Генрих Фольрат Шумахер - Береника
– Да, Фотин, почтеннейший префект, – с усмешкой сказал солдат. – Теперь уже поздно наказывать меня за непослушание. Теперь ты сам, благородный Флавий Сабиний…
Из уст Тамары вырвался крик и она бросилась вперед, но ее схватили руки легионеров.
– Славная добыча, – с хохотом сказал римлянин. – Хорошенькая иудейка! Я уже давно хотел иметь такую. Да ты не отбивайся, голубушка, а то испортишь мне платье, и Рим будет смеяться надо мной на триумфальном шествии нашего великого цезаря Тита…
Он прижал Тамару к груди, и она едва могла дышать. Она увидела, что чья то рука остановила Фотина. И раздался голос Этерния Фронтона:
– Что это тебе вздумалось, Фотин? Разве это смерть, достойная предателя?
Тяжелое черное облако застлало глаза Тамары. Она все еще тщетно отбивалась от державших ее цепких рук. Испустив дикий крик, она впилась зубами в руку легионера. Он, вскрикнув от боли, выпустил ее.
– Проклятая кошка! – кричал солдат.
Разъяренный насмешками товарищей, он бросился за ней. Ее длинные волнистые волосы распустились по плечам и спине; легионер догнал ее, схватил за волосы и ударил. Тамара упала.
* * *Жадное пламя проникало все дальше и дальше. Треск падающих балок, шипение расплавленного металла, звон разбитого стекла, рев озверевших римлян наполняли воздух, пропитанный дымом.
Береника была как в чаду. Запах крови, смрад горевших тел, дикие хриплые предсмертные стоны опьяняли ее, как тяжелое вино. Она мчалась вперед; ее свита тоже была опьянена кровью. Позади всех шел Агриппа. Лицо его было смертельно бледно от ужаса. Он весь дрожал, как будто его опустили в ледяную воду. Они прошли северную и среднюю часть храма, и повсюду вслед за Береникой вспыхивало пламя. Шлем упал с ее головы; длинные, золотистые, освещенные пламенем волосы окружали ее пламенным ореолом. У южной части храма ее остановило неожиданное препятствие. Небольшая группа галилеян окружала безоружного старика, обороняя его своими телами.
– Иоанн из Гишалы! – воскликнула Береника и бросила в него широкий меч. Один из галилеян заслонил вождя, меч попал ему прямо в грудь. Начался бой. Эфиоп бился с Хлодомаром, Оний с Габбой. Карлик укрыл обезумевшую от вида крови Мероэ за колонной, и поспешил к Хлодомару, как только увидел Ония в числе нападавших.
Новый отряд римлян положил конец неравному бою. Хлодомара связали. Габбу держали за руки, в судорожно сжатых кулаках карлика был зажат клок волос, вырванных у Ония. Он смотрел на пророка с невыразимой ненавистью. Оний усмехнулся, потом опрокинул движением ноги легкое тело своего сына на землю. Габба перевернулся на спину и глаза его ясно говорили: "Убей же меня скорее, убей меня, как я бы убил тебя".
Но Оний не убил Габбу. Адская мысль возникла в нем при виде сына. Габба должен умереть от другой руки.
Мероэ притаилась за колонной. Она шептала непонятные слова, и глаза ее широко раскрылись, глядя на происходящее вокруг нее. Разве она не видела однажды уже нечто подобное, почти то же самое. Только тогда горело не это огромное, поднимающееся к небу здание: горела хижина, построенная из бревен, и над соломенной кровлей высились северные дубы и вязы. Все остальное было как теперь. Такие же люди, закованные в железо, с холодными жестокими лицами, та же резня, и тот же человек лежал, как и тогда, связанный на земле. Он смотрел на нее большими синими добрыми глазами. Завеса, окутывавшая душу Мероэ, вдруг порвалась, память осветила ее ярким светом. Она выскочила из-за колонны и бросилась к лежащему на земле Хлодомару.
– Отец! – крикнула она, прижимаясь к его груди.
Хлодомар нежно целовал светлые серебристые волосы дочери и прошептал с горькой радостью.
– Вунегильда, Вунегильда!
Оний оттащил девушку от отца.
На огромном возвышении посредине здания стояло несколько тысяч человек Они собрались здесь с твердой надеждой, что в последнюю минуту небесный огонь уничтожит римлян и спасет святыню от полного разрушения. Но пламя поднималось теперь к ним, отрезая всякую возможность спасения. Мертвая тишина последовала за первым криком, и, широко раскрыв глаза, несчастные смотрели завороженно на надвигавшееся на них все ближе и ближе пламя.
Иоанн из Гишалы тоже был взят в плен. Падающие балки и камни храма миновали голову старика. Его привязали к колонне и насильно подняли его лицо, окруженное длинными белыми волосами. Каждый раз, когда Береника придумывала новую пытку для его друзей, она искала в его воспаленных обезумевших глазах слез вызванных страданием.
