Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток
Одновременно герой испытывает нравственные муки, ибо не может понять, за что это ему, ведь он старался выполнять все веления богов, приносил им жертвы, соблюдал все ритуалы, даже заботился, чтобы все это выполняли и сограждане. Однако боги по непонятной причине отвернулись от него:
А ведь я постоянно возносил молитвы!
Мне молитва – закон, мне жертва – обычай,
День почтения бога – мне радость сердца,
День шествия богини – и благо, и польза,
Славить царя – мое блаженство,
Песнопенья святые – мое наслажденье!
Я страну призывал соблюдать обряды,
Чтить богини имя учил я народ мой… [252]
В этой поэме более четко выражено стремление понять необъяснимое поведение богов. Однако как вывод констатируется только невозможность их понять, звучит мысль о непредсказуемости их воли, их жестокости по отношению к человеку:
Воистину, думал, богам это любо!
Но что мило тебе, угодно ли богу?
Не любезно ли богу, что тебя отвращает?
Кто же волю богов в небесах постигнет?
Мира подземного кто угадает законы?
Бога пути познает ли смертный?
Кто был жив вчера, умирает сегодня. [252]
Человеку остается только задавать вопросы, на которые нет ответа, и безропотно принимать страдания. Однако и здесь есть надежда: личные боги-покровители ходатайствуют за Страдальца перед верховным богом Мардуком, и тот обещает исцеление.
Проблема теодицеи поставлена также в вавилонской поэме, написанной в виде диалога и украшенной акростихом, которую исследователи так и назвали условно – «Вавилонская теодицея» («Мудрый муж, постой, я хочу сказать тебе…»; ок. 1000 г. до н. э.). В поэме спорят Страдалец, доказывающий, что все мире устроено неправильно и несправедливо, и его Друг, доказывающий обратное и твердящий о непостижимости богов: «Верно понять решенья богов заказано человекам, // Замыслы их для людей недоступны» (здесь и далее перевод И. Клочкова [281]). В «Вавилонской теодицее» остро звучат ноты социальной критики: неразумно общество, где «плуты вознеслись», а честные и мудрые унижены, где «идут дорогой успеха те, кто не ищет бога», где обычный человек обманут и унижен [280–281]. В ответ Другу, убеждающему Страдальца, что тот жалуется и упрекает богов, ибо озлобилось его сердце, доказывающему, что богов постичь и понять невозможно («…Озлоблено сердце твое, – потому и поносишь бога, // Как средина небес, сердце бога далеко, // Познать его трудно, не поймут его люди» [283–284]), герой грустно и твердо говорит:
Внемли, друг мой, пойми мои мысли,
Сохрани наилучшее слово из речи:
Превозносят важного, а он изведал убийство,
Унижают малого, что зла не делал.
Утверждают дурного, кому правда – мерзость,
Гонят праведного, что чтил волю бога.
Золотом наполняют ларец злодея,
У жалкого пропитанье из закрома выгребают.
Укрепляют сильного, что с грехом дружен,
Губят слабого, немощного топчут.
И меня, ничтожного, богач настигает. [284]
В результате Друг вынужден согласиться, что боги сами установили такой порядок: «…Кривую речь человечеству дали; // Наделили его навсегда неправедностью и ложью» [284]. В отличие от предыдущих текстов в «Вавилонской теодицее» нет утешительного финала, звучит лишь смутная надежда, выраженная в мольбе Страдальца, вынужденного, несмотря на критику традиционных богов, обращаться к ним с мольбой (речь идет о личных богах-покровителях): «Боги, что бросили меня, да подадут мне помощь! // Богиня, что отвернулась, да возымеет милость!» [285].
В форме поэмы сказалось особое виртуозное мастерство автора, который вписал свое имя в текст в виде акростиха: в каждой из двадцати семи одиннадцатистишных строф каждая строка начинается с одного и того же клинописного знака, а вместе эти знаки, обозначающие слоги, образуют следующую фразу: «Я, Эсагил-кини-уббиб, заклинатель, чтущий бога и царя». «Вавилонская теодицея» сохранилась в двенадцати списках, самый поздний из которых относится к I в. до н. э., что говорит о ее особой популярности. Сохранился и поздневавилонский филологический комментарий к ней, поясняющий устаревшие и потому трудные для понимания слова и выражения.
Форма диалога была чрезвычайно популярна в вавилонской литературе дидактического и философского характера. Примерно Х в. до н. э. датируется произведение, условно именуемое «Пессимистический диалог», или «Разговор господина и его раба» (по первой строке – «Раб, повинуйся мне!»)[533]. Оно сохранилось в пяти вавилонских и ассирийских списках, относящихся ко времени между VII–II вв. до н. э. Поэма построена как разговор между господином и его слугой, который готов во всем ему повиноваться. Но вот беда: желания господина противоречивы, алогичны, изменчивы, как ветер (или как сама жизнь):
«Раб, повинуйся мне!» – «Да, господин мой, да!»
