Дмитрий Щербинин - Буря
— Пожалуйста, пожалуйста — вынесете меня отсюда…
Какая же она была хрупкая, какая же легенькая — и Робин удивлялся, почему же еще не забрали его жизнь, почему не кинули его в преисподнюю, когда он на все это был готов, лишь бы только она очутилась в каком-нибудь подобающем ей месте — на лугу ли под радугой, на брегу ли моря, ласкаемая пением златистых волн — но, только, конечно же, не в этом жутком, настолько чуждом ей месте. И он, в мгновенья высшего духовного напряжения, понял, чего хотел от него ворон, и теперь, зная, что тот слышит его, страстно шептал в душе своей: «Возьми, возьми мою душу. Сделай меня своим рабом. Мой творческий пламень перекуй в ненависть. Сделай так, чтобы я никогда не вернулся к свету, чтобы всегда испытывал только темную боль, и никогда даже не вспомнил, что такое настоящая любовь — на все, на все я согласен — только сделай так, чтобы Ей было хорошо!» — но на этот страстный призыв он не получил никакого ответа — вообще же, с того времени, как налетела стена Цродграбов, прошло лишь несколько кратких мгновений. Вокруг все переламывалось, трещало, вопило — смерть могла забрать их в любое мгновенье; но Робин, вглядываясь в ее лик, испытывал только все большее спокойствие. И он шептал:
— В тебе, кажется и нет, бурлящего, изжигающего пламени; ты со своей ласковой, спокойной, любовью, такая… уютная. Вот, кажется, можно присесть рядом с тобою, как рядом с камином, и творить… Такой уютный… Да что же я говорю… Любимая, сестра моя — ведь ты же знаешь, о каком мире я говорю — ведь мы же были там! Ах, помнишь, помнишь ли, как мы хороводы там водили?!.. А теперь мы расстанемся!.. Ох, и не знаю, что говорю, а, все-таки, есть такое предчувствие на сердце… Расстанемся, расстанемся…
— Уйдем мы в мир стихов и песен,
По мягким росам, по утру,
Тот мир и светел и чудесен,
Его дыхание в ветру.
И странный шепот, средь деревьев,
И в небе ясная заря,
И образ в пламени поленьев,
Живет, о вечном говоря.
И ты, чудесный сон, виденье,
Ты, свет нездешней красоты,
Ведь дальних звезд, миров свеченье,
Создали милые черты.
Уйдем мы в мир стихов и песен,
В мечте, в вечернюю зарю,
В дыханье прожитых, счастливых весен —
Средь звезд твой образ сотворю…
Робин и не замечал, что рядом был и Сикус и Рэнис, и Ринэм, и Сильнэм. А они, так же, как и Робин, все силы прилагали, чтобы не быть снесенными от Вероники. Они окружили ее плотным кольцом, и им уже безразлично было то, что столь отчаянно клокотало за их спинами; безразлично было, что их толкают, несут куда-то. И все они испытывали восторг, и всем им боль было, так понимали они, что этого счастья не удержать, что пройдет совсем немного времени, и уже не будет пред ними Вероники. И то, что шептал Робин, до боли чувствовали и они:
— Как же сжимает это предчувствие! Нас смерть разлучит!.. Хотел бы — как бы я хотел бросится в счастливый мир, вслед за тобою, но… Я чувствую, что не удастся, что-то удержит меня… Вероника, Вероника — пока ты еще здесь, ты — святая; ты, звезда моя — ты, своей властью неземной, быть может, сможешь остановить это!..
Они, страстно желая удержаться на месте, словно бы вросли в сокрытую под грязью землю, а потому поток Цродграбов не мог их сбить.
