Кирилл Берендеев - Осада (СИ)
Оперман резко, так что закружилась голова, повернулся и побрел обратно, Лисицын его догнал, повел в сторону Черемушкинской улицы.
– Их так много, – произнес он едва слышно.
– Да, повсюду, – Борис уже пожалел, что согласился вывести своего друга на улицу, засидевшись дома, Леонид плохо представлял себе окружающий мир.
– Я слушал в новостях, но не думал…
– Ну новости это одно, а жизнь нечто другое, – он словно пытался оправдать свое нежелание смотреть телевизор и слушать приятеля, пытавшегося рассказать обо всем увиденном. Неожиданно Лисицын переменился в лице и заметил глухо: – А ведь я и сам беженец, понаехавший. Один из них, можно сказать, просто повезло с местными.
– Да, можно и так сказать, – Оперман не улыбнулся, неожиданно вспомнив о Валентине Тихоновецком, связь с которым оборвалась уже несколько дней как. Тот поминал, что спешно собирается в Москву, но когда будет, неизвестно. И что с ним теперь, добрался, нет, и, если добрался, то где он и как… давно мог бы позвонить… если вообще есть такая возможность, мобильная связь последние дни хандрит, один оператор вообще вырубился, у Валентина как раз номер мобильника на его три цифры и начинался. Да и Слюсаренко как сквозь землю канул. Вроде тоже не в маленьком городке живет, вроде все должно быть… но ведь он же звонил на его телефон, стационарный…, может быть, переехал к родителям? Или к родителям жены? В такой сумятице все возможно. И почти уже нет никакой возможности узнать, что и как. Позавчера или когда… он уже путался в днях, нет, все же днями раньше, стационарная связь Украины сообщила о прекращении своей работы, по сути расписалась в бессилии. Быть может, как и само государство… не дай бог, конечно, не хочется верить. И как там его старые приятели вечные жених и невеста Мадина и Анвар из Алма-Аты? В позапрошлом году он выкроил время приехать на недельку к ним, после часто общались через компьютер. А другие? Ольга из Тобольска, вечно занятая поисками мужа, Оксана из Казани, недавно хвалившаяся новым удачным романом, Никон из Владимира, работавший на телестудии, периодически сбрасывавший ссылки на свои художественные пятиминутные фильмы, Евгений из Ростова-на-Дону, журналист и фотограф местной газеты, Андрей из Сиднея, успешно продвигавший свой маленький бизнес на зеленом континенте, Ксения из Валенсии, его троюродная сестра, в последний момент перед дефолтом выскочившая замуж за иностранца и смотавшаяся из страны…. Сколько их в адресной книге: несколько десятков, а есть еще те, с кем просто переписывался через системы мгновенных сообщений, через банальную электронную почту. И где они, знакомые и почти незнакомые люди? Сгинули, растворились… или просто перестали писать, как переставали писать прежде бывшие его знакомые и плохо знакомые по переписке? Все возможно. Сейчас уже и не скажешь наверное.
Он посмотрел на Бориса, их знакомство когда-то начиналось тоже с письма, вот только кто кому написал первый, Леонид уже не помнил.
– Пошли домой, – просто сказал он. Лисицын кивнул. Пересекши улицу Дмитрия Ульянова, они медленно вернулись к дому, Оперман сколько ни заставлял себя, так и не смог обернуться.
Вечером ему стало хуже, резко подскочила температура, началась рвота, памятуя наставления терапевта, Борис дал удвоенную дозу лекарства. Но не помогло, промаявшись ночь, Леонид уже не смог даже встать. Его сильно знобило. Еще одна удвоенная доза плюс анальгин не принесли результата, температура подскочила уже днем к тридцати девяти и не спадала. У Опермана начались подергивания конечностей, речь стала бессвязной, лицо опухло; Лисицын попытался вызвать скорую, бесполезно, никто не отвечал, видимо, все на выездах.
Вечером стало еще хуже. Говорить Леонид уже не мог, едва поднимая руки указывал на лоб, видимо, болел безумно, едва только Борис положил холодный компресс, у Опермана начался эпилептический приступ, к счастью, быстро прекратившийся, ибо Лисицын понятия не имел, как его останавливать.
Только к утру температура немного спала, и оба смогли расслабиться и чуток поспать. Но уже в десять часов началось все то же самое. Лисицын снова взялся за телефон, он и так звонил ночь, но как ни парадоксально, 02 не отвечала, словно все решили пойти поспать после тяжелой ночи. Наконец, ему удалось прозвониться, в ответ на недовольное бурчание диспетчерской, он все же добился, чтобы его поставили в очередь.
