Александр Лукьянов - Был ли Пушкин Дон Жуаном?
И далее Пушкин пишет: «Минский угадывал ее сердце; самолюбие его было тронуто; не полагая, чтоб легкомыслие могло быть соединено с сильными страстями, он предвидел связь без всяких важных последствий, лишнюю женщину в списке ветреных своих любовниц, и хладнокровно обдумывал свою победу. Вероятно, если бы он мог вообразить бури, его ожидающие, то отказался б от своего торжества, ибо светский человек легко жертвует своими наслаждениями и даже тщеславием, ради лени и благоприличия».
О цинизме Закревской рассказывали чудеса. Князь Вяземский называл ее медной Венерой, а такие благонравные и моральные люди, как писатель С. Т. Аксаков, смотрели на нее с ужасом и отвращением. Секс для Закревской являлся каким-то маниакальным способом удовлетворения своей необыкновенно пылкой души. Весь нравственный облик ее, такой страстный и порывистый, необычайно понравился Пушкину, которого она приблизила к себе летом 1828 года и сделала поверенным своих любовных тайн.
«Я пустился в свет, потому что бесприютен, – писал Пушкин Вяземскому в уже известном письме. – Если б не твоя медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи. А она произвела меня в сводники (к чему влекли меня всегдашняя склонность и нынешнее состояние моего благонамеренного, о коем можно сказать то же, что о его печатном тезке: ей-ей, намеренье благое, да исполнение плохое». («Благонамеренный» – журнал, который издавал Фаддей Булгарин, литератор и журналист). Летом и осенью развивались их отношения. Даже Оленина отмечала в дневнике: «Он влюблен в Закревскую. Все об ней толкует, чтобы заставить меня ревновать, но притом тихим голосом прибавляет мне разные нежности».
В приведенном выше резком ответном письме к Е. М. Хитрово Пушкин пишет о Закревской: «Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное – для моего темперамента». «Болезненность» Закревской заключалась в том, что она была самой настоящей истеричкой. Резкая смена настроений, чисто детская озорная шаловливость, «судорожное веселие», по словам Н. Путяты. Снова встретились два истерических, бурных, страстных и необыкновенно сексуальных характера. Последние сильные всплески угасающего темперамента поэта.
«Фаллически-нарциссический характер, – пишет А. Лоуэн, – ведет себя так, словно обладает высокой сексуальной потенцией. Такие индивиды имеют обыкновение хвастать своей мощью и своими победами – количеством половых актов, совершенных за ночь. Фактически же оргастическая потенция, то есть способность достигать высшей точки наслаждения, уменьшается пропорционально количеству актов, но одновременно резко возрастает агрессия, предназначенная для замещения органической слабости».
Именно это свойство характера поэта проявилось и в его замечании о состоянии его «благонамеренного», и в громкой, порочащей его имя связи с сексуально больной женщиной. Их любовь была мучительной и бурной. Племянница Закревской, М. Ф. Каменская рассказывает, что, по словам ее тетушки, Пушкин был в нее влюблен без памяти, что он ревновал ее ко всем и к каждому. «Еще недавно в гостях у Соловых он, ревнуя ее за то, что она занимается с кем-то больше, чем с ним, разозлился на нее и впустил ей в руку свои длинные ногти так глубоко, что показалась кровь». Даже Пушкин, прошедший долгую и основательную школу любви боялся сатанинской страстности своей новой возлюбленной. Утомленный ее сексуальными желаниями и оргиями, которые устраивала неистовая «медная Венера», Пушкин пишет стихотворение «Наперсник», отражающее его чувства и физическое состояние:
Твоих признаний, жалоб нежных
Ловлю я жадно каждый крик:
Страстей безумных и мятежных
Так упоителен язык!
Но прекрати свои рассказы,
Таи, таи свои мечты:
Боюсь их пламенной заразы,
Боюсь узнать, что знала ты!
Пушкин пишет еще одно стихотворение, отражающее удивительно страстные и нервные отношения его с Закревской:
Счастлив, кто избран своенравно
Твоей тоскливою мечтой,
При ком любовью млеешь явно,
Чьи взоры властвуют тобой;
Но жалок тот, кто молчаливо,
Сгорая пламенем любви,
Потупя голову, ревниво
Признанья слушает твои.
Но вскоре Закревская уезжает обратно в Финляндию. Пушкин получил заряд, или вернее сильнейшую разрядку своей угасающей сексуальной агрессии. Никогда более не был он так «эротичен», как в эти августовские дни 1828 года. Пути их разошлись, иногда они встречались в свете. А когда тело убитого поэта до дня похорон выставили в склеп Конюшенной церкви, Аграфена Федоровна ночевала у гроба Пушкина и рассказывала другим дамам об интимных чертах характера дорогого ей человека. Позже поэт посвятил А. Ф. Закревской прекрасное стихотворение, в котором с пониманием отнесся к ее особенностям истерического характера и трудной, неприкаянной жизни.
