Генрих Фольрат Шумахер - Береника
"И ты должен будешь спокойно смотреть, как умирают твои братья" – Регуэль снова шептал про себя эти слова, стараясь найти в них силу. Рука его ухватилась под верхней одеждой за рукоять кинжала; он всегда держал его при себе с тех пор, как стал для римлян сирийцем, а не иудеем. Он ведь поклялся отомстить, поклялся мечом, именем отца и Бога.
Шествие, остановленное на минуту, двинулось дальше. Показались рабы с носилками Веспасиана, за ними лошади Тита и Домициана, затем свита азиатских князей и союзников. Во главе их ехал Агриппа, царь побежденного народа, с лицемерно улыбающимся, но серым лицом. За ними потянулось несметное число пеших легионов. Регуэлю казалось, что все это носится как призрак в воздухе, что это триумфальное шествие смерти и ее железная нога вталкивает землю в прежнее небытие. И среди блеска оружия, из складок царственных одежд, рева зверей и ликования опьяненной черни, из стонов пленных, из-за неподвижных окаменелых бескровных лиц торжествующих цезарей поднимался перед ним образ жестокого ангела разрушителя мира – образ Рима.
А вокруг него раздавался ликующий крик тысячной толпы, поднимаясь к сияющему над Римом небу.
– Слава Веспасиану, слава Титу!
Подняв глаза, Регуэль увидел большую колесницу. Наверху сидели люди, одетые наподобие жрецов храма, они вынимали из мешков и бочек горсти золотых монет и бросали их в толпу. И каждый раз при этом они называли один из завоеванных городов.
– Золото Тарихеи, Гамалы и Гишалы, Эспереи и Иерусалима! Золото, золото!
И гордая толпа Рима, победители и властители мира ревели от восторга и хватали монеты, толкаясь и борясь между собой, валяясь в грязи перед своим кумиром и победителем, перед кумиром золота.
Наконец раздался голос глашатая.
– К Тарпейской скале! Симона бар Гиора будут казнить.
Золото было забыто. Рим бросился к другому своему кумиру, крови. Чтобы увидеть, как будут истязать жертву на форуме и бросят с Тарпейской скалы на те же камни, которые некогда обагрялись кровью благороднейших граждан.
Регуэль увидел перед собой на земле монету. Он машинально поднял ее и прочел надпись "Плененная Иудея!" Золото обожгло ему руку, как огонь.
Он не бросил монету. Когда его иудейская сталь пронзит сердце изменницы, тогда иудейское золото застрянет у нее в горле. Он медленно возвращался к городу. Все, что он видел, выливалось в одну преследующую его мысль, плененная Иудея, по вине Береники.
За ним на расстоянии не более двадцати шагов шел человек с желтоватым лицом и острой бородкой.
* * *Береника беспокойно ходила взад и вперед в своих покоях во дворце Тита, где она поселилась по прибытии в Рим. Напрасны были все доводы и просьбы молодого цезаря, который уговаривал ее остановиться в доме Агриппы. Напрасно он указывал на неблаговидность ее пребывания в его доме в глазах строгих римлян, не знавших законности их союза. Напрасно Тит давал понять, что еще не прошло сопротивление Веспасиана против брака сына с царицей из ненавистного Риму племени. Береника не обращала ни на что внимания. Со времени падения Иерусалима она совершенно изменилась. В ней исчезла вся женственная кротость и спокойный ум, заставлявший ее считаться с решениями Веспасиана для того, чтобы иметь на него влияние. Внезапное проявление ее безудержной натуры при разрушении Иерусалима уничтожило все преграды. Неограниченное честолюбие и презрение к окружающему все более выступало в ней, и Тит почувствовал тайное желание освободиться от Береники. Он ждал удобного случая, чтобы свергнуть ее иго, которое становилось несносным и перестало быть полезным после окончания войны и достижения цели.
Когда Береника очутилась в Риме, где все ей говорило упоительным языком о могуществе богоподобных цезарей, она совершенно потеряла всякое самообладание. Ей казалось, что она вознеслась высоко над землей и покоится на облаках. Ей казалось, что она может придать всему существующему какую захочет форму, что все послушно ее безудержной воле. Ею овладела мания величия, и она с бесконечной жадностью стремилась проявить свою власть. Ей хотелось быть повелительницей безвольных рабов, быть законной супругой Тита, признанной Римом и целым миром, носить священный сан Августы.
Молодой цезарь долго противился ей, говоря, что еще не наступил надлежащий момент; ненависть римлян против покоренных иудеев еще слишком велика, чтобы дать им властительницу из покоренного племени. Все эти убеждения не действовали на твердую волю царицы.
