Юрий Пуздрач - История российского конституционализма IX–XX веков
Казалось, в этих условиях думное боярство, замкнувшись и обособившись в границах своего класса, должно было всячески препятствовать появлению в Думе «худородных» элементов из других слоев служилого класса и взять в свои руки наиболее важные направления деятельности государства, прежде всего законодательство.
Однако этого не произошло; уже в XVI в. в составе Думы появляются многочисленные представители, проигрывающие потомкам Рюриковичей в знатности, но выигрывающие в активности, целеустремленности и в желании достичь более высокого положения в иерархии власти.[351] Таким образом, если раньше критерием приглашения в Думу была родословная, то теперь – заслуги, личные и деловые качества. Особенно заметной в делопроизводственной деятельности Боярской думы была роль думных дьяков, некоторые из которых становились ближними думцами.[352] Такая стратегия царя превращала Боярскую думу в орган, укрепляющий монархию, что, собственно, и произошло после введения в ее состав думного дворянства и усиления роли думных дьяков.[353] Таким образом, Дума только по названию оставалась боярской. Особенно поразительно было повышение роли дьяков, т. е. «писарей». Однако, опираясь на верхушку дьячества, царь мог чувствовать себя относительно независимым во взаимоотношениях с различными группировками аристократии,[354] тем более что старое родовитое боярство так и не смогло облечь свои притязания в политические формы.[355] Подобный вывод можно делать после прочтения работ видных представителей строго боярства: Василия Патрикеева (Косого), в иночестве Вассиана, и Андрея Курбского.
Таким образом, московский государственный порядок хоть и строился боярами, но без учета их интересов. Боярство XVI в. было аристократией, по образному выражению В. О. Ключевского, без вкуса к власти, без умения или охоты влиять на общество, знатью, которую больше занимали взаимные счеты и ссоры между собой, чем отношения к государю и народу. Ее литературным представителям лучше удавались политические пророчества, чем политические планы.[356] Здесь, видимо, необходимо сделать небольшое отступление и рассказать о том, что те или иные поползновения на единодержавную власть имели определенную опору в обществе.
Действительно, на рубеже XV–XVI вв. в городских кругах и в среде сельского духовенства возникает и развивается идея самоценности человека. Именно такую постановку вопроса мы можем увидеть в «Лаодикийском послании» Федора Курицына, руководителя кружка московских еретиков, в число которых входила даже сноха Ивана III.[357] В этом произведении упоминается о «самовластии ума», т. е. «умного вольное разумение и разлучение добродетели от злобы».[358]
Таким образом, приведенная формула говорит о том, что человек сам, без навязанной извне позиции, может определить, что есть добро и зло и каким путем ему идти.[359]
Понятно, что представления о ценности и самостоятельности человеческой личности не могли не привести к всесторонней и широкой разработке проблемы социальной справедливости.[360] Во всяком случае, в первой половине XVI в., во время правления Василия III и в начале правления Ивана IV, некоторые русские мыслители обращаются к этой теме. Среди них Федор Карпов, считавшийся знатоком Священного писания и, судя по всему, хорошо знавший наследие Цицерона и Аристотеля, идеи которых, безусловно, оказали серьезное влияние на его мировоззрение.
Любопытно, что Карпов употребляет такое понятие, как «дело народное», что означает в его понимании и классификации государственные формы республики. При этом симпатии автора явно на стороне коллегиального, а не единодержавного принципа управления. Его идеал – справедливая, т. е. основанная на законе форма реализации власти; он не допускает воздействия религиозных норм на государственные дела. Однако характерным для его рассуждений является и то, что он, говоря о законах и государстве, тесно связывает их с деятельностью людей. Более того, тяжелые условия жизни подданных не способствуют пользе государства, ибо человек, поставленный в нечеловеческие условия, не может быть участником «общего дела».[361]
Таким образом, Ф. Карпов сформулировал идею гражданского (социального) государства. Безусловно, такого рода монархия для того времени не более чем утопия, однако позже эта идея была трансформирована в идею народного монарха, а сегодня – в идею социального государства. Карпов первым из русских мыслителей рассматривает организацию государства и общества с позиций правовой государственности, выводя законы из разума и опыта, а не из богословия.
