Юрий Пуздрач - История российского конституционализма IX–XX веков
Границы государства закрываются;[595] чтобы попасть за пределы России, теперь необходимо обратиться с челобитной к царю. Д. Флетчер в своей книге «О государстве Российском…» достаточно точно описывает отношения с Западом. Он, в частности, пишет, что власти «стараются не допустить ничего иноземного, что могло бы изменить туземные обычаи»,[596] русским людям «не дозволяют путешествовать, чтобы они не научились чего-нибудь в чужих краях[597] и не ознакомились с их обычаями»,[598] «все границы охраняются чрезвычайно бдительно, а наказание за подобную попытку, в случае, если поймают виновного, есть смертная казнь и конфискация всего имущества».[599]
Такое положение продолжалось практически до XVIII в. В частности, Уложение 1649 г. предусматривало, что россиянин, уличенный в пересечении границы, должен быть допрошен о причинах поездки. Изобличенных в государственной измене казнили, те же, кто уезжал на заработки, наказывались кнутом. Причина этой строгости достаточно проста – потеря людей влекла за собой потерю дохода. Вот что писал по этому поводу князь Иван Голицын: «Русским людям служить вместе с королевскими людьми нельзя ради их прелести, одно лето побывают с ними на службе, и у нас на другое лето не останется и половины лучших русских людей, не только что боярских детей, останется кто стар или служить не захочет, а бедных людей не останется ни одного человека».[600] Кроме того, и об этом уже говорилось, до января 1703 г. все внутренние новости и известия из-за границы считались государственной тайной.[601] Они излагались в особых сообщениях, называемых курантами, которые предназначались для информации царю и его ближайшему окружению.[602] Подтверждением особой секретности любой информации является то, что куранты представляли собой рукописный документ, изготовленный в единственном экземпляре.[603]
При этом русские цари охотно пускали иностранцев к себе.[604]Брак Ивана III с Софьей освятил сам папа римский, его благословение открыло иностранцам путь в Россию, а с ними пришли не только особая культура, техника, архитектура, но и идеи.[605] Началась страсть ко всему иноземному.[606] Василий III, отец Ивана Грозного, женившись на Глинской, упрочил еще более связи с Западом.[607] Он первым из русских царей попрал обычаи старины и религиозные традиции: брил бороду и пекся о своей приятной наружности, в то время как считалось, что все любящие Христа должны ходить с усами и бородами, ибо бреются только басурманы и еретики.[608]
Страх широкого распространения западного образа жизни и мысли был настолько велик, что иностранцам, официально прибывающим в Россию, запрещалось носить русскую одежду, останавливаться на улице и общаться с русскими без казенного толмача.[609] Они должны были жить в специально отведенных помещениях, чаще за городом, в «немецкой»,[610] «иностранной слободе»,[611] и не приглашать туда русских.[612] Они могли передвигаться по Москве только до темноты, ночевать в городе им запрещалось. Как только темнело, стража окликала их: «Иностранец, пошел в свою слободу», или, по-тогдашнему: «Эй, фрязин, шиш на Кокуй».[613] Как видно, режим жизни иностранцев в Москве был достаточно строг, и любое его нарушение беспощадно наказывалось. Известны даже случаи разорения слободы.[614]
Ревностные охранители старины, создатели «немецкой слободы» предполагали сделать из нее резервацию для иностранцев, однако она стала проводником западноевропейской культуры. Московское население, вслед за высшим обществом, постепенно стало привыкать к общению с иностранцами, рабочий люд Москвы служил иностранным купцам и помогал мастерам, перенимая у них не только навыки труда, но и нравы.[615]
Наконец, в бытность Бориса Годунова, который был сторонником расширения контактов с Западом и твердо держался точки зрения, что московские гавани должны быть открыты для всех стран, присутствие иностранцев в Москве и других городах значительно расширялось. Вообще, он сделал первую до Петра попытку ликвидировать определенную отсталость России от европейских стран. В страну приезжает значительно больше, чем раньше, иностранных специалистов: военных и врачей, разведчиков полезных ископаемых («рудознатцев») и мастеров. Годунова даже обвиняли (как через сто лет Петра) в излишнем пристрастии к «немцам».[616] Во всяком случае, после смерти Грозного среди иностранцев, посещавших Россию, были и такие, которые не были обременены практическим делом, не были купцами или мастерами. Ехали они с целью изучить язык, «для науки и посмотреть государственных обычаев». Да и иностранная колония при нем чувствовала себя достаточно свободно.[617]
В 1605 г., после торжественного вступления Лжедмитрия в Москву, московское население вначале было в восторге от нового царя. В дальнейшем же москвичи с удивлением замечали, что царь совсем не похож на прежних царей: не посещает храмов, не спит после обеда, запросто бродит по Москве, одевается по-польски, водится исключительно с поляками, пляшет на придворных вечерах и маскарадах, нарушает посты, не кладет поклонов. В свою очередь, бояре были обижены тем, что царь предпочитает им иноземцев и называет их невеждами. Однако самое большое недовольство вызывали окружавшие царя поляки. Они держали себя в Москве как в завоеванном городе. Оскорбляя национальное чувство, входили в церковь в шапках, нередко с собаками, громко говорили, смеялись.