– Израиль погибает из-за женщины, – кричала она ему. Женщина победила Иоанна из Гишалы, героя иудеев и женщина заставит плакать героя.
Но глаза Иоанна утратили способность проливать слезы.
– Неужели ты и в самом деле не можешь плакать, собака? – крикнула она, бросаясь к нему и ударяя его по лицу. – Так заплачь, хоть от боли.
Она остановилась. Люди, стоявшие на возвышении видели, как Береника глумилась над седовласым старцем. Из тысячи уст раздался один общий крик, заглушивший бушевание стихии. Потом снова повисла тишина. И вдруг раздался вопль отчаяния.
– Горе, горе Иерусалиму!
Это послужило словно сигналом. Поодиночке, по двое по трое, целыми группами люди бросались с высоты в бушующее пламя. Сквозь облака дыма и пламени виднелись извивающиеся тела, дико сплетенные в трепещущие безобразные узлы. Удушливый смрад горящих тел наполнял воздух.
Это было последнее, что видел Агриппа. Он смог наконец произнести звуки, похожие на вой истерзанного зверя. Потом все закружилось вокруг него и он уже ничего не мог видеть. Он бежал через трупы и камни, сквозь дым и пламя. За ним неслись стенания человечества, и он вторил им все тем же животным трусливым воем. Минуя римские укрепления он побежал дальше, через поля, и наконец, споткнувшись о камень, упал на землю. Но крики все еще раздавались в его ушах. Земля и небо, казалось, кричали ему: "Это ты, ты во всем виноват".
Чтобы больше ничего не слышать, Агриппа, последний царь иудейский, зарывался головой в комья земли все глубже и глубже. Но земля дрожала под ним и шептала ему: "Ты, ты во всем виноват!!"
Глава XIX
По улицам Рима, сияющим золотом и пестрыми красками, среди тысячной толпы крика и ликований, двигалось триумфальное шествие цезаря, возвращающегося после покорения Иудеи.
Регуэлю все было хорошо видно. Перед ним проходили победоносные легионы с орлами и знаменами. За ними следовали в огромных клетках дикие звери, которых Тит привез для травли в амфитеатре. Пышно одетые рабы несли трофеи покоренных галилейских и иудейских городов – остатки уничтоженных национальных святынь. Канделябры и алтарные украшения из золота, изображения битв яркими грубыми красками. Следом за рабами двигались, едва держась на ногах, раненые, полумертвые от голода люди, с бледными изможденными лицами, потухшими или горящими ненавистью глазами. Они шли длинными молчаливыми вереницами, скованные по двое. Это был остаток от девяноста тысяч военнопленных. Остальные были казнены по приговору римских военных судов, тысячи погибли в египетских рудниках, тысячи рассеяны были рабами по всей земле и еще тысячи погибли на праздничных играх в Берите и Цезарее в когтях и зубах диких зверей.
А эти оставшиеся, эти знатнейшие из пленников, они сохранены для удовлетворения римской страсти к зрелищам. Хлодомар и Габба, Тамара и Мероэ замыкали шествие.
Флавий Сабиний не был в числе захваченных в плен. Регуэль был уже достаточно долго в Риме, чтобы узнать, где он. Слава, окружавшая имя Флавиев, не допускала, чтобы среди носивших это имя был изменник; Веспасиан отослал своего племянника в далекую провинцию, где его держали под стражей.
Регуэль оглянулся, чтобы убедиться, что за ним не следят. Никто, казалось, не обращал на него внимания. Все взоры устремлены были на величественную картину гибели целого народа, целого мира.
С двух сторон триумфального шествия шли глашатаи, повторявшие громким голосом одни и те же слова:
– Рим! Погляди на вождей Иерусалима!
Вожди Иерусалима – Симон бар Гиора и Иоанн из Гишалы шли в грязных разорванных одеждах, в цепях. За ними следовали легионеры, держа в руках острое копье и бичи, чтобы ободрять к дальнейшему шествию изнемогавших от усталости пленников.
Симон бар Гиора шел медленно, не оглядываясь по сторонам, и только время от времени его взор, полный ненависти, поднимался на толпу.
Как только Регуэль взглянул на благородное изможденное лицо с потухшими глазами, на согбенную вздрагивающую фигуру отца, он понял, что Тит показывает Риму умирающего врага. Почти после каждого шага солдат, шедший за ним, должен был взмахивать бичом И каждый раз из толпы поднимался злорадный хохот. Тысячи рук бросали гнилые плоды, яйца и разбитую утварь в умирающего врага. Молоденькая улыбающаяся девушка, почти ребенок, Регуэль ясно видел ее, бросила камень в лицо Иоанна, он упал на грязную пыльную дорогу Весь Рим снова захохотал.
