Виктор Аскоченский - Асмодей нашего времени
– Очень, очень вамъ благодарна, мусье Софьинъ, говорила Соломонида Егоровна голосомъ упрека.
– Какъ прикажете понимать ваши слова? спрашивалъ изумленный Софьинъ.
– Кажется, я говорю по русски.
– Но и по русски говоря, можно давать двоякій смыслъ своимъ словамъ.
– У меня одинъ смыслъ, какъ и у всякаго! рѣзко отвѣчала Соломонида Егоровна, и стала смотрѣть въ противную сторону.
– Что это такое? думалъ Софьинъ. – Надѣюсь, Соломомонида Егоровна, что вы не оставите меня въ такомъ непріятномъ недоуменіи, сказалъ онъ.
– Почемужь непріятномъ?
– Вы, кажется, сбираетесь дѣлать мнѣ какіе-то выговоры, тогда какъ я вовсе не понимаю, чѣмъ заслужилъ ихъ.
– Чѣмъ, еще спрашиваете, чѣмъ!
– Будьте жь такъ добры, укажите, чѣмъ я виноватъ?
– Какъ же вы не замѣчаете, мусье Софьинъ, тихо сказала Соломонида Егоровна, дружелюбно наклонясь къ нему, что на васъ всѣ обращаютъ вниманіе?
– На меня?
– На васъ, когда вы изволите разговаривать съ Marie.
– Такъ чтожь такое?
– Вы не ребенокъ, и должны это понимать.
– Потому-то я я не нахожу тутъ ничего страннаго и удивительнаго, что я не ребенокъ и даже не осмнадцатилѣтній юноша, а человѣкъ, имѣющій и по лѣтамъ моимъ, и по званію и наконецъ по моимъ обстоятельствамъ, нѣкоторое право на большую противъ другихъ короткость съ такой молоденькой дѣвицей, какъ дочь ваша. Покрайней мѣрѣ я такъ понимаю.
– Вы, можетъ быть; но другіе могутъ подумать другое.
– Чтожь они могутъ подумать? – съ ума сошла баба! сказалъ про себя Софьинъ.
– Оставимте это. Только пожалуста не разговаривайте такъ часто и такъ много съ Marie.
– Соломонида Егоровна! сказалъ Софьинъ обиженнымъ тономъ. Я нахожу себя вынужденнымъ предупредить васъ…
– Владиміръ Петровичъ! громко сказалъ Племянничковъ, подходя къ нему съ Еленой. Вы знаете генералъ-басъ?
– Очень мало, отрывисто отвѣчалъ Софьинъ.
– А что, не говорилъ я, Елена Онисимовна?
– Какъ же это вы сочинять можете? спросила Елена.
– Кто это вамъ сказалъ? я не сочиняю.
– Разсказывайте! Не сочиняетъ! подхватилъ Племянничковъ. А вотъ это… какъ оно… въ родѣ "Громъ побѣды раздавайся"…
Соломонида Егоровна встала и вышла изъ залы.
– Какіе вы, Ѳедоръ Степанычъ! съ неудовольствіемъ сказалъ Софьинъ. Не вѣрьте ему, Елена Онисимовна, прибавилъ онъ, принужденно улыбаясь.
– Вотъ еще не вѣрьте! А "прощаніе съ землею", что любила покойница, а "Не весна тогда", а "Кукушка", а…
– Ахъ, сдѣлайте для меня одолженіе, сказала Елена, пропойте "Прощаніе съ землею"! Должно быть прехорошенькій романсъ.
– Премиленькій! подтвердилъ Племянничковъ.
– Да кто жь вамъ сказалъ, что онъ мой? сказалъ Софьинъ, обращаясь къ Племянничкову.
– А чей же?
– Шуберта, съ досадой отвѣчалъ Софьинъ.
– Да, точно Шуберта, точно, точно; тамъ только слова ваши.
– Однажожь споете?
