Геннадий Красухин - Круглый год с литературой. Квартал второй
Стихи его мне по-прежнему не нравились. И ещё я никак не мог понять, как при таком коленопреклонённом отношении к Рериху можно быть антисемитом. А Сидоров им был.
29 АПРЕЛЯ
Василий Васильевич Каменский (родился 29 апреля 1884 года) был не только одним из первых русских футуристов, но и одним из первых русских авиаторов.
В 1908 году работал замом главного редактора журнала «Весна», где познакомился со столичными поэтами и писателями, в том числе с Бурлюком, у которого учился живописи, с Хлебниковым и другими.
В 1911 году ездил в Германию и во Францию, где обучался лётному делу, на обратном пути побывал в Англии, в Вене. Недолгое время был авиатором, освоил моноплан «Блерио XI». После авиакатастрофы в Ченстохове 29 апреля 1912 года жил в пермском посёлке. В 1913-м переехал в Москву, где примкнул к группе кубофутуристов, участвовал в её деятельности, в издании ею сборника «Садок судей». Вместе с Маяковским и Хлебниковым путешествовал по стране с выступлениями, с чтением своих футуристических произведений.
В 1916 году жил под Пензой. Перерабатывал в пьесу свою поэму «Степан Разин» и занимался усовершенствованием своего аэроплана и проектированием аэросаней.
В 1914 году выходит его сборник «Танго с коровами», в 1915 – поэма «Степан Разин». В 1919 она переработана в пьесу, в 1920-м – в роман.
Как и все футуристы, с восторгом принял Октябрьскую революцию. Вёл в Красной армии культработу. Входил в группу «ЛЕФ».
В 1930-х писал мемуары, изданные в 1968 году.
С конца 1930-х тяжело болел. Ему ампутировали обе ноги. 19 апреля 1948 года Каменского сразил инсульт, и последние годы жизни он провёл парализованным.
Умер 11 ноября 1961 года.
Любопытно, что именно Василий Каменский ввёл в обиход русского языка слово «самолёт». До этого летательные аппараты называли «аэропланами».
Стихотворение «Чурлю-журль» даёт представление о его поэтической манере:
Звенит и смеётся,
Солнится, весело льётся
Дикий лесной журчеёк,
Своевольный мальчишка:
Чурлю-журль,
Чурлю-журль.
Звенит и смеётся,
И эхо живое несётся
Далёко в зелёной тиши!
Корнистой глуши:
Чурлю-журль,
Чурлю-журль.
Звенит и смеётся.
Отчего никто не проснётся
И не побежит со мной
Далеко в разгулье:
Чурлю-журль,
Чурлю-журль.
Смеётся и солнится,
С гор несёт песню
И не видит, лесная лесника
Низко нагнулась над ним.
И не слышит цветника
Песню ответную,
Еще зовно зовёт:
Чурлю-журль,
А чурлю-журль.
Стихи Анны Барковой я впервые прочитал старшеклассником в антологии И. Ежова и Е. Шамурина, изданной в двадцатые годы. Её давал мне читать отец моего школьного друга. Он таким образом приобщал меня к запретной тогда поэзии Серебряного века.
Фамилию я запомнил, а стихи нет. Они не произвели тогда на меня никакого впечатления.
А много лет спустя я узнал о страшной судьбе Анны Александровны Барковой.
Оказывается, она уже в 1925 году оценила современную ей действительность:
Пропитаны кровью и жёлчью
Наша жизнь и наши дела.
Ненасытное сердце волчье
Нам судьба роковая дана.
Разрываем зубами, когтями,
Убиваем мать и отца.
Не швыряем в ближнего камень —
Пробиваем пулей сердца.
А! Об этом думать не надо?
Не надо. Но она думала. И писала об этом.
Стихи, конечно, несовершенные, но мастерство их автора меньше всего интересовало тех, кто составлял проскрипционные списки после убийства Кирова в 1934 году и получил широкие полномочия действовать, сверяясь с ними.
В конце 1934-го Анну Баркову арестовывают и заключают на пять лет в Карлаг (1935–1939). После выхода из лагеря отправляют в Калугу, где она с 1940 по 1947 годы живёт под административным надзором. В 1947 году арестовывают повторно, отправляют в Инту, в знаменитый концлагерь, где она находится до 1956 года. «Не имея родных «на воле», она не получала никакой помощи извне», – вспоминают о Барковой её солагерницы.
