Дамир Соловьев - Русские писатели и публицисты о русском народе
Письмо к К. А. Федину (1922).[561]
Очень советую Вам: перестаньте писать большие вещи! Они требуют организаторского таланта, чего у русских вообще нет, и требуют большого спокойствия, точности и мастерства строить.
Письмо к В. В. Иванову (1923).[562]
Все-таки Русь талантлива. Так же чудовищно талантлива, как несчастна.
Письмо к М. Ф. Андреевой (1924).[563]
Вам, может быть, покажется парадоксальным взгляд на современную русскую действительность, тоже как на возрождение индивидуализма? Но я думаю, что это именно так: в России рождается большой человек, и отсюда ее муки, ее судороги.
Письмо к К. А. Федину из Сорренто (1924).[564]
Нигде не говорят так много о любви к человеку, и нигде не мучают так гадко и сладострастно, как у нас на Руси.
Запись в альбоме Н. А. Залшупиной (1921–1924).[565]
Яков Васильевич Еремин, сорокалетний великан, угрюмый пьяница, <…> искуснейший препаратор птиц. <…>
Был он пессимист; однажды я сидел с ним на берегу Клязьмы, он жевал копченую колбасу, пил водку и рычал, убеждая меня:
– Решительно говорю: зря беспокоитесь, – из России никогда никакого толка не будет, потому что она не участвовала в Крестовых походах, и оттого вышло, что Европа училась жить у арабов, а мы – у монгол. Чему научились мы у монгола?[566]
Я нахожу, что для нашего брата, русских, скептическая улыбка французов была бы очень полезна, так как мы всегда очень торопимся верить и верим всегда слепо. Вот почему я завидую нации, которая числит за собой Монтеня, Ренана, Франса. Признайте, что несколько трудно жить с Толстым и Достоевским.
Письмо к Стефану Цвейгу из Сорренто (1925).[567]
Из предисловия Горького к роману Леонида Андреева «Сашка Жигулев»Русская действительность – не то лекарство, которое могло бы излечить человека от пессимизма, или, хотя бы, смягчить ту боль, которую вызывает у человека мыслящего и чувствующего зрелище русского быта. <…>
Затем: русская жизнь не дает замысловатого сюжета для романа и рассказа; в ней все ужасно просто. Слово «ужасно» следует подчеркнуть. Необходим злой и зоркий глаз Достоевского или мизантропический взгляд Толстого для того, чтобы за кажущейся простотою будничных фактов разглядеть и почувствовать их ужас, их действительно безумную фантастику. В России так же часто убивают людей из мести и «в состоянии запальчивости и раздражения», как из побуждений глубоко идейных, – убивают одних для того, чтоб облегчить жизнь другим. Раскольников Достоевского чрезвычайно типичный русский человек.[568]
Знаете, что бы ни писали бывшие русские люди в Праге, Берлине, Париже и других столицах, а все ж интереснейшие люди растут на Руси. Видел я недавно современных мужиков тройку: двух курян и одного орловца. Отличнейший народ. Научились жить с открытыми глазами и прекрасно знают, чего хотят. Видел матросов – тоже хороши.
Письмо к Д. А. Лутохину из Неаполя (1925).[569]
Как хорошо талантлив наш народ <…>.
Письмо к М. М. Пришвину из Сорренто (1928).[570]
Я живу среди крестьян, еще более диких, чем наши.
Письмо к Д. А. Лутохину из Сорренто (1930).[571]
К сожалению, «народ» был и в массе пребывает христианином, ибо евангельские качества терпения, кротости и пр. ему прививали 12 веков.
Письмо к М. Ф. Чумандрину из Сорренто (1930).[572]
Хороших людей родит страна Советская, дорогой мой Федин, я жадно любуюсь ими, и страстно хочется прожить еще лет пять, посмотреть, каковы они будут, сколько с дела ют.
Письмо к К. А. Федину из Сорренто (1930).[573]
Но издревле русские люди болеют стремлением «разбрестись» розно <…>.[574]
Леонид Николаевич Андреев (1871–1919)
Время мне положительно не нравится. Приятно жить после Крымской кампании, но переживать ее как-то все-таки стыдно. И гадко. Удивляет количество дураков – я никак не думал, что их так много в России. И всякий дурак как-то неуловимо отливает в мерзавца <…>.
Письмо к М. Горькому (6–7 февраля 1904).[575]
Действительно творится какая-то всероссийская чепуха. Можно осатанеть от злости, живя в этой проклятой России, стране героев, на которых ездят верхом болваны и мерзавцы.
