Николай Дювернуа - Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права
Для истории образования права договоры князей с греками имеют то значение, что в них в первый раз твердо и на письме уставлены были нормы, по которым должен твориться суд. Такое явление могло служить прецедентом для других подобных же явлений внутри слагающегося государства. Формулирование права всегда слабо, когда господствует обычай, но потребность в нем может очень рано почувствоваться. Сношение с народом высшей цивилизации показало свое первое благотворное действие. Надо иметь в виду, что в договорах именно для руководства суда установляются определенные положения и цифры. Это первый и очень важный проблеск особой от суда деятельности власти, направленной к точнейшему определению права, прежде чем оно нарушено.
Другое явление в высшей степени важное для всей последующей истории права, – это развитие рядом с судом князя суда церкви. В нашей юридической литературе вопрос о церковном суде достаточно ясно выделяется, чтобы мы могли здесь ограничиться только теми его сторонами, которые необходимо иметь в виду при объяснении дальнейшего развитии светского права и суда. Вообще говоря, памятники церковного
законодательства не могут служить средством для изучения условий юридического быта столь ранней эпохи. Их никак нельзя ставить рядом с договорами князей или с Русской Правдой, как средства изучения права. Не от уставов Владимира или Ярослава мы делаем заключения к Русской Правде или к договорам, а наоборот. Каждый из названных памятников становится таким образом сам целью изучения. Мы обращаем здесь на них внимание только с тех сторон, которые связаны с нашей главной задачей. Что такое устав Владимира Святославича о судах церковных? В каком отношении могла стоять законодательная власть к юридической практике? Как могли определиться границы церковной юрисдикции в это время? Вот вопросы, которые для нас так же важны, как и для канониста.
Восточная церковь с первого своего появления в России носила в себе все признаки закончившегося развития в каноническом отношении. В Византии еще во времена Юстиниана, стало быть в половине VI в., церковное законодательство становится предметом кодификации. Не только постановления церкви по делам церковным (собственно канон), но и законы светской власти (номос) вошли в состав Номоканона (сочетание, вполне выражающее дух восточной юриспруденции. Речь Н. И. Крылова) Иоанна Схоластика. После него собирание законов в том или в другом порядке продолжается непрерывно. К тому времени, когда христианство стало распространяться на севере, число подобных сборников в Византии было уже весьма значительно, и в конце IX в. видное место между ними принадлежало так называемому Номоканону Фотия. Дальнейшее литературное развитие в Византии характеризуется главным образом появлением в XII в. толкований на прежние сборники. Таковы толкования Зонара, Вальсамона, Аристина.
Когда в конце X в. восточное исповедание праздновало свое торжество господствующей на севере церкви, – то вместе с князем из Корсуня явилось в Киеве византийское духовенство. Митрополит Евгений с этого начинает историю русской иерархии и, основываясь на летописях и каталогах иерархических книг, считает возможным к этому раннему времени отнести образовавшее шести епархий в России (см. Описание Киево-Софийского собора, 1825 г., стр. 60). Все эти епархии получили права и преимущества от константинопольского патриархата, конечно, только в отношении их внутреннего строя. Явление таких обширных успехов церкви в первое же время ее водворения может быть объяснено только давнишним ее существованием на севере. Что христианство было распространено до Владимира, – это всего лучше свидетельствует договор Игоря с греками. В этом договоре мы встречаем и первое указание на существовавшую в Киеве церковь ев. Илии, которая в договоре названа соборной (ПСРЛ, т. I, стр. 22).
Как же относилась власть светская к христианской церкви? С Владимира Святославича восточное исповедание становится господствующим на севере. Явлением всеобщим в истории Европы при водворении христианской церкви было расширение прав церкви в отношении к государству. Кроме внутреннего самоуправления, церковь приобретала еще юрисдикцию в тех отношениях гражданской жизни, которых основы лежат в началах религиозных. Что касается первоначального христианского общества на Руси, – то нельзя допустить никаких сомнений в том, что руководством для всех такого рода дел должны были служить византийские начала, выработанные тамошним законодательством и вошедшие в состав канонических сборников. Значительная часть того ведомства святительских судов, которое впоследствии ближе определялось церковными уставами Владимира и Ярослава, должна была, для тесного круга первоначального христианского общества, фактически находится в руках церкви еще до признания ее господствующей; таковы все вопросы семейного права.