Женщинам стало небезопасно показываться на улицах города. Духовенство тоже было недовольно равнодушием царя к православной церкви. Кроме того, оно упорно не соглашалось на брак царя с католичкой Мариной Мнишек. Лишь с большим трудом патриарху Игнатию удалось уговорить архиереев согласиться на приобщение Мнишек к православной церкви не через крещение, а только через миропомазание и причащение по православному обряду. Свадьба самозванца вызвала новый наплыв иностранных пришельцев в Москву. В результате очень быстро удалось возбудить народ против Литвы и поляков, против царя, не крестившего своей жены, которая не желает изменить латинскую веру на истинную. Во время погрома было убито, по польскому счету 500, по частному московскому счету – около 3500 человек. Кроме поляков москвичи побили многих иностранцев, прибывших в Москву в последнее время, в том числе и мирных купцов и мастеров, однако старые гости Москвы из «немецкой слободы» уцелели.[618]
Вообще говоря, история Смуты явно выявила давнишнее противостояние в России западной и восточной партий, которые в течение уже многих лет боролись за власть. Признаки этой борьбы мы усматриваем с очень раннего периода русской истории.[619] О ней говорит ход интервенции и открытое вмешательство в русские дела соседних государств; планы раздела государства со стороны Польши, Швеции и Англии, которые предполагали взять под свой протекторат северные территории и весь водный путь до Каспия; наличие различных проектов приглашения на русский престол иностранных принцев; призыв на военную службу М. В. Скопиным-Шуйским шведских ландскнехтов;[620] приглашение многих иностранных военных инструкторов; избрание Михаила Романова[621] и многое другое. Надо сказать, что борьба эта не ослабевала и в дальнейшем. Кроме того, Смута, опрокинув старый порядок, ясно показала тщетность стремления новой династии вернуть все к прежним отношениям, «как при прежних великих государях бывало». Новую жизнь необходимо было строить заново, сочетая старые основы с новыми элементами, которыми и были иностранцы, представители европейской общественности, с их техникой, капиталами и культурой.[622]
Как уже упоминалось, русская история располагает большим материалом для изучения культурных заимствований, однако культурная эволюция верхушки московского населения, которая наблюдалась в течение всего XVII в., была по прошлым меркам беспрецедентной, так как затронула целый ряд сфер жизни государства.
После окончания Смуты и успокоения государства иностранцы вновь потянулись в Россию.[623] Первыми были голландские и английские купцы, которые почти всегда конкурировали друг с другом.[624] В 30-40-е гг. XVII в., после принятия решения о вербовке за границей целых полков из иностранцев и формирования полков иноземного строя, государство просто заполонили иностранцы. Уже к середине XVII в. служивших и торговавших в Москве лютеран и кальвинистов было до тысячи человек.[625] В крупных городах наблюдалась такая же картина. Кроме того, в Москву стекались люди и иных вероисповеданий. Однако это были по большей части православные с Балкан и Востока, скрывавшиеся от турок, а также духовные лица и купцы, стремившиеся провезти свои товары без пошлины и досмотра. Тех, кто прибывал с намерением поселиться, как правило, определяли к книжному делу, редактированию и исправлению книг, обучению молодежи греческому и латинскому языкам. Много было переселенцев из Литвы и Польши, причем москвичи не всегда могли определить веру этих пришельцев, которые долгое время скрывали принадлежность к католицизму, униатству или сектантству. Отсюда и возникало недоверие к «западным русским» и требование о перекрещивании уже крещеных людей. Однако вскоре ученость представителей Киевской духовной школы в вопросах догматики была оценена московскими властями и ученых монахов с Украины стали приглашать без каких-либо ограничений. К середине XVII в в Дудине, монастыре на Оке, собралось до сотни южнорусских и западнорусских монахов, а монастырь слыл как «особый иноземский».