Середина XVI в. была отмечена оживлением русской общественной жизни. Проводились светские и церковные реформы, встретившие доброжелательное отношение царя; самые разные люди предлагали свои варианты разрешения стоящих перед государством проблем. Среди них книжник Ермолай Еразм, литовский шляхтич Иван Пересветов, который говорил, что именно служилый класс является настоящим виновником всех бед государства. Он предлагал радикальные меры: отменить систему кормлений, вернуть государству розданные служилым людям земли и платить им годовое жалование. Таким образом, царь получит послушных исполнителей своей воли, земля вернется к законным владельцам, а народ освободится от невыносимой тирании.[362]
В это время в России появляются сторонники протестантизма и реформации. Характерным для публицистики первой половины XVI в. было то, что многие авторы, представители высших слоев государственной и религиозной власти, были убеждены в необходимости общественных преобразований, в то время как беглый холоп Феодосии Косой, думал о большем: он помышлял об изменении самих принципов устройства жизни, отмене нещадной эксплуатации человека, ликвидации любого, и прежде всего духовного, угнетения.[363]
Надо сказать, что Ивана IV в первые годы его правления окружали яркие и самобытные придворные, которым казалось, что путем влияния на молодого царя его можно сделать самым современным и передовым государем своего времени.[364] Кроме того, нам известна начитанность Ивана IV и его интерес к историческим и теологическим произведениям. В то же время нельзя не согласиться с автором книги «Иван Грозный» Борисом Флорей, утверждавшим, что «очень узок круг материалов, которые позволяли хотя бы сложным обходным путем составить представление о том круге идей и представлений о власти, которые воздействовали в конце 40-х–50-е гг. XVI в. на сознание молодого правителя».[365] И тем не менее в начале царствования Ивана IV намечается социальное и, можно сказать, определенно демократическое направление, свидетельствующее о внимании царя к нуждам и заботам народа. Во всяком случае, в 40–50-е гг. население имело право выбирать судебную и финансовую администрацию, да и простые обращения царя к народу изобилуют примерами уважительного отношения ко всем сословиям, просьбами жить мирно, предложениями созывать общие собрания местных сообществ и не сомневаться в возможности совместных действий. Власть поощряла общественные заявления, прислушивалась и приспосабливалась к ним.
Известен проект реформы под названием «Слово к благохотящим царем», автор которого был явным народником, рисующим в констатации проекта тяжелую жизнь крестьянства. Он требует от царя равного отношения ко всем подданным, снятия налогов с крестьян. Далее рисуется картина нового бюрократического устройства страны, где крестьянам отводится роль самостоятельных производителей, ограниченных только доставлением средств существования помещикам, живущим в городе и поэтому имеющим больше возможностей для службы.[366] Позволяя такие рассуждения, власть способствовала их распространению.
Идея «самовластия» получила относительно законченное оформление в сочинениях священника Ермолая-Еразма. Он писал о равенстве людей, об одинаковой для всех естественно-греховной природе человека, о самоутверждении как источнике социального и иного неравенства. Для него самоутвердившийся человек и есть лихоимец и захватчик плодов чужого труда, носитель всех негативных социальных и моральных начал.
Однако реализовать свою самостоятельность в выборе пути развития можно только на основе учености. Отсюда грамотность представлялась многим как путь не только к саморазвитию, но и к крамоле и ереси. В связи с этим неизвестный автор «Написания о грамоте» открывает перед людьми три жизненных пути:
Самый достойный путь – духовный, любовный, благодатный, крепостный (стойкий и строгий), преподобный.
Достойный – душевный, дружеский, законный, воздержательный, подобный (пристойный, подобающий).