Год после этого живёт в украинском посёлке Штеровка недалеко от Луганска. Получила реабилитацию.
Но в Штеровке она дружит с портнихой, которая шьёт на дому. У кого-то из клиенток нет денег на оплату, и та действует проверенным способом: доносит органам на портниху и Баркову, что они, как будет повторено в суде доносчицей и её друзьями, «опошляли советскую печать и радио». Учитывая прошлое Барковой, суд не сомневается в правдивости свидетельств.
Арестованная в ноябре 1957 года, она обвинена в антисоветской агитации и отправлена в мордовский лагерь, из которого выходит только в 1965 году.
С 1934 по 1965-й! 31 год вырезан из жизни! В 33 года познакомилась Баркова с советской пенитенциарной системой. В 64 вышла на волю. Вышла инвалидом, и, реабилитированная, направлена в инвалидной дом, в мордовскую Потьму.
В это время о ней узнают Твардовский и Федин. Благодаря их хлопотам она возвращается в 1967 году в Москву.
Живёт в комнате коммунальной квартиры на Суворовском (теперь – Никитском) бульваре. Её принимают в Литфонд. Ей назначают пенсию – 75 рублей.
Некогда – в 1922-м – ей помог выпустить книжку «Женщины» Луначарский. Ему её стихи понравились, о чём он сообщил в предисловии к книжке: «Трудно допустить, что, кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов гимназии, ничего не лежит в её основе. Ведь в конце концов это значит, что в основе книги лежит только богато одарённая натура».
А перед этим Луначарский писал ей самой: «…у Вас богатые душевные переживания и большой художественный талант. Вам нужно всё это беречь и развивать. Я вполне допускаю мысль, что Вы сделаетесь лучшей русской поэтессой за всё пройденное время русской литературой, но, разумеется, это при условии чрезвычайного отношения к собственному дарованию».
Луначарский умер в 1933-м. Трудно сказать, смог бы он помочь Барковой избегнуть страшных испытаний, свалившихся на неё. Скорее всего, не смог бы.
А что до «чрезвычайного отношения к собственному дарованию», то в условиях нечеловеческого существования такое отношение выработать, конечно, трудно. Баркова оставила не стихи, а зарифмованные свидетельства ужасающего быта тех, кого людоедская власть объявила своими врагами. Потому их не печатали при её жизни (умерла 29 апреля 1976 года, родилась 16 июля 1901-го). Начали печатать только в перестройку, в 1990-м. Говорят, что и сегодня опубликовано далеко не всё из её наследия. Что в общем-то понятно: не укладываются её свидетельства в ту розовую картину прошлого, которую рисуют сейчас придворные историки. Вот – опубликовали, и как теперь растолковать нынешней молодёжи эти строчки:
И вот благополучие раба:
Каморочка для пасквильных писаний.
Три человека в ней. Свистит труба
Метельным астматическим дыханьем.
Чего ждёт раб? Пропало всё давно,
И мысль его ложится проституткой
В казённую постель. Всё, всё равно.
Но иногда становится так жутко…
И любит человек с двойной душой,
И ждёт в свою каморку человека,
В рабочую каморку. Стол большой,
Дверь на крючке, замок-полукалека…
И каждый шаг постыдный так тяжёл,
И гнусность в сердце углубляет корни.
Пережила я много всяких зол,
Но это зло всех злее и позорней.
30 АПРЕЛЯ
Владимир Георгиевич Полетаев единственную свою книжку не увидел. Он покончил с собой, выбросившись из окна пятого этажа 30 апреля 1970 года. А Олег Чухонцев составил и выпустил книжку Полетаева в тбилисском издательстве «Мерани» в 1983 году. Книга называется «Небо возвращается к земле» (в названии сквозит намёк на трагедию).
При жизни он публиковался немного. Больше переводил. Больше всего грузинских поэтов.
С болью читаешь такое его стихотворение:
…когда приметы листопада
закопошатся там и сям,
когда незваная прохлада
уже бежит по волосам,
когда над городом упорно
играет чёрная валторна,
и на развалинах жары
пируют старые дворы,
и розовая Поварская,
заученная наизусть,
закружится, а я смеюсь,
и рук твоих не выпускаю,
и недоделаны дела,
а ты проста и весела…
Вот небо хлынуло потоком
и нам загородило путь,
и так легко его потрогать —
лишь только руку протянуть.
Володя Полетаев родился 27 августа 1951 года. И, стало быть, погиб на 19 году жизни.
