Альфред Барков - Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова
В-четвертых, в работах Ренана проработка вопроса о «свете» отсутствует вообще.
Нет, утверждать о «ренановском духе» осмысления Булгаковым «исторического Христа» может лишь тот, кто никогда не читал трудов этого самого Ренана.
Вот эти четыре концептуальные положения и были взяты в качестве основы при поиске «козлиного пергамента», послужившего тем прототипом, пародируя который, Булгаков создал этический пласт «романа в романе».
Для облегчения поиска в качестве ключевых слов были выделены два отмеченных выше характерных лексических момента – написание Булгаковым через «в» имени «Матвей» и наименование его должности как «сборщик податей» вместо канонизированных РПЦ синонимов «сборщик пошлин», «мытарь».
При наличии трех, признанных в качестве основных, концепций интерпретации Нового Завета – исторической, нравственно-этической и социально-экономической, авторами которых являются Э. Ренан, Л. Н. Толстой и немецкий социал-демократ К. Каутский, задача расшифровки смысла этического и философского пластов «романа в романе» с самого начала сводилась к его сопоставлению с работами не Ренана, а Л. Н. Толстого, в личности которого угадывается прообраз Левия Матвея. И не только потому, что пророка следует искать в своем отечестве: ведь нравственно-этический характер концепции Л. Н. Толстого как раз соответствует предмету поиска.
К сожалению, изначально это не было учтено мною, и поиск велся по вот такому «длинному пути» (листая толстые тома литературного наследия Л. Н. Толстого):
В цикле повестей и рассказов о нравственности, созданном Толстым по просьбе Шолом-Алейхема для сбора средств помощи пострадавшим от погромов в Кишиневе, были обнаружены 18 обнадеживающих моментов в виде ссылок и фактов прямого цитирования Евангелия от Матфея, причем в ряде случаев имя евангелиста Толстой писал через «в». Более того, в «Божеском и человеческом» содержится момент, напоминающий описание колебаний булгаковского Пилата: генерал-губернатору представили на утверждение смертный приговор юноше-революционеру. Сановник не решается поставить под ним свою подпись, но в его памяти всплывает лицо императора, поручившего ему твердой рукой подавить смуту; появляется боль в сердце, и генерал, опасаясь навлечь на себя гнев самодержца, утверждает приговор.
Знакомая по Булгакову, чисто «пилатовская» ситуация. С той лишь разницей, что у Пилата боль появляется не в сердце, а в виске…
Похоже, что «козлиный пергамент» где-то рядом…
Глава XLI. «Не мир, но меч!»
Фигура Левия <…> второстепенна.
Б. В. Соколов[444]И вот, наконец, находка: все шесть выделенных признаков – оба лексических момента и четыре концептуальных положения – присутствуют в труде «Соединение и перевод четырех Евангелий», на создание которого Толстой затратил без малого четверть века. Несмотря на запрет церковной цензуры, он неоднократно издавался в России и за рубежом, а в советское время был включен в юбилейное девяностотомное полное собрание сочинений (двадцать четвертым томом) дискриминационным тиражом в пять тысяч экземпляров, что сразу же сделало его библиографической редкостью.
Булгаков вряд ли мог не знать о его существовании – в состав редакционной комиссии по изданию юбилейного собрания входил его друг и биограф П. С. Попов, женатый на внучке Толстого, а работа над изданием началась еще до 1928 года.
В «Четвероевангелии» содержатся оба выделенных элемента «булгаковской» лексики. В частности, приводя канонический перевод стиха «Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея…», Толстой предлагает свою версию перевода: «Раз по пути увидел Иисус, сидит человек, собирает подати. Звали человека Матвеем»[445]. Стих «…многие мытари и грешники возлегли с Ним и учениками Его» Толстой перевел следующим образом: «И сделал Матвей угощение Иисусу. Пришли еще откупщики податей и заблудшие и сидели с Иисусом и учениками Его». Снова та же лексика; имя же Матвей вообще является произвольной вставкой Толстого: ни в греческом списке, ни в синодальном переводе этого стиха оно не упоминается.
Присутствуют в «Четвероевангелии» и все четыре выделенные «булгаковские» концептуальные положения:
Свое отношение к понятию «свет» Толстой изложил следующим образом: «Я не знал света, думал, что нет истины в жизни, но, убедившись в том, что люди живы только этим светом, я стал искать источник его и нашел его в Евангелиях, несмотря на лжетолкование церквей. И, дойдя до этого источника света, я был ослеплен им и получил полные ответы на вопросы о смысле моей жизни и жизни других людей <…> И я стал вглядываться в этот свет и откидывать все, что было противно ему, и чем дальше я шел по этому пути, тем несомненнее, тем яснее становилась для меня разница между истиной и ложью»[446].
