Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?
Балы действительно начались и были каждый день. Алексей Вульф много танцевал, ухаживал за барышнями и особенно отличил своим вниманием Катю Вельяшеву. Ухаживания его всегда имели определенную цель – достигнуть интимных отношений путем незаметного перехода от «платонической идеальности к эпикурейской вещественности». Он в этом отношении был известен по всей округе, о нем шла молва, что он «любит влюблять в себя молодых барышень и мучить их». Однако на Катю Вельяшеву не подействовали «донжуанские» ухищрения Вульфа.
После крещения в Старицу приехал Пушкин. «Он принес в наше общество немного разнообразия, – пишет Ал. Вульф в дневнике. – Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною; все старания были напрасны».
Пушкин тоже не прочь был побаловаться, но, немного уставший, да и погруженный в свои мысли, он решил передать пальму первенства своему напарнику. Поэтому, с одной стороны, он как бы поощрял домогательства Алексея Вульфа, подзадоривал его стихом из «Горя от ума»: «Эх, Александр Андреич, дурно, брат!» С другой стороны, Пушкина трогала чистота юной девушки, и он, вместе с другим ее двоюродным братом, уланом Иваном Петровичем Вульфом, все время держался около Кати, стараясь не оставлять ее наедине со своим другом-соперником.
Пушкин не был особенно увлечен юной барышней. Да и сама Катенька не была уж такая красавица. Мало ли женщин прекрасных, красавиц блистательных встречал Пушкин и в светских столичных салонах, и в дворянских собраниях провинции. Но, наверное, было в хорошенькой этой девушке что-то особенное, чистое, цельное, что не могло оставить поэта равнодушным. Он посвятил ей прекрасные стихи, где искренно и задушевно выразил свои чувства:
Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры,
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты:
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет… по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.
Вообще-то Пушкин не пропускал ни одной хорошенькой девушки, осыпая любезностями и «Зизи», и молоденькую «поповну» Синицыну. Вот что пишет последняя в своих «Воспоминаниях»:
«Через два дня поехали мы в Павловское. Следом за нами к вечеру приехал и Ал. Серг-ч вместе с Ал. Н. Вульфом и пробыли в Павловском две недели. Тут мы с Александром Сергеевичем сошлись поближе. На другой день сели за обед. Подали картофельный клюквенный кисель. Я и вскрикнула на весь стол: – “Ах, боже мой, клюквенный кисель!” – “Павел Иванович! Позвольте мне ее поцеловать!” – проговорил Пушкин, вскочив со стула. – “Ну, брат, это уж ее дело”, – отвечал тот. – “Позвольте поцеловать вас”, – о братился он ко мне. – “Я не намерена целовать вас”, – отвечала я, как вполне благовоспитанная барышня. – “Ну, позвольте хоть в голову”, – и, взяв голову руками, пригнул и поцеловал. П. А. Осипова, вместе с своей семьей бывшая в одно время с Пушкиным в Малинниках или в Бернове, высказала неудовольствие на то, что тут, наравне с ее дочерьми, вращается в обществе какая-то поповна… Когда вслед за этим пошли мы к обеду, Ал. Серг-ч предложил одну руку мне, а другую дочери Прасковьи Александровны, Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мною. За столом он сел между нами и угощал с одинаковою ласковостью как меня, так и ее.
Когда вечером начались танцы, то он стал танцевать с нами по очереди, – протанцует с ней, потом со мною и т. д. Осипова рассердилась и уехала. Евпраксия Николаевна почему-то в этот день ходила с заплаканными глазами. Может быть, и потому, что Ал. С-ч после обеда вынес портрет какой-то женщины и восхвалял ее за красоту; все рассматривали его и хвалили. Может быть, и это тронуло ее, – она на него все глаза проглядела. Вообще Ал. Серг. был со всеми всегда ласков, приветлив и в высшей степени прост в обращении. Часто вертелись мы с ним и в неурочное время. – “Ну, Катерина Евграфовна, нельзя ли нам с вами для аппетита протанцевать вальс-казак”… – “Ну, вальс-казак – то мы с вами, Катерина Евграфовна, уж протанцуем!» – говаривал он до обеда или во время обеда или ужина”».
