Владимир Алпатов - Волошинов, Бахтин и лингвистика
Постепенно в тетрадях перестает встречаться термин «речь». Снова, как и в МФЯ, но строже, противопоставляются язык и высказывание. И вновь появляется уже нечастый в советской лингвистической литературе тех лет термин «идеология», в конечном итоге не попавший в РЖ. Но соотношение языка и идеологии здесь уже не такое, как в МФЯ, где эти два понятия были полностью нераздельны: «Предложение можно обсуждать только с точки зрения его грамматической правильности. Высказывание уже принадлежит к области идеологии (но оно не обязательно носит классовый характер)… Высказывание, таким образом, входит в область идеологии, но общие типические формы высказываний, т. е. жанры, касаются языка» (227). Итак, теперь уже «идеологическое наполнение» высказываний отделяется от их «общих форм». Здесь же Бахтин вспоминает ключевой в МФЯ и крайне редкий для саранских текстов термин «философия языка». Далее говорится: «Именно в высказываниях, т. е. в речевых жанрах и совершается использование языка в классовых и групповых целях (мировоззренческих, направленческих и др.)» (231).
Но скорее дело здесь не в изменении отношения к связям языка с идеологией. И в МФЯ говорилось о нейтральности языка по отношению к выражаемой с его помощью идеологии. Просто там признавалась реальность «идеологического наполнения» и отрицалась реальность языковой системы (тем не менее трудно было обойтись без слова «язык», что создавало определенную двусмысленность). Теперь же Бахтин еще более отходит от прежнего максимализма, чем в «Слове в романе». Очевиден акцент на том, что надо не отказываться от того, что сделано «абстрактным объективизмом», а учтя все это, идти дальше, от слова и предложения к высказыванию.
И в МФЯ время от времени, особенно при обращении к более конкретным вопросам, эта точка зрения фактически появлялась: «значение» в противоположность «теме», «шаблоны» в отличие от «модификаций». Изучение высказываний «напрямую», без опоры на уже описанные слова и предложения, было утопическим проектом, от которого Бахтин частично отказался в 30-е гг. и полностью отказался в 50-е гг.
Коррекция этого проекта произошла независимо от «сталинского учения». Она началась еще в Кустанае и продолжалась уже тогда, когда брошюра Сталина вышла из активного употребления. Другое дело, что конкретное наполнение проблемы менялось несколько раз. В более ранних черновиках Бахтин пытался разграничить речь и высказывание, в самом тексте РЖ вновь parole становится высказыванием, а вместо речи появляется речевое общение. В первой половине 50-х гг. слова, предложения и высказывания считаются объектами одной дисциплины, но в начале 60-х гг. разграничиваются лингвистика и металингвистика.
Изменение подхода меняет по сравнению с МФЯ и более частные пункты концепции. Например, Л. А. Гоготишвили замечает, что в МФЯ говорится о формировании предметного значения оценкой, а в работах 50-х гг. они разведены (573). Это само по себе верно, но разница вытекает из смены подхода: оценка—свойство высказывания и в языковое значение не входит.
В черновиках все время идет поиск нужного подхода и нужных терминов. Исчезает «функция», остаются «жанры» и «стили». Рассматриваются способы разграничения этих терминов. С самого начала Бахтин исходит из недостаточности традиционного литературоведческого подхода к жанрам, указывая на то, что жанр – более широкое понятие: «Разработана только теория литературных жанров, но разработана на специфической узкой основе Аристотеля и неоклассицизма» (222), но «классификации форм бытового диалога до сих пор нет» (233). В целом проблема речевых жанров «лежит на границах лингвистики и литературоведения» (236).
Самая ранняя по времени характеристика жанров у Бахтина содержится в резюме его выступления в октябре 1950 г.: «Жанр непосредственно явление языковое. Жанры рождаются вместе с языком. Отрывать проблему жанра от проблемы языка нельзя. Социо-логизаторское определение жанра неверно. Жанры неклассовы, так же как и языки… Жанр – это орудие, но жанр явление неклассовое, а если он неклассов, то он аналогичен технике, о которой говорит т. Сталин».[741] Запись, вероятно, не аутентична, но суть сказанного ясна. Очевиден акцент на лингвистической стороне проблемы. В то же время в более поздних записях Бахтина говорит ся, что жанр – понятие из области высказывания, а не собственно языка: можно говорить о жанрах высказывания, но лишь о формах языка (243). Еще отмечу, что поначалу в черновиках говорится просто о «жанрах», но в итоговом тексте везде уже «речевые жанры». Сколько-нибудь развернутой системы жанров в черновиках нет, а формулировки не очень строги.