Слова Владимира Святославича: «разверзше Грецской номоканон», и в другом месте, «се же искони уставлено»… указывают, в каком отношении князь находился к вопросу о церковном суде. Митрополит Евгений (там же, см. прибавления, стр. 9) сводит отдельные предметы церковного суда отчасти к Номоканону Фотия, отчасти к священным книгам Ветхого Завета. Для нас особенно важно указание на книгу Числ, XXVII, 8, ибо здесь находится Богом через Моисея данный закон о порядке наследования, по которому дочери призываются к наследству, когда нет сыновей. (О первоначальном употреблении и составе книг Ветхого Завета см. в «Описании Славянских рукописей
Московской Синодальной Библиотеки», отдел 1, стр. 132.) Что касается до другого источника, на который указывают списки устава Владимира Св., именно до греческого Номоканона, – то надо понимать эту ссылку только в общем смысле, ибо всякого отдельного положения устава нельзя свести к греческим источникам.
Что касается текста устава Владимира Св., – то Неволин, исследовавший вопрос о церковном суде (Поли. Собр. Соч., VI, стр. 254–268), знал его в 46 г. в краткой редакции по изданию Митрополита Евгения (см. Опис. Киево-Соф. Собор., прибавл.) и по двум рукописям в Кормчих. С тех пор мы имеем новый список того же устава в летописи Переяславля Суздальского (см. стр. 34) Здесь область святительских судов определяется двояко: во-первых, по предметам суда, во-вторых, по лицам.
I. Предметы епископского суда составляют: «роспуст, смилное, заставное, оумычек, пошибание промежю мужем и жены, о женитве в роде, поймы в сватвстве, ведовство, зелие, оурекание еретиком, зубояд, бои с родители, сын или дщи зло тое есть, или братана тяжются о заднице» (объяснение слов не совсем понятных можно видеть у Митрополита Евгения и у Неволина, в указанных трудах, стр. 5–7, в прибавлении, и стр. 277–282 в VI т.; также в статье Ив. Дм. Беляева, в Жури. Минист. Народ. Проев., 1856 г., № 7). Совершенно очевидно, что вся область церковного суда ограничивается делами семейными в смысле религиознонравственном, и некоторыми видами преступлений, оскорбляющих чистоту христианских нравов. И тот и другой род судов мыслим только в кругу верующих, и, в тексте перечислению предшествуют слова: «сии суды по всему христианству и градом и слободам судить святителем», а в заключении говорится: «се от моих мирян ему (т. е. епископу) судити». Понятно, что мирянами можно было назвать только христиан, – противополагая их, как увидим далее, митрополичьим людям. Мы спрашиваем, возможно ли допустить мысль, чтобы дела такого рода в первоначальном христианском обществе могли быть в чьих-либо руках, кроме церкви, особенно по городам и слободам, о которых говорит устав?
В нашей литературе выделился из ряда указанных предметов святительского суда вопрос о наследственном праве. Исследователи спрашивали себя, каким образом примирить противоречие, существующее между положением Русской Правды, по которой дела о наследстве подлежат суду князя, и положением устава Владимира Св., по которому эти дела идут к епископу? При такой постановке вопроса очень многое упускалось из виду:
1) для этого первоначального времени мы не имеем никакого основания выделять наследственное право из области дел семейных, на которые несомненно оказало влияние христианство;
2) обращение к детскому в Русской Правде вовсе не предписывается, а предоставляется только, ибо статья о детском, которая имеется лишь в позднейших редакциях, есть собственно определение урока детскому на случай его призыва для раздела (эта мысль принадлежит митрополиту Евгению); 3) наконец, ни уставы, ни Правда в этом месте не дают нам средств заключить, в чем именно власть духовная исключала деятельность светской власти в этих делах, ибо понятие суда и деятельность судьи в X и XI вв. очень отличались от современных. Церковь не могла не остановиться на делах о наследстве, но что она сделала в этом направлении, как она действовала, – это не разрешается двумя словами, которые находим в уставе Владимира Св.