Цродграбы врезались в застывшие, похожие на темный туман снежные стена, а оттуда на них уже правили удары эльфы. Ведь этот лесной народ был уверен, что враждебная армия, только и хочет, что смести их — эльфийские клинки легко рассекали тела Цродграбов, а те, не в силах устоять перед напирающими рядами, видели верную смерть, вопили от ужаса, некоторые даже закрывали лицо руками, и многие, многие уже погибли — из эльфов же никто даже и ранен не был — они не нарушали своего боевого построения, и все, что от них требовалось — это как можно быстрее наносить удары, так как иначе поток Цродграбов попросту смел их. Своим острым клином они стали пробиваться вглубь рядов, а во главе этого клина высился государь Тумбар. Клинок его ни на мгновенье не останавливался, и в душе он чувствовал ужас от совершаемого им в каждое мгновенье убийство, но он старался уверить себя, повторяя: «Это все от слабости. Нельзя поддаваться жалости — остановишься, и они убьют тебя. Вспомни, что все это они начали. Вспомни, что они послов наших умертвили…» — и еще, в потоке воплей он слышал нежный голос Вероники, и все казалось ему, что — это эльфийская дева, что зовет она их на помощь. Да — вот, кажется, он увидел ее — или только руку ее взметнувшуюся — над нею склонялся, рычал что-то этот отвратительный орк, а Тумбар, набрав в грудь воздуха и громко выдохнув: «Вперед!» — нанес еще несколько сокрушительных ударов — был уже прямо перед этим эльфом-орком — занес клинок…
А Сильнэм, за мгновенье до этого почувствовал, что смерть уже близко, что сейчас вырвет из того спокойного блаженства, которое испытывал он рядом с Вероникой. И вот он резко обернулся, увидел забрызганный кровью, растянутый в вопле лик Тумбара, и тут же прыгнул на него. Он жаждал только одного — поскорее избавиться от этого противника, и вернуться в блаженство, к ней, к ней. Как не был разгорячен Тумбар, он, все-таки понял, что перед ним не совсем орк — даже и узнал их недавнего проводника. Он уже не мог остановить того сокрушительного удара, который намеривался нанести — но он, все-таки, одернул клинок, и лезвие вошло не в шею, но в предплечье Сильнэма, и не в полную силу, но застряло в могучих мускулах. Зато Сильнэму уже было все равно — эльф перед ним, или Валар — он только знал, что этот некто грозит его счастью, и в прыжке, вцепился клыками в его горло, тут же и прокусил, почувствовал, как горячая эльфийская кровь наполняет его рот — сглотнул, и тут же испытал к этому страшное отвращенье — не видя, что следом бегут, замахиваются клинками еще и еще эльфы, резко обернулся, в прыжке бросился к Веронике, повалился перед ней на колени (а ее по прежнему держал на руках Робин).
— Помилуй! Избавь! Очисти меня! — страстно взмолился Сильнэм, и он ждал, что она дотронется до него рукою, скажет какое-нибудь слово ласковое…
Нет — Вероника так устала, что теперь только на лик Робина, а точнее — на око его, прекрасное, печальное смотрела — только и слышала, те строки, которые он ей шептал. Теперь она понимала, что — это о нем мечтала прежде, что он посылал ей из рудников такие страстные и мучительные стихи — однако, принимала она это совершенно спокойно, как принимаются вещи даже совершенно небывалые во сне. И вот Сильнэм, страдая, и, видя, что опять некто отбирает его счастье, вскочил — стал одной лапой вырывать Вероникой, а другой — отталкивать Робина. Тут нахлынули эльфы — и все это, от того, как он перегрыз шею Тумбару, и до того, как они нахлынули заняло лишь мгновенье — так многое в себя вместившее мгновенье. Эльфы не прекращали наступление, но двое из них подхватили падающего Тумбара, из шеи которого хлестала кровь, и который, хоть и был еще жив — уже ничего не мог сказать, и знал, что через минуту его не станет. Эти двое остановили — иные же стремились дальше, и испытывали столь несвойственную для эльфов злобу — ведь эти дикари оторвали их от привычной жизни, и вот теперь еще — их государя убили. Конечно — они хотели отомстить убийце, и вот взметнулись над ничего не ведающем, жаждущим только избавиться от этой, вновь подступившей боли Сильнэмом, клинки. Робин чувствовал, что Веронику вырывают из его рук, и так как пребывал он в чувствии поэтическо-восторженном, то и весь мир полнился для него образами, символами — вот он вскинул взор, и увидел окровавленную, хрипящую морду Сильнэма — и казалось уж Робину, что — это сам рок настиг таки его — вот увидел он взметнувшиеся за спиной Сильнэма клинки, и только больше в этом уверился — взвыл горестно…
А по напирающим рядам Цродграбов, точно тяжелый вздох, разнеслась весть: «Они нашу богиню погубить хотят!..» — и такая была боль в этом выкрике, такая жажда все-таки вернуть счастье, что все они, окровавленные, перемолотые — еще ускорили свое движенье — теперь с радостью готовы были принять смерть — лишь бы только защитить ее. Они сжимали эльфийский клин со всех сторон, они даже прыгали откуда-то сверху, они гибли без счета, но, все-таки, в восторженном упоении, погребали их под своими телами, из последних сил вгрызались в ненавистную плоть. Один клинок пронзил Сильнэму грудь — вырвался и еще ранил в руку Веронику, другой клинок должен был раздробить ему череп, однако — в это время уже нахлынули в этом последнем, и самом яростном своем натиске Цродграбы, Веронику, братьев и Сильнэма повалили, эльфов же отбросили назад. Тогда же, сразу голосов двадцать взвыли: «Она здесь! Ведь затопчите же! Стойте же! Осторожно!.. Осторожно!» И вновь была какая-то давка — на них что-то падала, хрустели кости, тяжело было дышать от кровяных испарений.