Уж больно тянуло Пушкина в объятья молоденьких девушек. Не упустил возможности и Алексей Вульф. Сама «поповна» рассказывает о том, что последний пробрался ночью ко ней в спальню, где она спала с одной старушкой-прислугой. «Только просыпаюсь я, у моей кровати стоит этот молодой человек на коленях и голову прижал к моей голове. – “Ай! Что вы?” – закричала я в ужасе. – “Молчите, молчите, я сейчас уйду”, – проговорил он и ушел. Пушкин, узнав это, остался особенно доволен этим и после еще с большим сочувствием относился ко мне. – “Молодец вы, Катерина Евграфовна, он думал, что ему везде двери отворены, что нечего и предупреждать, а вышло не то”, – несколько раз повторял Александр Сергеевич».
Зная способности «Тверского вампира», Евпраксия сильно ревновала поэта. Портрет, который она увидела, скорее всего был портретом Натальи Гончаровой. Женским сердцем «Зизи» почувствовала, что сердце Пушкина уже отдано другой. Несмотря ни на что, ее имя не зря стоит в первом «Донжуанском списке» поэта, а значит, она смогла затронуть не только поверхностную часть эротического восприятия Пушкина, но и его более глубокие чувства.
Евпраксия Николаевна вышла замуж через несколько месяцев после женитьбы Пушкина за барона Б. Вревского. Поэт оказался для нее недосягаем. Прелестная «Зизи» принялась за «труды материнские» – у нее было 11 детей. За два года до смерти поэта она приехала в Петербург, где встречалась с Пушкиным, уже как друг. Поэт иногда навещал Евпраксию Николаевну в ее имении Голубово. Перед самой дуэлью Пушкин был на обеде у баронессы Вревской, и из его уст узнала она всю подоплеку этого трагического события.
Мы никогда не узнаем, какие чувства владели поэтом и «Зизи», потому что все письма Пушкина к Евпраксии Николаевне были сожжены ее дочерью.
9
Вернувшись в Москву, весной 1829 года, Пушкин вновь летит в дом Ушаковых. Но, как отмечает Л. Н. Майков, «при первом посещении Пресненского дома он узнал плоды своего непостоянства: Екатерина Николаевна помолвлена за князя Долгорукова. – “С чем же я остался?” – вскрикивает Пушкин. – “С оленьими рогами”, – отвечает ему невеста». Впрочем, на этом отношения Пушкина и Екатерины Николаевны не окончились. Собрав порочащие сведения о Долгорукове, он упрашивает Н. В. Ушакова расстроить эту свадьбу. Доказательства о поведении жениха, вероятно, были слишком явны, потому старик перестал упрямиться, а Пушкин остался по-прежнему другом дома.
«Между Екатериной Николаевной и Пушкиным завязывается тесная сердечная дружба, – пишет современник, – и, наконец, после продолжительной переписки, Екатерина Ушакова соглашается выйти за него замуж». В альбомах сестер вновь появляются сатирические карикатуры, шуточные надписи и стихи. Альбом пестрит изображениями Анны Олениной, иногда явно издевательскими. На одном из них барышня (Оленина) протягивает руку молодому человеку, который ее почтительно целует. Здесь мужская фигура, с лицом, обрамленным бакенбардами, очень напоминает портреты Пушкина. К этой картинке относится следующая подпись:
Прочь, прочь отойди!
Какой беспокойный!
Прочь, прочь! Отвяжись,
Руки недостойный!
Видно, старая рана еще давала о себе знать. Обе молодые хозяйки «корили его за непостоянство его сердца». Только с одной соперницей Екатерина Николаевна не смогла «справиться» – с «Карсом». Так, именем турецкой крепости, называли они между собой (с участием Пушкина, конечно) неприступную красавицу Наталью Гончарову, любовь к которой поэт не скрывал. Кое-кто из мемуаристов даже писал, что Пушкин ездит на Красную Пресню в дом Ушаковых исключительно для того, чтобы… проехать по Большой Никитской мимо дома Гончаровых. Но это явное преувеличение, хотя поэт просит графа Федора Толстого, по прозвищу Американец, ввести его в этот притягивающий как магнитом дом.
Влюбленный Пушкин стал часто бывать у Гончаровых, хотя какой характер носило в то время общение поэта с молоденькой Наташей, неизвестно. Мало что общего было между Пушкиным и малообразованной шестнадцатилетней девушкой, обученной лишь танцам и умению болтать по-французски. Да и в семье Гончаровых он ощущал холод и стеснение. Матери Наташи поэт явно не нравился. Несмотря на все это, 1 мая 1829 года тот же Толстой от имени поэта обратился к ней с просьбой руки ее дочери. Ответ был уклончив. Пушкину отказали, ссылаясь на молодость Натали.