– Споетъ, непремѣнно споетъ! за это ужь я берусь! подхватилъ Племянничковъ.
Владиміръ Петровичъ поморщился отъ досады.
– Извините, Елена Онисимовна, не теперь, а когда нибудь въ другое время.
– Даете слово?
– Даю.
Племянничковъ и Елена отошли. Софьинъ сталъ отыскивать по окнамъ свою шляпу.
– Куда-куда? завопилъ Онисимъ Сергеевичъ, показавшись изъ кабинета.
– Что-то нездоровится, Онисимъ Сергеевичъ.
– Пустяки! что тамъ у васъ? Выпейте березовки. Вотъ я сейчасъ… Только съ аптеками не связывайтесь; будь онѣ прокляты! Начиниваютъ насъ всякими гадостями да порошками, будто мы мелкокостная нѣмецкая натура. Полноте жь! Поставьте шляпу-то! Маша, не пускай Владиміра Петровича!
– Онисимъ Сергеевичъ! громко крикнула Соломонида Егоровна.
– Ну, что тебѣ?
Соломонида Егоровна, сидѣвшая въ креслѣ, притянула его къ себѣ за петлю фрака и стала говорить что-то шопотомъ. Онисимъ Сергеевичъ, согнувшись въ дугу, слушалъ, поглядывая изъ подлобья въ сторону.
– Глупости! сказалъ онъ потомъ, отводя руку жены. Чортъ знаетъ что такое лезетъ тебѣ въ голову! Пусти-ка, мнѣ некогда. Тамъ ждать будутъ.
И Онисимъ Сергеевичъ проворно пошелъ въ кабинетъ къ оставленному имъ карточному столику.
– Маша! сказалъ онъ, проходя мимо ея: говорю, не пускай Владиміра Петровича.
Marie взглянула на мать: но Соломонида Егоровна сидѣла, отворотясь. Дѣлать нечего: приказаніе папеньки должно было исполнить безъ согласія маменьки. Marie подошла къ Софьину.
– Куда вы, Владиміръ Петровичъ?
– Что мнѣ сказать вамъ?
– Ничего, проговорила она быстро; я все знаю; будемте ходить.
Софьинъ, наклонивъ голову и заложивъ руки за спину, пошелъ рядомъ съ Marie. За ними неутомимо слѣдилъ подозрительный глазъ Соломонидц Егоровны, а въ гостиной двѣ барыни – обѣ страшныя сплетницы – перекинувшись знаменательнымъ взглядомъ, подвинулись одна къ другой поближе, и вступили, какъ замѣтно, въ горячій споръ, взглядывая по временамъ въ залу черезъ растворенныя двери.
– Не глядите такимъ Байрономъ, сказала Marie, не поворотивъ головы.
Владиміръ засмѣялся.
– Вотъ этакъ лучше, сказала Marie. Однако, позвольте узнать, что вы нашли смѣшнаго въ моихъ словахъ?
– Въ вашихъ словахъ ничего нѣтъ смѣшнаго: но мое теперешнее положеніе крайне смѣшно.
– Почему такъ?
– Долго объяснять.
– До ужина кончимъ.
– Не стоитъ.
– Вы невѣжливы.
– Согласенъ.
– Я васъ прошу.
– А если я откажу?
– Мнѣ?
– А почемужь не вамъ? Почемужь другому кому нибудь я могу отказать, а вамъ нѣтъ?
– Потому, что другому кому нибудь ничего за васъ не досталось, а мнѣ досталось.
– Марья Онисимовна! Вы самое милое, невинное дитя! смѣясь сказалъ Софьинъ.
– Ого! да вы, милостивый государь, еще и дерзки!
– Если только чистая, святая правда въ глазахъ вашихъ можетъ быть дерзостью…
– И вашихъ комплиментовъ и названія дитятей я не принимаю на свой счетъ.
– Какъ вамъ угодно.
Они продолжали ходить молча. Черезъ минуту Софьинъ опять засмѣялся.
