, среди пышного пиру, неотразимая спутница, каким тяжелым свинцом умеет она кануть на сердце! Траурной гостьей сядет за веселое ликование – и шумная беседа превращается с нею в похоронную трапезу.
В нескольких шагах от молодого счастливца, другое существо, также юное, также может-быть прекрасное, с тем же правом на жизнь и на радости жизни, находилось под гнетом тяжкого раздумья.
Сарра, на ступенях террасы сидела одна, применясь жаркой головою к колонне крыльца. Турецкий кашмир чалмы её развился до половины и ниспадал к ногам её тяжелыми складками.
Она играла бессмысленно золотой туфлей своей, едва удерживаемой на пальцах маленькой ноги, то снимая, то надевая ее, и думы одна другой грустнее делали ей самой нечувствительным это машинальное движение.
Глубоко вздыхала она по-временам, и воздух вечереющего дня, еще не охлажденный отсутствием знойных лучей, вливался горячею струею в тоскующую грудь.
Она тосковала, забытая на роскошных диванах кабинета своего любовника – забытая и, может-быть, уже покинутая, хоть не остыли еще на ней его поцелуи и хоть едва расцвела она такой пылкой красотою.
Сарра знала о новой связи господина своего, которая сначала не заботила ее, так же как и другие многие. Она считала их необходимою светскою обязанностью своего прекрасного графа, и эти связи вовсе не касались её отношений.
Она привыкла к ним и даже исполняя один из капризов своего властелина, уполномоченная неограниченным его доверием, отправляла и получала его посланья любви, и надо ей отдать справедливость, исправляла эту обязанность с удивительным рачением и аккуратностью. О, на этот счет она была дрессирована вместе с гордым Beaugrand, великолепной чистой породы собакой, которая не раз уносила за ошейником литературные следы ласкавших его хорошеньких ручек.
В счастливые дня любимая одалыка вбегала, сопровождаемая прекрасным животным, к общему патрону, с полученным, раздушенным листком, на котором разлилась кружевная душа какой-нибудь белокурой сильфиды. Пробегая связные строки щегольского английского почерка, молодой сибарит то гладил красивую морду доброго пса, то ласкал роскошные плечи Еврейки.
Теперь было не то; новая интрига графа завладела им совершенно и расторгла все его другие связи. Ветренник был влюблен, и впервые преданный любви с искренним фанатизмом, он забывал, в жестоком легкомыслия, долги свои перед другими.
Для бедной Сарры не было даже обмана. Она в глаза, в лицо была обижена. Он не замечал ее в самом присутствия, и потому только она, может-быть, оставалась в доме, что он вовсе ее не видал перед собою.
Конечно не любовь, не преданность, даже не страсть бросили эту женщину в его объятия – этот перл отыскался в грязной атмосфере, и предательство и корысть повергли ее во власть разврата. Из отвратительного, душного гнезда, молодой птенец вылетел под просторные золоченые своды, которые не грезились ему в самых лживых свах. После зловонной нищеты и нестерпимых лишений, она утопала в неге пиров и наслаждений. Вкусив однажды этого опасного хмелю, она уже не в-силах была отвести прильнувших губ от очарованной чаши. В вакхическом угаре она позабыла и веру отцов и старую мать свою и все святыни сердца. Ей полюбились огненные ласки любовника, ее веселили его роскошные празднества и богатые подарки его сводили ее с ума.