В этом же фрагменте появляется новый важный термин «речевое общение», видимо, сходный с отвергнутой «речью»: «Сталинская концепция языка—это концепция языка как системы (притом нормативной), не совпадающей с речевым общением, условием которого эта система является, но неразрывно с (ним) связанной» (272). Здесь и еще в одном месте (237) страшное имя публикаторы все же сохранили в тексте. Но важно справедливое указание Бахтина на то, что «сталинская концепция» в данном пункте—та же соссюровская, только с дополнительным акцентом на нормативности. И эта концепция нужна, но недостаточна: нужна еще концепция речевого общения, главный компонент которой—концепция высказывания.
В конце тетрадей три основные проблемы вновь связываются между собой, говорится о диалогичности высказывания: «Высказывание с самого начала строится с учетом возможного ответа. Высказывание строится для другого. Мысль становится действительной мыслью лишь в процессе ее сообщения другому, сознание становится практическим сознанием для другого (Л. А. Гоготишвили здесь справедливо замечает: „Аллюзия к марксизму“ (589). – В.А.). Обмениваемые мысли неотрывны друг от друга, взаимно отражают друг друга» (279). И о том же ниже: «Цель высказывания – в ответной реакции. Высказывание никогда не бывает самоцелью» (283).
В связи с диалогичностью высказывания вновь возникает подробно разбиравшаяся в МФЯ проблема чужой речи, не раз фигурирующая в данных записях: «Различные трактовки чужой речи, различные формы отношения к ней… – важный момент, определяющий различия между речевыми жанрами (до сих пор мы говорили о высказываниях)» (283). Здесь Л. А. Гоготишвили делает важное замечание: ни здесь, ни в РЖ нет «последовательного терминологического разведения» высказываний и речевых жанров (590), то есть двух ключевых понятий всей концепции. И в другом месте она справедливо пишет о «терминологической неустойчивости текста РЖ» (585). Конечно, надо учитывать, что работа над этим текстом не была доведена до конца. Но может быть, одной из причин прекращения работы над ним была неудовлетворенность автора концепцией, которую не удалось до конца прояснить не только для других, но и для себя. И это при том, что терминология здесь четче, чем в МФЯ. См. и такую формулировку: «Общие основные признаки высказывания (т. е. всех речевых жанров)» (263). Отдельное конкретное высказывание—явно не то же самое, что совокупность речевых жанров. Как все это понимать?
«Общих основных признаков высказывания» выделяется девять. «1) смена речевых субьектов, 2) адресованность, обращенность высказывания, 3) завершенность высказывания, 4) отношение к действительности, к истине, 5) событийность высказывания (историчность), 6) экспрессивность высказывания, 7) новизна высказывания, 8) различение замысла и выполнения. 9) диалогические обертоны» (263). В итоговом тексте РЖ автор сосредоточен лишь на части из них. Как отмечает комментатор, в РЖ речи не идет о признаках 4 и 5, а признак 8 специально не выделен (585).
В тетрадях затронут и ряд других проблем, позже не получивших развития, что постоянно фиксируется Л. А. Гоготишвили. Среди них отметим проблему контекста и контекстных значений, в том числе проблему границ контекста (комментатор отмечает, что уже в 60-е гг. Бахтин хотел заниматься «близкими и далекими контекстами» (578)), проблему субьекта и предиката высказываний и пр. Эти проблемы лишь намечены. Может быть, если бы текст РЖ был закончен, они были бы там рассмотрены. Вскользь в черновиках ставится и вопрос о различиях значений предложения и высказывания: например, вопросительные или восклицательные формы предложений в высказываниях могут иметь совсем иное значение (243). При других терминах это несколько похоже на то, о чем писал А. Гардинер.
Надо коснуться еще одного аспекта подготовительных материалов к РЖ. Значительную их часть составляют выписки из лингвистических сочинений. В издании 1996 г. они опубликованы далеко не полностью, зато в комментариях дан их обзор, в частности, перечислен круг изученных Бахтиным авторов (566, 581–582). Он гораздо шире того, что представлен в итоговом тексте. Например, в РЖ ни разу прямо не назван В. В. Виноградов (при ряде несомненных скрытых намеков), но в подготовительных материалах он фигурирует неоднократно.