Ольга Поволоцкая - Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы
Образ Жениха строится в пушкинской сказке очень непросто, не однозначно. О жизни, мировоззрении, внутреннем мире Жениха повествователь может рассказать только то, что непосредственно «видно» со стороны, а «видит» он Жениха изнутри народной культуры, изнутри мира невесты. Впервые Жених непосредственно появляется перед читателем, когда, правя «лихой тройкой», мчащейся прямо по людям, он «вихрем» проносится мимо Наташи. Перед нами образ завоевателя, победителя, силой берущего от жизни все, что ему угодно; про таких людей народ говорит: «для него закон не писан». В характеристике, которой наделяет Жениха сваха, угадывается тот же смысл исключительности его положения в мире, отмененность для него общих законов: «…богат, умен, ни перед кем Не кланяется в пояс, А как боярин между тем Живет не беспокоясь». Наташе этот человек внушает смертельный ужас, она «помертвела», узнав в нем виновника своего «недоброго сна». Воля Жениха направлена на завоевание именно Наташи. Об этом можно судить по тому, как построена сцена узнавания: Наташа сидит в кругу своих подруг у ворот, мимо «вихрем пролетел» на «лихой тройке» молодец; одного мгновения было достаточно ему, чтобы узнать Наташу. Это та психологическая деталь, которая позволяет предположить у Жениха «несказочный» мотив поведения – мотив любви к своей невесте. Я говорю «несказочный» именно потому, что логика фольклорной сказки никогда не допускает разноречивых, сложных психологических мотивов в поведении своих героев: любить может лишь «добрый молодец», «злодей» же может только злодействовать. Повествование в пушкинской сказке строится как точный психологический отчет о душевных движениях героев в их внешней проявленности, по ним читатель должен сам догадаться о внутренних процессах, мотивах, конфликтах, которые организуют незримый внутренний мир героев. В сказке Пушкина нигде не сказано, что «жених» узнал Наташу, поэтому у читателя нет возможности судить наверняка об их прежнем знакомстве и о мотивах сватовства. Все события в сказке Пушкина рассказываются, будучи увиденными изнутри мира невесты, автор нигде не нарушает эту установку, он как бы не знает и сам, что видит «жених», что движет им; ни его мир, ни его кругозор повествователю не открыты. Читатель должен сам «построить» образ Жениха, «обличить» его, отыскать такую версию-ключ к этому персонажу, чтобы связать воедино, непротиворечивым образом все, что известно о нем. Пушкин всегда выносит в заглавие своих произведений основную их проблему. Следуя этой логике, я считаю, что в образе «жениха» скрыта основная проблема этого произведения.
Теперь наступила пора определить жанр «Жениха», это необходимо для выявления полного объема проблематики; сделать это оказывается нетрудно, ибо Пушкин заканчивает «Жениха» так:
Прославилась Наташа,
И вся здесь песня наша.
Итак, это – прославляющая подвиг героя «песня» народная, то есть предание, а не волшебная сказка, быль, а не небылица. Характерно притяжательное местоимение «наша», этим словом оканчивается рассказ. Принципиально различие между европейской романтической балладой, которая всегда плод воображения, художественного вымысла поэта, и пушкинской «песней». Пушкин подсказывает, как надо читать ее, чтобы прочитать адекватно замыслу. И условием правильного прочтения становится отношение к повествованию как преданию народному, которое автор лишь оформил литературно, но не «сочинил». Если то, что народом считается былью, воспринимается современным читателем как «сказка» и «небылица», то это уже историко-культурная проблема; ее-то, как нам кажется, и предлагает осмыслить пушкинский текст.
Сон Наташи слушает не только суд народный, но и сам Жених, и толкует он этот сон изнутри своей логики. То, как он комментирует сон Наташи, делает в глазах читателя, который уверен в том, что Жених – настоящий сказочный злодей, его подлинным исчадием ада, ибо, кажется, что он великолепно «играет роль», скрывая свое подлинное лицо под маской уверенности в себе, невозмутимости и спокойствия. Он не смущен даже тогда, когда его преступление уже названо, и отрицает реальность совершенного им злодейства, утверждая, что сон невесты «прямая небылица». Тем не менее Наташе удается доказать его преступление каким-то абсолютно безусловным образом, ибо маска «уверенности» и «спокойствия» спадает с него и «Жених дрожит, бледнея».