– Я так хочу, – говорила каждый раз Береника ледяным тоном.
Красота Береники была еще велика – с годами она скорее увеличивалась, чем ослабевала. И на этот раз она опять одержала победу над гордостью Тита. Молодой цезарь пошел сообщить отцу о своем тайном браке и попросить его открыто объявить о нем.
Прошло уже несколько часов, а Тит еще не возвращался. Неужели Веспасиан отказал?
Береника вспыхнула от негодования. Если Веспасиан осмелится, тогда…
В комнату вбежал слуга и прервал ее размышления.
– Цезарь идет, – проговорил он, запыхавшись.
Береника едва пошевельнулась.
– Тит? – спросила она пренебрежительно.
– Не Тит, госпожа, а сам державный Веспасиан. Он только что вступил в атриум дворца.
Береника вскочила, и лицо ее просветлело. Он сам идет к ней, несомненно, для того, чтобы взять ее с собой на заседание сената и представить ее там как Августу. Наконец-то она у цели!
Береника вышла навстречу Веспасиану с приветливой улыбкой.
– Слава великому, справедливому цезарю, – сказала она, вглядываясь в него. – Ты не погнушался снизойти к скромнейшей из твоих верных служанок и признать святость права.
Лицо Веспасиана осталось неподвижным. Сухо и с деловитым спокойствием он подвел Беренику обратно к месту, с которого она поднялась, и сам сел рядом с ней.
– К несчастью, не всегда возможно, – медленно ответил он, – осуществить всякое право. Иногда права частных людей противоречат интересам государственным, и я советую тебе, Береника, не слишком заявлять о твоих правах теперь. Нельзя волновать умы теперь новыми замыслами, не следует возбуждать Рим против нас. Римляне совсем не то, что твой народ. Изо всякого пустяка могут возникнуть кровавые смуты и пасть благородные головы. Ради наших общих интересов…
– Ты отказываешься, – перебила она его с негодованием, – признать мои справедливые требования и исполнить обещание твоего сына?
– Не о моем сыне идет речь, – холодно ответил он. – К тебе пришел не отец, а цезарь, и, как цезарь, я не могу потерпеть, чтобы недовольные обрели новый предлог для возмущения против плебеев Флавиев, как они нас называют. Брак Тита с иудейкой мог бы стать причиной нашей гибели…
Береника не слышала последних слов. Она с возмущением вскочила и стояла перед Веспасианом, готовая открыто высказать ему свое презрение:
– Ты забыл, с чьей помощью Флавии достигли своего величия, – кричала она вне себя. – Кто принес им победу? Кто разжег распри врагов? Кто привлек союзников, азиатских властителей, римских правителей, даже вождей враждебной партии? Чья рука вооружила тысячи рук, кто вознес Флавиев на престол цезарей?
Веспасиан спокойно взглянул на нее, и на тонких губах показалась насмешливая улыбка.
– Кто? Сознаюсь, что в значительной степени Береника.
Его хладнокровие еще более ее возбуждало.
– А теперь, – сказала она с высокомерным смехом, – теперь, когда цель достигнута, Флавий не нуждается более в том, кто поднял его на высоту.
– Я повторяю, речь идет не о Флавии, а о цезаре. Если бы Веспасиан, полководец Нерона, отверг в свое время твою помощь, это было бы преступлением против государства. Если бы Веспасиан, став цезарем, возвел иудейку в священный сан Августы, это было бы тоже преступлением против государства. Веспасиан поклялся, что время преступлений миновало.
– Значит, ты не дашь согласия?
– Береника может быть возлюбленной Тита, но никогда – его супругой…
Крик бешенства сорвался с ее уст.
– Никогда супругой? – крикнула она. – А между тем Тит, наверное, сообщил тебе то, что ты, вероятно, и сам уже давно знал. Береника уже стала супругой цезаря. Не думай, что я позволю безнаказанно оттеснить себя. В Риме еще существуют законы, еще есть сенат, и я открыто заявлю о своем священном праве, подтвержденном подписью Тита.
Веспасиан снова усмехнулся и медленно поднялся.
– Конечно, Рим еще имеет законы, – равнодушно сказал он, – и есть еще сенат. Он был и при Нероне, а между тем его супруга Октавия, происходившая из знатного рода, сама дочь цезаря, была признана виновной в супружеской измене перед законом и сенатом, хотя была невинна, как новорожденное дитя…
– Я не кроткая Октавия, – возразила Береника. – Меня нельзя отстранить, как Марцию. Веспасиан может, конечно, велеть умертвить Беренику, но до того Рим узнает, как цезари понимают справедливость. Доказательства в моих руках.
