Артур Уолтермайр - Женщина в черном и другие мистические истории
Долго ли сидел я во тьме под стеной с этими ужасными певцами серенад, стачивающими свои покрытые пеной зубы и оплакивающими нашу общую судьбу в отвратительном многоголосии — я не знаю. Мне не хватит сил описать дикие, кошмарные видения, посещавшие мой разум в следующие час или два, пока лунный свет не сошел со стен и не разлился по моим ногам серебристым ковром. И мрачно наблюдая за возведением этой световой арены, я увидел, что волки начали двигаться. Очень медленно они выходили из тьмы, ведомые самым крупным и безобразным, пока все не оказались в серебристом кругу, изможденные, мерзкие и похожие на призраков. Каждый пучок облезлой редкой шерсти на их болезненно-призрачных спинах виделся четким, как при свете дня. Затем раздувшиеся, светящиеся падальщики начали странно двигаться, и минуту-другую понаблюдав за ними, охваченный удивлением, я понял, что они от отчаяния пришли ко мне с просьбой о поддержке. Я не мог поверить в возможность того, что немые твари могли выражать свои намерения так ясно, как эти несчастные косматые паршивцы. Они остановились в десяти ярдах, застенчиво понурили головы, отвели глаза и медленно покачивали высохшими в грязи хвостами. Затем отступили на несколько шагов, начали скулить и ласкаться, сделали еще шаг и улеглись на животы, прикрыв лапами носы. Подобно следящим в полудреме собакам, они упорно разглядывали меня грустными, огромными глазами, несчастными и жуткими.
Серо-серебристые в лунном свете, они фут за футом продвигались с предложением устрашающей дружбы, пока я наконец не оказался по-настоящему околдован, и когда большой волк — ужасное воплощение гниения — вышел вперед к самым коленям и лизнул мою руку огромным обжигающим языком, я покорился ласке, словно он был любимым псом. С этого момента стая, казалось, посчитала наш договор скрепленным печатями и подступила своей противной компанией ко мне, топчась у моих пят, завывая, когда кричал я, обнюхивая меня, кладя тяжелые лапы мне на ноги и огромные слюнявые морды — на шею, всякий раз, когда от отчаяния и истощения я пытался ухватить мгновение сна.
Но перенести мучительные часы той ночи минуту за минутой не представлялось невозможным. Это место было наполнено не только призрачными существами и странными звуками, но и легионами самых разных грязных тварей, которые обитали в мертвых зверях, когда в них еще теплилась жизнь. Они кишели тысячами и лезли на нас, прибавляя адского ужаса, изводя тех, у кого тела и души все еще были вместе, пока наша плоть будто выгорала на костях.
Здесь, в жалком освещении и пугающем безмолвии, не было покоя ни человеку, ни зверю. Круг за кругом мы — я и изможденные волки — бродили по тусклым дорожкам, вытоптанным горечью и страданиями. Мы погрязли по колено в колышущемся море дымящегося синего пламени, которое поднималось из останков и с головы до пят окутывало нас, спотыкающихся, падающих, ползущих наощупь, проклинающих каждый свою судьбу. Ночь убывала, в нашей тюрьме появилась липкая, холодная роса, и звезды, смотрящие с пурпурного неба над нашими головами, впускали в нашу клетку тусклый свет.
Я в сотый раз споткнулся, шатаясь под стеной и двигаясь ощупью в безнадежном поиске какой-нибудь трещины или щели, когда случилось самое страшное происшествие за весь этот вечер. В уединенном уголке ямы, в маленьком углублении, не обысканном мной прежде, я внезапно коснулся рукой — представьте, в какой шок это ввело меня — покрытое тканью плечо человека! Со сдавленным криком я отстранился назад и встал, колотясь и всматриваясь в тень, едва смея дышать. Все мои мучения в том жутком месте не стоили и половины того ужаса, который я испытал, положив руку на это страшное плечо. Видит Бог, все мы были трусами там внизу, но в ту минуту я оказался самым трусливым из нас, и в полную силу ощутил непривычный суеверный страх, которому прежде сам удивлялся, слушая описания слабых мужчин.
Затем я собрался с духом и вместе с изможденными волками, сидящими возле меня в освещенном кругу, вновь вошел в углубление и еще раз тронул рукой своего мрачного спутника. Его одежда была сухой и огрубевшей от времени, а под ней — я мог сказать это лишь после одного прикосновения — ничего, кроме голых костей! Я молча стоял, мрачно ожидая, пока страх отпустит меня. Тогда я вспомнил о второй спичке, и, остро напрягшись, с такой аккуратностью, какую только можно вообразить, чиркнул ей о стену, и она зажглась. Под стеной у моих ног в рваной одежде рудокопа, подтянув колени к подбородку, сидел человеческий скелет, настолько белый и сухой, что, кажется, пробыл там не менее пятидесяти лет. Возле него лежали кирка, кружка, старая и пыльная карманная Библия, обрывок фетровой шляпы и пара тяжелых ботинок, аккуратно стоящих рядом, будто несчастный выставил свои поношенные вещи, когда, по какой-то причине, снял их в последний раз.