Эти слова великого писателя дополняет запись в дневнике С. А. Толстой: «Он стал изучать Евангелие, переводить его и комментировать <…> Он стал <…> счастлив душой. Он познал, по его выражению, „свет“. Все его мировоззрение осветилось этим „светом“».
Здесь небезынтересно отметить, что Софья Андреевна явно дистанцирует себя от мировоззрения мужа, подчеркивая кавычками ключевое для этого мировоззрения понятие. Дочь писателя Т. Л. Сухотина-Толстая в своих воспоминаниях пишет, что Софья Андреевна отказалась помогать мужу в переписывании его черновиков, связанных с работами над Евангелиями[447]. Впрочем, в данном случае важно не это, а то, что дневник Софьи Андреевны опубликован издательством Сабашниковых в Москве в 1928 году, и Булгаков мог быть знаком с его содержанием.
Из-за невозможности процитировать здесь десятки страниц, посвященных Толстым раскрытию смысла Христовой фразы «Вы – свет миру», ограничусь минимумом.
Соединив стихи Ин. 8:12 и Ин. 9:5, Толстой так излагает их смысл: «И сказал Иисус фарисеям: <…> Учение Мое есть свет настоящий, тот свет, при котором люди видят, что хорошо и что дурно <…> Жизнь и свет одно и то же». Он считает, что обращенные к Пилату слова Иисуса (Ин. 19:11) означают: «Ничего ты не можешь. Если ты видишь свет – идешь к свету; не видишь – ты будешь делать неминуемо дело тьмы». И еще: «Тот, кто живет светом разумения, с тем ничего не может случиться дурного, потому что он всегда в свете» (прошу сравнить употребленное Толстым характерное сочетание «в свете» с предлогом «в» с булгаковской фразой «не берете к себе, в свет»). Эта трактовка сильно расходится с каноническим переводом этого стиха: «Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе». Как видим, здесь речь идет скорее об оправдании Иисусом Пилата и обвинении Иуды, но никак не о «свете». И второе: «булгаковская» фабула прямо противоречит смыслу этого стиха в синодальном переводе, зато она близка к трактовке Толстого.
Приведенное показывает, что понятие о «свете» как антитезе «тьме» рассматривается Толстым как разница между истиной и ложью, жизнью и смертью. Это подтверждает сделанный вывод о том, что пожалованный Мастеру «покой» есть не что иное, как забвение, духовная смерть.
Вспоминая о том, как Л. Н. Толстой пришел к такому восприятию понятия «свет», Татьяна Львовна описывает его поиски истины в православии, неоднократные беседы с иерархами церкви и монахами:
«Он остался разочарован результатом, и лишь изучая Евангелие, он постиг истину: „Я достиг солнца, следуя за его лучами“, – говорил он, желая выразить, что он пришел к христианству, пройдя через православие. И в сочинении „В чем моя вера?“ он пишет: „Это было мгновенное озарение светом истины“ (ПСС, т. 23, с. 30). По его словам, он получил полные ответы на вопросы: каков смысл жизни? и смысл жизни других? В тот период отец целиком отдался выполнению огромного труда; он сделал новый перевод четырех Евангелий, сравнил их и на основе этого сравнения установил единый текст <…> „Я говорил себе, что во всем этом есть что-то ложное, но увидеть это ложное я не мог. Много позднее эта тьма начала рассеиваться и просветляться, и я постепенно стал понимать свое состояние“»[448].
Трактовка Толстым понятия о «свете» конгениальна с трактовкой этого же понятия иудейским этическим учением, известным как «Каббала», в котором «Ор Хаим» (свет жизни) – одно из основных понятий. Следует отметить, что, работая на переводом Евангелий, Толстой специально изучал древнееврейский язык, выверяя свои выводы по ключевым вопросам в трактовке Торы.
О пути Толстого к «свету» писали не только его современники. В. Я. Лакшин, например, в своей книге «Пять великих имен» посвятил этому даже целую главу, озаглавив ее «Путь к солнцу». К сожалению, никаких ассоциаций со «светом» в романе Булгакова у него при этом не возникло.