Но у поведения «жениха» на пиру есть и еще одно объяснение. «Жених» прочитывает сон Наташи наивно-буквально, не используя никакого кода для расшифровки сна: богатое убранство избы во сне вещает «богатство»; хмельной пир – «веселье», а отрубленная правая рука – это «прямая небылица». Жених, как и читатель пушкинской сказки, понимает формулу «Злодей девицу губит, Ей праву руку рубит» буквально, в ее прямом смысле, и здесь читатель Пушкина оказывается ближе к Жениху, чем к миру невесты, миру народному. Ведь именно в этом месте текста для читателя все повествование становится по-настоящему сказочным (то есть «небылицей», а не преданием), ибо злодейство подобного рода (отрубленная рука) обладает двумя качествами абсолютно бесспорными: оно безусловно «страшное», каким и должно быть сказочное злодейство, и одновременно совершенно бесцельное; это злодейство, равное самому себе, злодейство как таковое.
Подлинный ужас должен охватить читателя сказки Пушкина в тот момент, если он вдруг догадается, что Жених никаких рук не отрубал, что он не сказочный злодей, а вполне простодушный светский молодой человек, веселый гуляка, может быть, гусар, победитель, берущий от жизни то, что ему угодно, не знающий ни веры народной, ни обычаев народных, ни символики народной культуры. Этому-то повесе, лихо скачущему на своей тройке буквально по людям, конечно же, «погубить девицу» для своего удовольствия, для своей забавы не представляется ужасным преступлением, и меньше всего он, сватаясь к Наташе, ожидает разоблачения и казни. Однако, увиденный глазами народа изнутри народного мифологического и религиозного миропонимания, подобный «жених» может быть идентифицирован только как «злодей». Недаром Наташа описывает мир избушки «старшего брата» как выворотный мир, в котором отменен христианский обычай:
Вошли толпой, не поклонясь,
Икон не замечая;
За стол садятся не молясь,
И шапок не снимая.
Думается, что холостая пирушка молодых светских людей, будь она увидена девушкой, воспитанной в традициях русской благочестивой патриархальной семьи, могла быть описана точно таким образом.
Настоящий драматизм ситуации в пушкинском «Женихе» в том, что Жених Наташи вполне может быть по-своему невинен и простодушен: начав с того, что для забавы «умыкнул» купеческую дочку, кончил он тем, что влюбился в нее настолько, что смело решил «заполучить» ее навсегда, то есть жениться на ней (ср. сюжет «Станционного смотрителя»). Он не предчувствует, что это смертельный для него шаг, в своем неведении он невинен как дитя; не ведая, что творит, он беспечен и уверен в успехе своего замысла. Его уверенность зиждется на том основании, что он владеет всеми достоинствами, благами и ценностями жизни: независимостью, богатством, смелостью, молодостью. Даже если и виноват он в том, что «погубил девицу», то, с его точки зрения, это вина не неисправимая – грех покрывается браком; кроме того, он уверен, что его невесте не может прийти в голову разоблачать его преступление, ибо для нее брак с ним – это самый благополучный исход. По-видимому, он действительно простодушно не понимает, «О чем невеста тужит», тогда как она должна радоваться своему счастью, и он всерьез старается рассеять ее сомнения, толкуя ее сон как хороший, обещающий счастливое будущее: богатство и веселье. Он беспечен еще даже в тот момент, когда говорит, что «отрубленная рука» – это «прямая небылица», и уговаривает ее поверить ему и не огорчаться дурному сну. И только в тот момент, когда Наташа, глядя ему в лицо, спрашивает: «А это с чьей руки кольцо?», он «дрожит бледнея», ибо понимает, что его невеста в этот момент засвидетельствовала реальность сказочного злодея, отрубившего руку девице, отождествив его с ним. Не умея понять логику, которая управляет его невестой, Жених, вероятно, видит исход собственного сватовства как безумие, кошмар, абсурд. Приговор народного суда, наверняка, представляется осужденному бессмысленным «ужасным» злодейством.
Я не настаиваю на том, что мне открыта тайна «звенящего кольца»; подобно всем читателям этого «предания», мне тоже «не видно», с чьей оно руки, но из историко-культурной логики построения ситуации мне кажется вероятным самый простой ответ: это кольцо самой Наташи, которым она должна была бы обручиться со своим женихом, не будь она «погубленной девицей»; но она сбрасывает со своей руки кольцо в знак того, что «невесты» нет, она погублена для брака, «правая рука» ее «отрублена», – и, ничье, кольцо катится и звенит, обличая Жениха-злодея и одновременно утверждая реальность «погубленной» девицы.