«Поскорей приведи колесницу, ее запряги,
во дворец я поеду!»
«Поезжай, господин мой, поезжай.
Благоволение царя с тобою будет.
Если ты в чем провинился, он окажет тебе милость».
«Нет, раб, не поеду я во дворец!»
«Не езди, господин мой, не езди!
Царь в дальний поход тебя отправит,
Пошлет неведомою дорогой,
Днем и ночью страдать он тебя заставит».
Такой прием позволяет неизвестному автору высказать самые различные, чаще всего полярные точки зрения по самым разным вопросам частной и общественной жизни. Например, речь идет о том, стоит ли создавать семью, и равные аргументы приводятся как в пользу ее создания, так и против, равно как и в вопросе о том, стоит ли любить женщину:
«Раб, повинуйся мне!» – «Да, господин мой, да!»
«Женщину я полюблю!» – «Полюби, господин мой, полюби!
Кто любит женщину, забывает печали и скорби».
«Нет, раб, не полюблю я женщину!»
«Не люби, господин мой, не люби.
Женщина – яма, западня, ловушка,
Женщина – острый нож, взрезающий горло мужчины». [234]
При этом доминирующее настроение диалога – непредсказуемость и абсурдность человеческого бытия, в финале которого смертью уравниваются аристократы и простолюдины, злые и добрые (здесь очевидны переклички с Книгой Иова и Экклесиастом):
«Раб, повинуйся мне!» – «Да, господин мой, да!»
«Свершу-ка я доброе дело для своей страны!» —
«Верно, сверши, господин мой, сверши.
Кто делает добро своей стране,
Деянья того – у Мардука в перстне».
«Нет, раб, не свершу я доброго дела для страны!»
«Не свершай, господин мой, не свершай.
Поднимись и пройди по развалинам древним,
Взгляни на черепа простолюдинов и знатных:
Кто из них был злодей, кто был благодетель?» [235–236]
При этом, как отмечает В. А. Якобсон, строка «Поднимись и пройди по развалинам древним…» является ироническим парафразом строки из «Эпоса о Гильгамеше» – «Поднимись и пройди по стенам Урука…»[534], утверждающей небесполезность бытия человека, возможность оставить добрый след на земле, в чем как раз сомневается автор «Пессимистического диалога». Показательно, что самые острые и меткие характеристики вложены именно в уста раба, в речах которого все больше нарастают иронические интонации. На вопрос господина – «Если так, то что ж тогда благо?» – раб отвечает: «Шею мою и шею твою сломать бы, // В реку бы броситься – вот что благо!» [236]. Рассерженный господин заявляет: «Нет, раб, я тебя убью, отправлю первым!». На это следует лукаво-иронический риторический вопрос раба: «А господин мой хоть на три дня меня переживет ли?» [236].
Среди дидактических произведений, созданных в Месопотамии, особняком стоит знаменитое «Поучение Ахикара», написанное на арамейском языке, который в качестве разговорного в VII–VI вв. до н. э. стал вытеснять аккадский (предположительно этим временем и датируется произведение, самые древние фрагменты которого были обнаружены на папирусе V в. до н. э., найденном на острове Элефантина в Египте среди документов местной еврейской общины). Согласно повествовательной «рамке» произведения, Ахикар – везир царя Синаххериба. Он усыновил своего племянника Надана и воспитал его, но тот оклеветал своего дядю. Однако царь не поверил клевете и отдал Надана в руки Ахикара. Тот помещает его в темницу возле своего дома и каждый раз, когда проходит мимо нее, обращается к племяннику с упреками и поучениями, составляющими основное содержание книги. «Поучение Ахикара» получило широкое распространение в странах, где разговорным языком был арамейский. Вероятно, в Вавилонском плену (VI в. до н. э.) с ним познакомились евреи, которым полюбился Ахикар, как и его афоризмы, типологически родственные афоризмам житейской мудрости в Книге Притчей Соломоновых. Ахикар упоминается во второканонической Книге Товита как один из еврейских пленников из угнанных в ассирийский плен десяти колен Израилевых (в Синодальном переводе – Ахиахар; Тов 1:21–22; 2:10). Позднее возникли различные изводы «Поучения Ахикара» – сирохристианский (на восточноарамейском языке), арабский, эфиопский, армянский, тюркский, славянский («Повесть об Акире Премудром»).
