Людмила Зубова - Языки современной поэзии
Адресат предостережений Кибирова наделяется свойствами, противоположными адресату Некрасова: в стихотворении «Тройка» девушка бежит торопливо, а в «Историческом романсе» корнет стоит фертом (у Некрасова проезжий корнет мчался на тройке). Некрасов говорит девушке: Сквозь румянец щеки твоей смуглой / Пробивается тонкий пушок, а Кибиров корнету: …пригубивши безусой губой.
Слова перемещаются от Некрасова к Кибирову, проявляя свои словообразовательные, фразеологические, омонимические возможности.
При изменении ситуации, обозначенной первыми строфами двух текстов, меняется смысловое наполнение слова жадно: у Некрасова это слово изображает мечту, а у Кибирова похоть. У Некрасова жадно — традиционно-поэтическая метафора, а у Кибирова — общеязыковая и порицающая.
Кибиров, сначала воспроизводя некрасовское деепричастие подбоченясь, потом говорит: как бы боком не вышла такая / этнография, милый барчук.
Слово чара, обозначающее у Некрасова соблазн (Взгляд один чернобровой дикарки, / Полный чар, зажигающих кровь), переходит в текст Кибирова косвенно, к тому же омонимом (как ‘чарка’)[380]: оно порождает такие детали ситуации: самогонку под всхлипы тальянки; приворотное мутное зелье; Эта водка сожжет тебе глотку, Где Моэта шипучий бокал?[381] В данном случае существенно, что ряд спиртных напитков начинается с отсылки к Есенину, у которого чары ‘волшебство’ названы в одной строфе с тальянкой, причем этими чарами можно метафорически напоить: Заглуши в душе тоску тальянки, / Напои дыханьем свежих чар, / Чтобы я о дальней северянке / Не вздыхал, не думал, не скучал («Никогда я не был на Босфоре…»[382]).
Что бы корнет ни пил (по влечению к народу или по совету Кибирова), в чары не наливали: чара, чарка — это стилевые, условно-поэтические слова, типичные для романсов, как и метафора напоить чарами — ‘очаровать’. Именно условность поэтического словоупотребления позволяет объединить в сознании волшебство с посудой.
Мамзели, цыганки, белянка веселая (ср.: вдалеке от веселых подруг), актерки — это воплощения той другой, к которой мчится корнет молодой в стихотворении Некрасова. Постоянный эпитет молодой, ничего не выражающий, кроме верности традиции (корнеты были только молодыми), из последней строфы Некрасова переходит в первую строфу Кибирова — в клише, с той же инверсией существительного и прилагательного.
Корнет не знает Есенина, Ахматову[383], Блока, Галича, Окуджаву.
А между тем в «Исторический романс» попали многие образы, детали, слова из произведений этих авторов, особенно в большом количестве — из стихотворения Блока «Россия»[384]:
Блок
Пускай заманит и обманет, —
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты…
Когда звенит тоской острожной
Мне избы серые твои
Да плат узорный до бровей
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка
Кибиров
Все равно ж не полюбит, обманет,
насмеется она над тобой,
затуманит, завьюжит, заманит,
обернется погибелью злой!
Из острога вернется дружок.
Что ты в этой избе потерял?
плат узорный, подсолнухов жменя
Ярым жаром блеснет сапожок
Совпадений немало, хотя многие из этих образов и соответствующих слов — топосы, общие места: дорога, ямщик, избы, тоска, блеск. Но ведь именно с топосами и Блок и Кибиров имеют дело. Блок — как символист, Кибиров — как поэт, который пишет в постмодернистское время и принимает во внимание теорию топосов-симулякров. Стихотворение Блока, конечно, соотнесено со знаменитой метафорой Гоголя «Русь — птица-тройка». В «Тройке» Некрасова строки Не нагнать тебе бешеной тройки / Кони крепки и сыты и бойки тоже отчетливо перекликаются со словами из поэмы «Мертвые души»: Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? И Кибиров объединяет в «Историческом романсе» стихотворения «Тройка» Некрасова и «Россия» Блока, оборачиваясь на Гоголя, у которого «птица-тройка» Русь несется неведомо куда, пугая народы.