– Будет после трех, – устало произнес он, кладя сотовый на прикроватную тумбочку, сплошь уставленную лекарствами. Оперман не слышал или не понимал, в ответ на настойчивые предложения Бориса «поесть хоть бульона немножко», тот отчаянно махал кистью руки, дергавшейся как у паралитика, и показывал скрюченным пожелтевшим пальцем себе на лоб. Видимо, боль разрывала его изнутри, а тут ни до чего было. Только бы пережить неистовую бурю, разразившуюся в голове.
Карета прибыла в половине четвертого, усталый мужчина в синем халате, больше похожий на трудовика, нежели на доктора, вошел в комнату, произвел быстрый осмотр, посмотрел на часы. И покачал головой.
– Энцефалит в последней стадии. Поражен мозг. Чем вы его кормили, что так довели? – Лисицын молча, не веря своим ушам, кивнул на разложенные по тумбочке лекарства. Врач взял одну из упаковок. – Это от поноса, что за бред. Кто ставил диагноз?
– Терапевт из поликлиники, – враз затрясшимися руками, Борис подал листок к рецептом. – А что же теперь… как…
– Баба дура, – выдохнув, произнес врач. – Неприятно вам это говорить, но ваш друг уже не поправится.
– Вы его возьмете? – голос сел, Борис опустился на стул, ватные ноги не слушались.
– Нет. Не могу. Да и поздно. Вечером его не будет, – и добавил, будто это объясняло все. – Не переживайте, он просто уйдет. Для вашего друга так даже лучше будет, он не восстанет, как все остальные.
Борис сидел, как громом пораженный, не зная, что сказать врачу. Тот помолчав, прибавил, больше на всякий случай.
– Нас он сейчас не слышит, но я могу дать морфин. Ненадолго ваш друг придет в себя. И боли больше не будет. Хоть умрет спокойно.
– Но неужели уже ничего… – врач только кивнул. – Но доктор, вы же не понимаете, еще позавчера он гулял, температура спала, он чувствовал себя хорошо, планировал…
– У него уже развился некротический энцефалит. Мозг разлагается, – сухо ответил врач, – через несколько часов он уже не сможет не только говорить, но и… – и оборвав себя, добавил: – Я вколю морфин. Это единственное, чем я могу ему помочь. Жаль, что не обратились раньше.
– Раньше, – Борис как пружина подпрыгнул в кресле. – Да я вам больше суток названивал! А теперь вы мне говорите, что все кончилось. Да что же это… вы будто сговорились все!
– «Ноль-два» теперь не функционирует, надо было звонить в МЧС. По всем каналам передавали последние дни, – Борис судорожно сглотнул и поднес ладонь ко рту, пытаясь сам себе зажать рот; вот только на последнее действие будто сил не хватило, рука так и остановилась в сантиметрах от лица. Врач положил пустой шприц на тумбочку с бесполезными лекарствами и вышел в коридор.
– Может, стоит позвать священника? – спросил он. Борис сверкнул глазами, хотел что-то высказать резкое, но разом передумал. Открыл дверь уходящему врачу, некоторое время стоял подле нее, раскрытой, слушая, как лифт уходит вниз, как открывается на первом этаже и как закрывается снова. Потом вернулся в комнату.
Прошло менее четверти часа, как Оперман пришел в себя. Выбрался из взявший в клещи боли и сумел сфокусировать взгляд на Борисе. Произнес что-то невнятное. Лисицын наклонился.
– Всё? – спросил он, с трудом шевеля губами. Борис вздрогнул и, помедлив, резко покачал, задергал головой. – Доктор приходил, я помню. Боль прошла. Не стал возиться. Значит, всё, – и, помедлив, добавил: – Прости.
– За что? – невольно спросил Борис. Оперман попытался улыбнуться.
– Что я так… некстати, – Борис не мог сдержать слез, Оперман продолжал улыбаться. Силы, прежде ушедшие, неожиданно стали возвращаться к нему, взор потихоньку прояснился, даже щеки, прежде изжелта-серые, теперь стали обретать былые цвета. Оба понимали, это все ненадолго, и оттого один улыбался, а другой, отвернувшись, старался не плакать боле. – Много чего не получилось. Сколько он мне оставил?… Борис?
Несколько минут протекли в молчании. Наконец, Лисицын повернулся.
– До ночи, – одними губами произнес он.
– А сейчас… сколько?
– Четверть пятого.
– Значит, есть чуть. Совсем немного, а я хотел, – он захлебнулся словами и закашлялся. Помолчав, прибавил: – Странное желание. Глупость, конечно. Все глупость. Но сейчас мне больше всего хотелось бы… чтобы ангел коснулся моей головы перед уходом.
Лисицын удивленно посмотрел на Опермана, нет, его друг говорил настолько серьезно, насколько позволяло его состояние.