– Послушайте, Владиміръ Петровичъ, это ужь досадно! Что вы тутъ находите смѣшнаго?
– Не обижайтесь, Марья Онисимовна. Я смѣюсь про себя и надъ собой.
– При дамѣ-то, господинъ кавалеръ?
– При дамѣ.
– Хорошо это?
– Очень хорошо. Безъ этой дамы я не припомнилъ бы давно забытаго.
– Значитъ, забытое вами такъ смѣшно?
– Оно не было смѣшно въ свою пору.
– А теперь?
– А теперь, когда голова моя посѣдѣла, когда я давно ужь началъ считать себѣ четвертый десятокъ лѣтъ, оно дѣйствительно смѣшно.
Marie сѣла. Софьинъ остановился противъ нея.
– А вы отъ чегожь не садитесь?
– Марья Онисимовна! Мнѣ жаль васъ.
– Э, семь бѣдъ – одинъ отвѣтъ! Садитесь.
Софьинъ сѣлъ. Съ минуту они молчали. Соломонида Егоровна, наблюдавшая за ними, нетерпѣливо встала и поспѣшно пошла въ кабинетъ.
– Скажите, что вамъ за охота прикидываться старикомъ? сказала Marie.
– Старикомъ я не прикидываюсь, но и молодымъ себя не называю.
– Есть старше васъ.
– Чтожь изъ этого?
– Изъ этого… то, что вы сегодня несносны!
Владиміръ Петровичъ засмѣялся. Marie вскочила съ кресла и отошла прочь.
– Ну, гдѣжь они вмѣстѣ? сказалъ Онисимь Сергеевичъ, выходя изъ кабинета съ Соломонидой Егоровной. Эка, бабѣ-то не сидится! Да что они дрались чтоль, аль обнимались?
– Фу, Онисимъ, ты ужасъ какой mauvais genre! сказала Соломонида Егоровна, опередивъ его и направляясь къ оставленному ею креслу.
– Ну, что, Владиміръ Петровичъ, говорилъ Небѣда, подходя къ нему, – уговорила васъ Маша?
– Объ этомъ, кажется, у насъ и рѣчи не было.
– О чемъ же вы толковали съ ней?
– Да что они меня сегодня пытаютъ! подумалъ Софьинъ. Признаться, Онисимъ Сергеевичъ, сказалъ онъ, я не могу отдать вамъ отчета въ этомъ. Впрочемъ, можете сами вообразить, о чемъ можетъ говорить пожилой, почти сѣдоголовый мужчина съ молоденькой дѣвочкой.
– Эге! Вотъ ужь этого не говорите! Неравно подслушаетъ Маша, дастъ она вамъ дѣвочку! Ну, а боль ваша прошла?
– Да, какъ будто полегче, проговорилъ Софьинъ сквозь зубы.
– А на ночь, говорю вами, выпейте березовки; какъ рукой сниметъ.
– Онисимъ Сергеевичъ! послышался изъ кабинета голосъ Пустовцева.
– Сейчасъ, сейчасъ! крикнулъ Небѣда. Смотритежь, не уходите; сиракузскаго выпьемъ.
Выпили и сиракузскаго, поужинали артистически и обременили карманы своя билетами на будущій концертъ длинноволосаго артиста.
Конецъ музыкальному вечеру Онисима Сергеевича.
Долго еще свѣтился огонекъ въ одинокой квартирѣ Софьина. Наклонивъ голову, сидѣлъ онъ у письменнаго стола, выводя перомъ какія-то каракули; по лицу его пробѣгала то досада, то какая-то насмѣшливая улыбка, то наконецъ хмурилось оно отъ серьезной думы…
Глава шестая
– Что это, Ѳедоръ Степанычъ, не видать ни одного изъ вашихъ пріятелей? говорилъ господинъ, съ владиміромъ въ петлицѣ, покупая апельсины у смазливой торговки.