Письмо к К. П. Пятницкому из Ялты 10–12 (23–25) мая 1904.[576]
Мне заграница осточертела. Такая всё сволочь! Читал, что проделали с Горьким в Нью-Йорке? Как это ни дико, но самая свободная сейчас страна – Россия, даже при наличности военного положения, черной сотни, погромов и виселиц. И виселица – это и есть прямое доказательство свободы, ибо там, где все холопы, вешать некого.
Письмо к А. С. Серафимовичу из Берлина (май 1906).[577]
Одним словом, культурный народ[578]. <…> И как везде, с одной стороны слабый, обворованный, малоразвитый умственно пролетариат, и с другой – тупая, жирная и крепкая буржуазия и такая же тупая и буржуазная интеллигенция. Не годится она и в подметки русской интеллигенции, как и финское студенчество – вот прохвосты, не хуже немецких.
Письмо к М. Горькому из Берлина 13–14 (26–27) октября 1906.[579]
Если хочешь особенно полюбить Россию, приезжай на время сюда, в Германию. Конечно, есть и здесь люди свободной мысли и чувства, но их не видно – а то, что видно, что тысячами голосов кричит в своих газетах, торчит в кофейнях, хохочет в театрах и сбегается смотреть на проходящих солдат, всё это чистенькое, самодовольное, обожествляющее порядок и шуцмана, до тошноты влюбленное в своего kaiser’а – всё это омерзительно. На всю Германию с ее сотнями газет, есть четыре – пять органов, сочувствующих русской революции. Но их и читают только люди партий. А всё остальное, либеральное, консервативное – ненавидит революцию. Что они пишут! «Новое время» – единственный источник их мудрости. Сволочи!
Письмо к М. Горькому из Берлина от 28 декабря 1905 (10 января 1906).[580]
«Бестемье», разумеется, есть. Объясняется это тем, что беллетристы отошли от основной темы русских писателей: «совесть». «Совесть» – вот тема всех произведений Глеба Успенского и других. Это коренная тема всей русской литературы… Француз, итальянец, немец – он напишет на любой занимательный сюжет, и у него всё – тема. А у нас это не подходит…
Из интервью корреспонденту «Московской газеты».[581]
Говори о варварстве, о некультурности, об исторической отсталости народа, но не говори о слабости и пассивности того, кто так действенно, хоть и грубо создает огромное государство, кого можно упрекнуть разве только в жестокости, но не в мягкости вечного слюнтяйства.
Письмо к М. Горькому из Ваммельсуу от 28 марта (10 апреля) 1912.[582]
Есть у нас, писателей, и особой важности задача: противупоставлять русскую культуру германской и доказывать, что мы не варвары, хоть и нет у нас внешней материальной культуры и богатства. Надо всеми средствами показать, что русский дух есть вечное устремление к последней свободе, вплоть до анархии; немецкий же стремится к вечному порабощению, к созданию на земле образцовой тюрьмы и военных поселений.
Письмо к И. С. Шмелеву (сентябрь 1914).[583]
Ибо наша настоящая русская гордость заключается в том, что мы, по счастью, умеем ценить, любить и почитать всё великое и прекрасное, под какими бы широтами и в каком бы народе оно ни родилось <…>.
Андреев Л. Освобождение (Письма о войне). Отечество. 1914. № 1.[584]
Александр Александрович Блок (1880–1921)
…французский темперамент перпендикулярен русскому.
Письмо к Г. И. Чулкову (1905).[585]
А вечером я возвратился совершенно потрясенный с «Трех сестер». Это – угол великого русского искусства, один из случайно сохранившихся каким-то чудом не заплеванных углов моей пакостной, грязной, тупой и кровавой родины, которую я завтра, слава тебе, Господи, покину. <…>
Несчастны мы все, что наша родная земля приготовила нам такую почву – для злобы и ссоры друг с другом. Все живем за китайскими стенами, полупрезирая друг друга, а единственный общий враг наш – российская государственность, церковность, кабаки, казна и чиновники – не показывают своего лица, а натравливают нас друг на друга.
Изо всех сил постараюсь я забыть начистоту всякую русскую «политику», всю российскую бездарность, все болота, чтобы стать человеком, а не машиной для приготовления злобы и ненависти. Или надо совсем не жить в России, плюнуть в ее пьяную харю, или – изолироваться от унижения – политики, да и «общественности» (партийности).