Когда твои младые лета
Позорит шумная молва,
И ты, по приговору света,
На честь утратила права;
Один среди толпы холодной
Твои страданья я делю
И за тебя мольбой бесплодной
Кумир бесчувственный молю.
Но свет… Жестоких осуждений
Не изменяет он своих.
Он не карает заблуждений,
Но тайны требует для них.
Достойны равного презренья
Его тщеславная любовь
И лицемерные гоненья:
К забвенью сердце приготовь;
Не пей мучительной отравы;
Оставь блестящий, душный круг;
Оставь безумные забавы:
Тебе один остался друг.
Кратковременная связь двух родственных душ настолько сильно поразила сознание поэта и всколыхнула подсознательные чувства и желания, что он внес имя своей «беззаконной кометы» в первый «Донжуанский список».
7
Всю осень 1828 года Пушкин находится в состоянии возбуждения. Он пишет «Полтаву», едва поспевая записывать теснящиеся в голове стихи, и посвящая эту прекрасную поэму одной единственной, неизвестной никому NN, а скорее всего, «романтическому» своему идеалу, в котором совместились и его «северная» любовь, и серьезные увлечения милыми сестрами Раевскими.
В жизни поэта начинается полоса неприятностей. За ним устанавливают шпионское наблюдение, которое он пока не замечает. Пушкина вызывают на допросы, выясняя, он ли автор «Гавриилиады». Окончательно ясной стала и невозможность брака с Олениной. Страшная нервная раздражительность, вызванная этими обстоятельствами, отражена в тоне писем поэта. Особенно резко он отвечает на бесконечные любовные послания Е. М. Хитрово.
Поэт не может усидеть на месте. Его обуревает какая-то жажда смены мест. Он постоянно меняет место жительства. То он в Москве, то в Петербурге. То ищет успокоения в глуши Михайловского, то путешествует по имениям семьи Осиповых-Вульф: Тригорское, Малинники, Берново, Старицы, Павловское в поисках свежих чувств на фоне деревенской жизни. Особенно привлекали его, находящиеся там молоденькие девушки, новая невинная поросль, чудесная и свежая, сорвать первоцвет которой так жаждал утомленный светским развратом Пушкин. Однако не только он окунался в этот цветник молоденьких девушек, как во времена Михайловской ссылки. Его постоянный спутник и соперник по развращению своих молоденьких родственниц и их подруг постоянно наезжал из Петербурга в те же места.
Пушкин и Алексей Вульф даже переписываются всегда по поводу своих удач или неудач в амурных похождениях. Иногда Пушкин опережал своего соперника и первый срывал наслаждения юными телами провинциальных барышень, иногда его способный ученик первенствовал и поэту оставалось идти по проторенной тропе. Так случилось с Алиной Осиповой в 1826 году, когда Пушкин уехал из ссылки. Вульф применил на Сашеньке ту «науку любви», которую не раз применял и к ряду своих кузин, – «то есть, – как выражается он в своем дневнике, – до известной точки пользоваться везде и всяким образом наслаждениями вовсе не платоническими».
После года «спокойных наслаждений» такого рода Вульф уехал в Петербург, оставив Сашу в слезах и горе. В другом месте своего «Дневника» Вульф вспоминает о своих ухаживаниях за своей очередной кузиной, замужней Екатериной Ивановной Гладковой. «Несмотря на пример своего семейства и на то, что она взросла в кругу людей, не отличавшихся чистотою нравственности (см. И. И. Вульф), она умела сохранить непорочность души и чистоту воображения и нравов. Приехав в конце 1827 г. в Тверь, напитанный мнениями Пушкина и его образом обращения с женщинами, предпринял я сделать завоевание этой добродетельной красавицы. Слух о моих подвигах любовных давно уже дошел и в глушь Берновскую. Письма мои к А. Ив. (Сашеньке Осиповой) ходили здесь по рукам и считались образцами в своем роде. Катерина рассказывала мне, что она сначала боялась приезда моего, так же как бы и Пушкина. Столь же неопытный в практике, сколько знающий теоретик, я первые дни был застенчив с нею и волочился, как 16-летний юноша. Я никак не умел постепенно ее развращать, врать ей, раздражать ее чувственность. За то первая она стала кокетничать со мною, день за день я более и более успевал; от нежных взглядов я скоро перешел к изъяснениям в любви, к разговорам о ее прелестях и моей страсти; но трудно мне было дойти до поцелуев, и очень много времени мне это стоило. Живой же язык сладострастных осязаний я не имел времени ей дать понять».