Что-то было нацарапано на плоском камне над ним. Я торопливо вынул из кармана клочок бумаги, зажег его от угасающей спички и прочел на камне:
Понедельник
Вторник
Сред…
Больше там не было ничего, а недописанное слово «среда» заканчивалось неровной, неуверенной линией, которая говорила более ясно, чем любые слова о возрастающей слабости руки, начертавшей ее. Затем все вновь погрузилось во тьму.
Я отполз обратно в свой дальний угол и сжался там так же, как мертвец в стене напротив, прижав колени к подбородку, и повторял себе содержание этого ужасно простого дневника: «Понедельник, вторник, среда! Бедный безымянный Понедельник, Вторник, Среда! Неужели и моя судьба такая же?» Я горько смеялся. Я собирался начать вести свои записи с первыми лучами рассвета, а пока хотел лишь спать, что бы ни происходило вокруг. И уснул с беспокойными, унылыми волками, бродящими по протоптанным дорожкам склепа под свою зловещую музыку среди далекой безмолвной неизвестности, а опаловые глаза огромного змея возле ног мертвеца уставились на меня, будто мрачные планеты, холодные, гнетущие и безжалостные.
На следующее утро меня разбудил крик, отчетливый и зовущий, он вырвал меня из страшных снов. Я поднялся на ноги и в окружающем ярком свете увидел, что наверху наступил день, и пока я нелепо пошатывался и блуждал, снова прозвучал крик. Я уставился вверх, откуда узкий солнечный свет, невыносимо яркий, попадал в нашу ловушку. Когда глаза привыкли к этому сиянию, я разглядел округлый контур, который затем превратился в счастливое лицо моего преданного друга Уилла Хартленда.
Нет необходимости рассказывать, что было дальше. С помощью прочной веревки, прикрепленной к луке его седла, и округлого края торчащего из земли камня в качестве точки опоры, он вытащил меня из проклятой норы в невероятно, абсурдно короткий промежуток времени. И вот я, опершись о его плечо, вновь свободный, прежде всего ощутил, что это утро стояло такое прекрасное, какое только можно было желать: Сан-Хуан нес сапфировые потоки сквозь мили изумрудных лесов вдали, над головой было ласковое голубое небо, а под ногами — влажная земля, укрытая утренним туманом с пьянящим ароматом, и каждый склон холма, каждую веточку под ногами украшали блестящие капли росы. Я сел на камень и после затяжного глотка из фляги Уилла поведал ему нечто наподобие этого рассказа. Закончив говорить, я на минуту остановился и немного смущенно сказал:
— А сейчас мне нужно вернуться, старина Уилл. Вернуться за бедными демонами внизу. Кроме меня их спасти некому.
Уилл, слушавший мой рассказ с ужасом и удивлением на честном смуглом лице, при этих словах вскочил, будто подумал, что ночное приключение совсем свело меня с ума. Но он был добрым парнем с благородным и чувствительным сердцем под мексиканской курткой. Вскоре он признал мою правоту и стал помогать.
Я спустился обратно в яму, от одного только вида и от тени которой мне становилось тошно, и с завязанным петлей лассо Уилла (он держал другой конец сверху) приступил к вызволению несчастных зверей, скулящих и толпящихся у моих ног в отвратительном веселье от того, что я снова вернулся к ним. Проделать это оказалось легко. Волки были глупыми и тяжелыми, и казалось, мы быстро справимся. Закрепив волка, я крикнул Уиллу, и тот, поняв мой план, потянул вверх. Так я подвязывал их по одному без разбора, и серые упыри выходили на свет, которого не видели много недель, пока большой волк и все его товарищи не оказались на воле, бегая, кружась, барахтаясь и визжа — поистине чудесное зрелище.
Но никак не получалось достать питона. Я ходил вокруг него кругами, пытаясь всеми силами засунуть его свирепую, издевательскую голову в петлю, и затем, когда он с дюжину раз отказался, я разозлился и осыпал его проклятиями. Затем я собрал в свой пояс всех черепах, ящериц и мелких зверей, которых сумел найти, и возвратил их на сладкий воздух наверху.
Через несколько часов тяжелый взрывной заряд с соседней шахты висел на веревке в мерзкой ловушке с ярко горящим запалом. Пару тревожных минут спустя раздался мощный грохот, облако белого дыма зависло над зеленой вершиной холма и одно из самых опасных мест, которые когда-либо пятнали лицо милой земли, превратилось в безвредную груду пыли и сваленных камней.