Противореча Некрасову, Кибиров возражает и Блоку. Блок говорит не сгинешь, а Кибиров — обернется погибелью злой, да и потом эту погибель от острожного соперника показывает весьма выразительно, убеждая Пушкиным, Лермонтовым[385], Есениным[386], Блоком[387], Хлебниковым[388]. Параллель с Хлебниковым существенна еще и потому, что его стихотворение начинается словами Ах вы сони! Что по-барски…, а у Кибирова в «Историческом романсе» есть строка ой вы сени, кленовые сени — ср. в песне: Ах вы сени мои, сени, сени новые мои, сени новые, кленовые, решетчатые!
Возможно, что в финале стихотворения Кибирова есть отсылка к Достоевскому и Некрасову: в строке Что топорщится за голенищем? читается слово топор[389].
Заключительные строки «Исторического романса» Он зовет себя Третьим Петром. / Твой тулупчик расползся на нем, ясно указывая на «Капитанскую дочку» Пушкина, говорят о бессмысленности смягчения нравов благотворительностью со стороны чужака (тулупчик не по размеру).
Отождествление острожного дружка с Пугачевым направляет повествование вспять, в глубь истории, что можно понимать как высказывание: ‘так было и раньше, значит, будет и потом’.
Загадка про сопли, которую Кибиров загадывает корнету, — это загадка и для читателя. Корнету автор сразу, но не до конца сообщает ответ, а читатель может сам догадаться, что это за сопли. Для этого надо обратить внимание на то, что в других текстах Кибирова слова слюна, сопли означают проявление чувствительности:
А вдали звенят струною
легионы нежных тех,
КСП своей слюною
начертавших на щите!
Впрочем, только ли слюною?
Розенбаум в Афган слетал,
с кровью красною чужою
сопли сладкие смешал.
И, видимо, мира основы
держались еще кое-как
на честном бессмысленном слове
и на простодушных соплях.
В таком случае мужик, бросающий сопли на землю, и барин, носящий их в кармане, — аллегория двух типов отношения к жизни — несентиментально практичного и непрактично чувствительного.
В стихотворении «Россия» Блок дважды упоминает слезы. Сначала он уподобляет слезам избы и песни (Мне избы серые твои, / Твои мне песни ветровые / Как слезы первые любви), а потом, романтизируя социальные потрясения (Какому хочешь чародею / Отдай разбойную красу! // Пускай заманит и обманет), соглашается признать будущие слезы благом (Ну что ж? Одной заботой боле — / Одной слезой река шумней[392]).
Загадка о соплях помещена в структурно центральную и сюжет — но кульминационную строфу «Исторического романса»: именно после разъяснения загадки следует: Так что лучше не надо, корнет. / Первым классом, уютным и теплым, / уезжай в свой блистательный свет![393] Радости жизни представлены Поль де Коком, канканом актерок, опереточной музыкой — знаками развлекательной «масс-культуры» того времени.
Корнету предлагается видеть в крестьянке пейзанку. Пейзанами называли крестьян сентименталисты XIX века, сочувствующие простому народу, а к концу XX века эмоциональное восприятие этого слова как иностранного не только не забылось, но, напротив, усилилось. Слово стало употребляться исключительно иронически, его стилистическое значение, связанное с неодобрением сентиментализма, заслонило собой предметное значение. Слово пейзанка, как и слово этнография, как и весь образный строй стихотворения, его сюжет, интонационный диссонанс драматического сюжета с музыкальным строем романса на стихи Некрасова, — обозначение границы между двумя мирами, двумя культурами: образованного общества и крестьянства. Нарушение этой границы грозит бедой всем участникам ситуации, но в первую очередь — не объектам, а субъектам воздействия на крестьянский мир.
